Грегори Фейфер. Большая игра. Война СССР в Афганистане. Часть 1
Война в Афганистане в конце XX века стала суровым уроком для великих держав. Вмешательство, планировавшееся как краткосрочная операция, переросло в десятилетнюю разрушительную кровопролитную войну, в которой не оказалось победителей. Автор описывает полные драматизма трагические события с точки зрения ее непосредственных участников, на основе их интервью и опубликованных воспоминаний и документов.
Фейфер сравнивает войну в Афганистане, которую вел Советский Союз, с антитеррористической операцией США и международных сил, продолжающейся до сих пор, — те же проблемы, те же методы их решения и отсутствие уверенности в его правильности. Живое повествование, по форме приближающееся к жанру боевика, делает книгу еще более интересной.
Посвящается моему отцу.
Введение
I
К концу ночного перелета Москва — Кабул на самолете афганской авиакомпании «Ариана», первое, что видишь, это солнце, восходящее над этой красивой многострадальной страной. Пока я вглядывался вниз из грохочущего реактивного самолета, свет зари безоблачного осеннего утра открыл передо мной бесконечную череду пыльных красновато-коричневых горных вершин и долин. Известная своей суровостью, эта маленькая и бедная страна, зажатая между Ираном, Пакистаном и бывшей советской Средней Азией, зачаровывает каждого. Мне стало ясно, почему она так манила к себе тысячи завоевателей. Но я летел туда, чтобы понять, как армия мировой сверхдержавы, обладавшей практически неограниченными средствами для нужд своих вооруженных сил, последняя из череды многих вторгавшихся в Афганистан армий, так же, как и другие, потерпела поражение от местных повстанцев.
На протяжении истории судьба Афганистана определялась ее географическим положением гораздо больше, чем судьба любой другой страны. В убедительной научной теории о сущности империй есть термин — «географический детерминизм», подразумевающий, что положение страны и ее климат определяют ее будущее — какие территории станут центрами империй, а какие останутся побежденными пограничными землями, зажатыми между конкурирующими державами. Так, страны, находящиеся на пересечении водных и сухопутных транспортных путей, к тому же окруженные естественными преградами, обычно становятся центрами власти. В то же время, горы и другие географические особенности на периферии издавна служили препятствиями на пути завоевателей. Пустыни, речные долины и узкие горные ущелья, которыми богат Афганистан, — это любовь тех людей, которые знают их и живут здесь.
Большинство американцев рассматривает советское вторжение в Афганистан всего лишь как откровенный акт агрессии со стороны безжалостного тоталитарного государства. В действительности все было гораздо сложнее. Больше года советские руководители отклоняли просьбы афганского коммунистического правительства послать в Афганистан свои войска, чтобы помочь в подавлении мятежей сельского населения, протестовавшего против беспощадных программ модернизации. После того, как московское руководство все же согласилось на этот шаг, оно оказалось втянутым в конфликт, а по сути — в гражданскую войну… Это трудно было понять. И хотя нельзя сказать, что именно война в Афганистане вызвала крах Советского Союза, все это создало в умах образ слабеющей империи, неспособной покончить с горсткой оборванных повстанцев вблизи своих южных границ.
Конечно, война была трагедией и для судеб отдельных людей. Главный представитель КГБ в Кабуле в 1979 году Леонид Богданов, рассказывая о своем участии в этих событиях, так описывал свою встречу, состоявшуюся вскоре после советского вторжения, с бывшим главой разведслужбы Афганистана Асадуллой Сарвари, [1]который бежал из страны благодаря секретной спасательной операции КГБ, организованной Богдановым.
— Ты же знаешь обо всем, ты сам участвовал в этом, — сказал афганец Богданову. — Ты действительно мог бы написать книгу об этом.
— Я не знаю… Никто не поверил бы этому, — ответил россиянин. — Ее читали бы скорее как детективный триллер.
Во время моего интервью с Богдановым, мы согласились, что в войну было вовлечено много уровней власти, соответственно, и многие факты были в разной степени искажены в силу психологии или эмоций. Некоторые из тех событий и интриг, что привели к вторжению, действительно кажутся невероятными, настолько тесно в них переплетаются искажения и совпадения. Неужели решение ввязаться в войну действительно может быть обусловлено набором случайностей в выборе времени или незначительными на вид личными столкновениями?
Симпатия Брежнева к первому коммунистическому президенту Афганистана, Мохаммеду Тараки, — хотя и поверхностная, — была главной причиной советского вторжения. Изгнание президента и его убийство глубоко оскорбило советского лидера, особенно потому что Хафизулла Амин, соперник Тараки, обещал Кремлю, что ничего подобного не случится. Однако убийство Тараки стало скорее предлогом для действия, чем побуждением. После захвата власти годом раньше, коммунистическое правительство Афганистана форсировало программу реформ, включавших образование для женщин и перераспределение земли, которое тянулось в течение большей части двадцатого века. Но теперь насилие правительства соперничало с некоторыми из самых кровавых периодов в истории Афганистана. Красные флаги, специально организованные демонстрации в поддержку правительства и другие помпезные примеры коммунистической власти во время правления Тараки особенно раздражали сельское население. Результат — дестабилизация положения в стране и участившиеся теракты, главным образом — против правительственных чиновников. В большинстве этих неприятностей Кремль обвинил Амина, который, по сравнению с Тараки до него, и ставленником Советов Бабраком Кармалем после, был еще довольно способным, хотя и крайне безжалостным лидером.
Другим ключевым фактором, сыгравшим решающую роль во вмешательстве Москвы во внутренние дела Афганистана стала «холодная война». Политбюро лицемерно обвинило американцев в том, что они планируют вторгнуться в Афганистан — в основном для того, чтобы оправдать свое собственное вмешательство в дела суверенного государства. Но при этом советское руководство действительно опасалось, что падение иранского шаха в 1979 году может побудить Вашингтон к расширению своего влияния в регионе и, в том числе, усилению его присутствия в Афганистане. Потратив десятилетия трудов и миллиарды долларов в попытке установить гегемонию в Афганистане, Москва была решительно настроена не дать другой сверхдержаве распространить свое влияние на эту страну.
Советские лидеры воспринимали близость Афганистана к советской Средней Азии также как угрозу, опасаясь, что преимущественно мусульманское население среднеазиатских республик может поддаться антикоммунистическому влиянию из-за границы. Не осознавая настоящих проблем, терзавших эту страну, Политбюро поддалось своей собственной риторике об «интернациональном долге» перед пролетариатом Афганистана. Так, в конце концов, стареющее Политбюро ухватилось за, казалось бы, самое простое решение — организовать в Афганистане государственный переворот.
Советские критики этого курса едва ли могли бы поверить в то, что Кремль не помнил неудачи американцев во Вьетнаме — в войне, которую Москва сама же помогла затянуть. Но советское руководство действительно проигнорировало уроки истории, будучи уверенным в том, что быстрое вторжение ради поддержки дружественного режима не только увеличит влияние СССР в Афганистане, но и напомнит всем странам и континентам, что Москва остается важной мировой державой.
В действительности, результат был фактически противоположным. Красная Армия [2]была вынуждена столкнуться с такими обстоятельствами и событиями, которые она не могла предвидеть — прежде всего, с жестокой борьбой против местного населения, которое не желало терпеть захватчиков независимо от того, какими бы дружественными они себя не объявляли. Эта большая авантюра режима Брежнева принесла разрушительные последствия. Пока официальная цифра погибших в Афганской войне советских солдат составляет около 15 000 человек, реальное же количество, как полагают, гораздо выше, возможно даже до 75 000 человек, судя по словам многих ветеранов. Потери афганцев в результате этой войны, по самым скромным подсчетам, составляют 1,25 миллионов, или 9 % населения, не считая еще три четверти миллиона раненых.
Излишне говорить, что именно советским солдатам пришлось расплачиваться своими жизнями за все последствия вмешательства в запутанный конфликт в Афганистане, суть которого они даже не понимали до конца. Однако из их рассказов становится ясно то, как и почему «война по доверенности» [3]в Афганистане в рамках общей «холодной войны» породила новый вид глобального исламского терроризма. Они могли бы посоветовать, что именно Соединенные Штаты и другие западные страны должны делать теперь в Афганистане, Ираке и других регионах, где им противостоят идеологически подготовленные повстанцы, а иногда и вооруженные силы.
II
Советская война в Афганистане еще раз подтвердила, что ни одна держава никогда не могла завоевать эту страну, которая, несмотря на свою удаленность, находится на стыке границ и транспортных путей ряда мировых держав. В VI веке до нашей эры Афганистан захватила армия персидского правителя Кира Великого; тремя столетиями позже сюда вторглись войска Александра Великого (Македонского). В XIX веке в Афганистан из Индии дважды вторгались британские войска. В течение многих десятилетий они боролись с царской Россией за контроль над Афганистаном, так что это соперничество было названо «большой игрой» [4]. Но хотя силы иностранных захватчиков часто вступали в Афганистан относительно легко, им никогда еще не удавалось удержать за собой контроль над этой страной. Вся долгая история этой страны — это история вторжений, породивших культуру воинов среди разрозненных племен и этнических групп, которые постоянно враждовали друг с другом, но объединялись ради общей цели — отразить очередное вторжение чужеземцев.
Современный Афганистан — страна, по размерам примерно равная штату Техас, — сформировался около ста лет назад. Британские топографы, проводившие демаркацию его границ в конце XIX столетия, пытались сделать его буферным государством между Британской Индией и контролируемой русскими Средней Азией. На севере граница Афганистана проходит по реке Амударья, на западе — по реке Хари-Руд. На юге Афганистан граничит с унылыми пустынями Белуджистана, ныне входящего в состав Пакистана. На востоке британцы провели границу посредине исконно пуштунской этнической территории. Это было сделано в интересах Британской Индии, граничившей с афганской территорией вплоть до создания Пакистана. [5]Пуштуны, еще не окончательно отказавшиеся от идеи создания своего собственного государства — Пуштунистана, [6]оказались разделены границей, что было на руку англичанам, а Афганистан как государство благодаря этому был сильно ослаблен.
Главный горный хребет Афганистана, Гиндукуш, занимает большую часть страны и служит естественной преградой между отдельными этническими группами. При этом строго национальных этнических групп здесь нет. Хотя слово «афганец» долгое время означало только пуштунов, оно применимо и к другим, непуштунским народам. Так, на севере страны большинство составляют тюркские народы — в основном узбеки, таджики [7]и туркмены. В горных областях центрального Афганистана (Хазарджат) проживают также хазарейцы. Как тюркские народы, так и хазарейцы традиционно противостояли господству пуштунов с юга Афганистана, наиболее многочисленной этнической группе племен, которая составляет более 40 % от общей численности населения страны. Среди более мелких этнических групп можно упомянуть также нуристанцев (провинция Нуристан), которые живут в долинах вокруг Гиндукуша на северо-востоке Афганистана; некоторые из них отличаются внешне от местного населения своими светлыми глазами и волосами.
До советского вторжения численность населения Афганистана составляла 17 миллионов человек, из которых 90 % были полностью неграмотными. Несмотря на энергичные попытки большинства афганских правителей XX века, эта аграрная бедная страна по-прежнему оставалась во власти племенных вождей. Местные вожди и муллы часто пользовались даже большим влиянием, чем глава государства, а основная часть населения была готова защищать свой патриархальный образ жизни, как правило, основанный на законах ислама, от всяких попыток модернизации. Более века назад 23-летний британский репортер Уинстон Черчилль сопровождал британскую экспедицию в Афганистан в качестве корреспондента газеты «DaiIy TeIegraph». Будущий британский премьер-министр так описывал жизнь пуштунских племен: «Их система ценностей, которая считает предательство и насилие скорее добродетелью, чем пороком, породила настолько странный и противоречивый кодекс чести, что с логическим образом мышления его не понять». Впоследствии, его мнение подтвердили многие советские солдаты.
III
Некоторые англичане впоследствии любили утверждать, дескать, Советы вторглись в Афганистан только потому, что никогда не читали рассказов Редьярда Киплинга о предательствах местных жителей и о страданиях англичан в Афганистане столетием раньше. [8]Но Москва не сделала выводов даже из своего собственного опыта войны в Афганистане. Пять лет спустя после окончания этого конфликта, кремлевское руководство начало новый конфликт, на этот раз в Чечне, где российские солдаты, не имея возможности выманить мятежников из Кавказских гор, где те укрывались, начали срывать зло на местном населении. Военные использовали стратегию и тактику, разработанные в Афганистане. Постсоветское кремлевское руководство уже оглядывалось назад в поисках методов ведения войны. Когда новая Россия, опьяненная своим нефтяным богатством, начала вторжение в Грузию 15 лет спустя, которое стало первой агрессией Москвы против независимой страны после падения коммунизма, это означало откат назад к извращенным понятиям XIX века.
Неспособность Запада понять историю советской войны в Афганистане принесла еще более разрушительные последствия. Установление жизнеспособного центрального правительства в Афганистане было амбициозной целью, с которой все и началось, однако эта мера не имела никаких шансов на успех без внимания и заботы Соединенных Штатов и других западных государств. И, тем не менее, американские войска добавили к этой проблеме еще и конфликт в Ираке, где местное население все более ожесточается против них, так как в ходе их военных операций от террористических бомбардировок США уже погибли десятки или сотни тысяч мирных жителей.
Соединенные Штаты санкционировали мятеж в Афганистане, чтобы сломить мощь Красной Армии в 1989 году. [9]Всего десять с половиной лет спустя, Белый дом заявил, что вывод войск из Ирака будет возможен всего через несколько месяцев после вторжения, хотя эти невероятные сроки лишь вводили в заблуждение. Америка напала на Ирак, надеясь посеять демократию в стране, которая никогда не имела в своей истории представительных органов власти. Советский Союз пытался построить коммунизм в соседнем Афганистане с его племенными порядками. Ни тот ни другой подходы не сработали — отчасти потому, что те, кто планировал их, считали, будто их политическая система сразу же укоренится на совершенно чуждой для них территории. Никогда еще войны против местных повстанцев не были успешными, ни в Афганистане, ни в какой-либо другой стране.
Несмотря на всю разрушительную историю Советского Союза, с ее миллионами жертв среди русских и представителей других национальностей и еще большим количеством пострадавших от террора и диктатуры, огромное количество советских солдат и офицеров, служивших в Афганистане, искренне верили в то, что помогали местному населению покончить с угнетением. В день вторжения, 27 декабря 1979 года, советский военный врач фактически вернул к жизни афганского лидера Амина после того, как КГБ отравило его. Что это, как не результат отсутствия координации действий между советской разведкой, военными и дипломатами? Амин пришел в сознание как раз тогда, когда его роскошный дворец уже обстреливался: советские войска пошли на штурм, чтобы окончательно покончить с ним. На следующий день доктор услышал по кабульскому радио сообщение о свержении Амина. Бывший соратник-коммунист, как когда-то называл себя сам афганский президент, теперь был объявлен заклятым врагом народа, по крайней мере, в официальной пропаганде. По рассказу самого доктора много лет спустя, ему оставалось только плоско пошутить. «Если так объявлено по радио, — сказал он, — значит это, должно быть, правда».
Хотя некоторые мои сведения о поражении в Афганской войне получены с афганской стороны, большинство из них, все же, получено от советских военнослужащих и других чиновников. Их понимание войны, которую они прошли и выдержали, могло бы развеять некоторые иллюзии американцев по поводу «нашей» войны и убедить их в непостоянстве ситуации в тех регионах, от которых сейчас зависит успех или провал нашей внешней политики.
Глава 1
Причины вторжения: короткая победоносная Война
I
Вечером 12 декабря 1979 года, когда уже стемнело, члены высшего руководства Советского Союза собрались в Кремлевском зале заседаний. Они встретились для краткого обсуждения вопроса, вызвавшего уже много проблем в течение лучшей части уходящего года: политического кризиса в Афганистане у южных границ СССР. Это неофициальное собрание седовласых старцев не было встречей должностных лиц высшего руководства страны, то есть Политбюро Центрального Комитета Коммунистической партии. На совещание были приглашены лишь некоторые из них, составлявшие меньшую часть советского руководства, но обладавшие реальной политической властью в государстве и принимавшие решения в тайне между собой. «Кремлевские старцы» управляли Советским Союзом коллегиально, принимая решения с общего согласия, которое позволяло им разделить ответственность и освободить себя от индивидуальной вины. Что именно произошло во время их секретной встречи в середине зимы, до сих пор остается предметом споров.
Генеральный секретарь Леонид Брежнев председательствовал. Ему оставалось жить меньше двух лет. Телевизионные выступления старого и больного советского лидера сделали его всеобщим посмешищем. Брежнев, надутый, с густыми медвежьими бровями, поддерживаемый с обеих сторон его коллегами по Политбюро, с огромным трудом бормотал эвфемистические тексты, написанные его советниками. (Например, одно из самых излюбленных слов в бюрократическом лексиконе — «систематически» — он произносил настолько нечленораздельно, что это стало предметом частых насмешек: в его устах это слово звучало скорее как «сиськи-масиськи»). Во время важных заседаний Политбюро, «мастер утомления» был вынужден проходить через всю процедуру одобрения решений, уже заранее принятых членами его непосредственного окружения, которое даже писало для него его собственные ответы. Одной из причин его многолетнего пребывания на посту генсека было то, что остальная часть советского руководства, некоторые члены которого были гораздо более компетентными людьми, была обеспокоена тем, что Запад может истолковать любые изменения в составе руководства КПСС как признак нестабильности в партии.
Брежнев пришел к власти в октябре 1964 года, обещая покончить с антисталинистской кампанией Никиты Хрущева и его «раскачивающими лодку» реформами. При поддержке широкой массы партийных функционеров, новый генеральный секретарь положил конец обсуждению разных затруднительных и потенциально губительных вопросов о прошлом страны. Он обеспечил стабильность для коммунистической номенклатуры — политически благонадежных людей, которые занимали высшие должности в бюрократии и жили намного лучше, чем другие «по блату». Диссиденты были еще раз подвержены публичному осуждению. После того, как чешское движение реформ, известное как «социализм с человеческим лицом», было сокрушено вместе с «Пражской весной» в 1968 году, правление Брежнева переросло в то, что было принято называть впоследствии «эпохой застоя». Экономика, и без того не особенно эффективная из-за издержек централизованного планирования и созданных еще при Сталине колхозов и совхозов, постепенно приходивших в упадок, была окончательно погребена раздувшимся военно-промышленным комплексом, которым руководил министр обороны Дмитрий Устинов. Брежнев, противившийся любым значительным нововведениям как в силу конъюнктурных, так и в силу личных соображений, осуществлял контроль над системой, которая ковыляла вперед только потому, что коррупция партийной элиты распространилась и на остальную часть общества. Сырье и продукты производства страны в значительной степени, а возможно даже и в большинстве своем, разбазаривались из-за воровства, взяточничества и спекуляции.
…Главный идеолог партии Михаил Суслов, председатель КГБ Юрий Андропов, министр иностранных дел Андрей Громыко и министр обороны Устинов также присутствовали на встрече 12 декабря. Некоторое утверждают, что там был и премьер-министр СССР Алексей Косыгин, хотя люди, близкие к советскому правительству, отрицают этот факт. Если он не присутствовал на встрече, то возможно, как считали многие, это произошло потому, что Косыгин выступал против идеи вторжения в Афганистан, или из-за того, что он был болен.
Хотя представительный Суслов, ростом шесть футов, [10]считался наиболее вероятным преемником Брежнева, большинство решений Политбюро принималось триумвиратом в лице Андропова, Громыко и Устинова. В своих сообщениях Брежневу они имели привычку упрощать и приукрашивать ситуацию. Используя старые добрые идеологические термины, такие как «интересы пролетариата» и «распространение мировой социалистической революции», они обычно говорили советскому лидеру то, что, по их мнению, он хотел услышать. Особым подхалимством отличался Устинов, который, возможно, надеялся унаследовать пост генсека и поэтому в официальных заявлениях воздавал хвалу Брежневу по каждому поводу, боясь сказать что-нибудь такое, что вызвало бы его ярость.
Несмотря на это, министр обороны не имел привилегии на раболепство или панибратство. Частые церемонии награждения становились ареной для ожесточенного соперничества, так как каждый стремился обеспечить себе место как можно ближе к генеральному секретарю, чтобы на следующий день в газетах появились фотографии «победителей». Как-то раз, вручая премьер-министру Косыгину последнюю из его бесчисленных наград — Орден Октябрьской Революции, Брежнев сказал, что награда выглядит мило, а затем обернулся к своему коллеге по Политбюро Константину Черненко со словами: «Костя, а у меня такой нет!» Несколько дней спустя, так как Политбюро долго искало повод для вручения награды генсеку, широкую мощную грудь Брежнева тоже украсил новенький Орден Октябрьской Революции.
Незадолго до декабрьского совещания в Кремле Андропов направил Брежневу личный меморандум, который оказал сильное влияние на ход дебатов о том, как Москва должна ответить на ряд тревожных событий в Афганистане. Новое коммунистическое правительство в Кабуле просило, чтобы Москва послала части Красной Армии для подавления растущих народных волнений. Почти год советское правительство отклоняло подобные запросы. Но действия оппозиции особенно усилились после того, как в сентябре президент Афганистана Нур Мухаммед Тараки был отстранен от власти его заместителем, премьер-министром Хафизуллой Амином. Председатель КГБ Андропов охарактеризовал создавшуюся ситуацию на тот момент, как «нежелательный поворот для нас». Андропов критиковал массовые репрессии Амина и «тревожную информацию», что Амин ведет какие-то тайные переговоры, которые могут привести к «возможному политическому сдвигу в сторону Запада».
Андропов, как полагают, первоначально тоже был против идеи вторжения в Афганистан, но его воинственно настроенный заместитель Владимир Крючков убедил его изменить свое мнение. В своем меморандуме Андропов сказал, что афганцы, проживающие за пределами страны, оказывают поддержку Амину — сопернику Бабрака Кармаля, который был сослан Тараки в Прагу в качестве посла Афганистана в Чехословакии, — и разрабатывают какой-то план, чтобы вытеснить потенциального нового лидера. Андропов предложил перебросить советские воинские части поближе к афганской границе, чтобы обеспечить «помощь» в случае такого развития событий. Советский посол в Соединенных Штатах Анатолий Добрынин, у которого сохранились записи Андропова, считает, что меморандум был основным для убеждения Брежнева в необходимости вторжения в Афганистан.
Министр обороны Устинов, еще один из сторонников увеличения советской военной помощи Афганистану, вероятно, также выступал за вторжение на встрече 12 декабря. Устинова не любило большинство его подчиненных, которые считали его технократом со скудным боевым опытом. Хотя высшие командиры Красной Армии предупреждали об опасности вторжения в Афганистан, маршал Устинов был более заинтересован в противодействии возможным американским военным планам в регионе. Иранская революция 1979 года сильно подорвала влияние Вашингтона на Ближнем Востоке. Устинов не желал допустить восстановления этого влияния.
Заместитель министра иностранных дел Георгий Корниенко полагал, что Андропов, возможно, сыграл ключевую роль на совещании 12 декабря. Позже он писал, что его шеф, министр иностранных дел Громыко, до октября 1979 года выступал против вторжения, но после убийства Тараки, видимо, поддался растущему давлению Устинова и Андропова. Однако Леонид Шебаршин, который был тогда руководителем резидентуры КГБ в Тегеране, сказал мне, что давление шло со стороны другого члена Политбюро — Михаила Суслова. Шебаршин был одним из лучших экспертов спецслужб по Афганистану; после путча 1991 года, в один день, он поднялся до поста председателя КГБ. Сидя в московском офисе своей частной охранной компании, он сказал, что именно Суслов, а не Андропов, сыграл главную роль 12 декабря. Верный идеолог партии Суслов, как говорили, настоял на том, чтобы Москва защитила афганский социалистический режим и устранила угрозу в лице Амина, который, как предполагали, был связан с ЦРУ.
Однако, что в действительности говорили Суслов и другие участники совещания 12 декабря 1979 года, и как именно они пришли к согласию в тот день, вряд ли когда-нибудь станет известно. Ход и содержание этого рокового совещания остаются одной из величайших тайн «холодной войны». Ни один из его участников, из которых никого уже не осталось в живых, не записал свою версию того, что произошло и что привело их к соглашению, поставив всех на одну доску. Споры о том, кто на кого повлиял и с помощью каких аргументов, продолжаются и по сей день даже среди наиболее информированных людей, которые лично знали некоторых из членов Политбюро. Ясно лишь то, что, когда де-факто советское руководство закончило обсуждение, было принято решение о вторжении.
Единственный документ, содержащий резюме этого решающего совещания, — загадочная рукописная запись Черненко, который позже стал новым генеральным секретарем. Хранившийся в специальном сейфе Центрального Комитета документ, который много лет оставался «совершенно секретным», был подписан Брежневым и позже заверен подписями большинства членов полного состава Политбюро — Андропова, Устинова, Громыко, Суслова, Черненко, Арвида Пельше, Виктора Гришина, Николая Тихонова, Андрея Кириленко и Владимира Щербицкого.
Написанная в советском бюрократическом стиле, который скрывал процесс принятия решения, запись Черненко свидетельствует об атмосфере секретности, в которой был утвержден план вторжения. Чтобы избежать любых обвинений в незаконных маневрах или неправомочной деятельности, подписавшиеся приняли дополнительные меры предосторожности — в частности, утвердить документ всем составом Политбюро. В записке Черненко под названием «Относительно ситуации в А.» (то есть в Афганистане) ничего не говорится о военных действиях, сказано лишь, что «меры» должны были быть выполнены «Андроповым Ю.В., Устиновым Д. Е. и Громыко А. А.»
Пятнадцать дней спустя, 27 декабря, так называемый ограниченный контингент Вооруженных Сил Советского Союза, в том числе спецназ, мотострелковые, парашютные и другие подразделения, начали вторжение в Афганистан. Многие из советских лидеров скоро умерли от старости или от болезней. Вряд ли они успели понять все тяжелые последствия их решения. Это положило начало войне, которая продолжалась еще девять лет и стоила жизни десяткам тысяч советских солдат.
II
За одиннадцать месяцев до упомянутого совещания, в январе 1979 года, Валерий Курилов служил офицером контрразведки КГБ. Двадцатидевятилетний офицер, владеющий английским языком, был включен в программу обучения группы элитных специальных сил — «спецназа» — под началом Первого главного управления КГБ, отвечавшего за внешнюю разведку. Члены подразделения «Зенит» использовалась в качестве так называемых диверсионных групп вне границ Советского Союза. Были отобраны только офицеры, обладавшие большой психической и физической выносливостью. Прошедшие отбор и обучение были зачислены в резервные подразделения для последующего формирования групп спецназа, которые будут забрасываться в тыл врага или использоваться для других секретных миссий.
Курилов получил известие о зачислении в такую группу в один из пасмурных зимних дней — после длительного празднования Нового года (это один из главных праздников в атеистическом Советском Союзе, аналогичный Рождеству на Западе). После Нового года работа обычно прекращалась почти на две недели: большинство граждан продолжали торжество с обязательной выпивкой — кто по одиночке, кто в коллективе. Курилову пришлось оставить жену и дочь в Балашихе, пригородном городке к северо-востоку от Москвы, где он проходил «курсы диверсантов», обучаясь прыжкам с парашютом, установке мин, стрельбе из снайперской винтовки, пользованию средствами радиосвязи, составлению карт и преодолению тяжелых физических нагрузок.
Условия были спартанские: жили в старых бревенчатых бараках среди лесной чащи, где располагался штаб группы спецназа. Кругом — глубокий снег и холод. В таком вот месте новичков учили, как организовать нападение, как устроить засаду, как освобождать заложников. Их учили пользоваться в рукопашном бою недавно полученными финскими боевыми ножами, а также применять в качестве метательного оружия ножницы и гвозди, или душить шнурками. Они научились пользоваться пластиковой взрывчаткой и рыть ямы голыми руками для закладки этих мин так, чтобы их не заметили проходящие охранники, патрулирующие железнодорожные пути. Они занимались строительством тайных укрытий для того, чтобы прятаться там в течение дня. Жестокое соревнование вскоре сделало из них закаленных бойцов. Все они похудели, их лица стали более жесткими, и им все чаще говорили, что они — лучшие из лучших.
Командующим группы Курилова был полковник КГБ Григорий Бояринов, начальник 8-го отдела Первого главного управления КГБ, который занимался специальными операциями. Этот отмеченный многими наградами офицер потерял часть зубов в страшной советско-финской войне, незадолго до начала Второй мировой. Он был требовательным командиром, но его искренняя забота о своих подчиненных помогла ему завоевать их уважение и преданность.
Весна принесла некоторое облегчение, а в мае курс обучения резко закончился, как раз тогда, когда офицеры уже готовились к отправке на юг России для обучения в горах. Начальство внезапно сообщило, что вместо этого они отправятся в Афганистан, где, как им говорили, все еще действуют враги коммунистической революции 1978 года. Советское посольство и советники нуждались в защите от возможной угрозы.
Наряду с новой камуфлированной униформой — летней и белой зимней, офицерам были выданы фальшивые документы, в которых они значились как инженеры, метеорологи или другие специалисты. Группу доставили на военный аэродром «Чкаловский» под Москвой, где пятьдесят с лишним человек поднялись на борт военного самолета с логотипом авиакомпании «Аэрофлот», который должен был доставить их в Ташкент, столицу Узбекистана. На следующий день они уже летели в Кабул на транспортном самолете с грузом всевозможных припасов.
Переброска группы «Зенит» была частью масштабной программы доставки советского оборудования и войск в Афганистан, которая все расширялась по мере того, как росла озабоченность Москвы по поводу нестабильности в этой стране. Офицеры должны были помочь эвакуировать персонал советского посольства и советников в случае кризиса. Двумя месяцами ранее, в марте 1979 года, на авиабазу в Ваграме в сорока пяти милях к северу от Кабула уже прибыли восемь транспортных вертолетов Ми-8, эскадрилья турбовинтовых транспортных самолетов Ан-12, центр радиосвязи и один воздушно-десантный батальон. Экипажи вертолетов и самолетов носили афганскую униформу, сами вертолеты и самолеты имели афганские опознавательные знаки, а десантники были переодеты как советники. [11]Еще месяц спустя, в апреле того же года, генерал Алексей Епишев, начальник Главного политического управления Генерального штаба (сокращенно ГЛАВПУР), посетил Афганистан во главе делегации высших военных чиновников для оценки ситуации в стране. В августе 1979 года генерал Иван Павловский, главнокомандующий Сухопутными войсками Советской армии, всеми уважаемый офицер, сопровождал в Афганистан группу из шестидесяти офицеров для обучения и рекогносцировки, которые продолжались несколько недель.
В мае были сформированы еще один батальон воздушно-десантных войск и отряд спецназа из жителей среднеазиатских республик. Они базировались в соседнем Узбекистане и должны были составить охрану афганского президента Тараки, хотя никогда не предназначались для этой цели. Вместо этого из них был сформирован так называемый «мусульманский батальон». Его отправка в Афганистан в рамках общего плана должна была смягчить отношение местного населения к советскому военному присутствию, так как батальон состоял из таджиков, узбеков, туркменов и членов других этнических групп, которые жили и в самом Афганистане.
Весной 1979 года Юрий Андропов приказал Олегу Калугину [12]— генералу КГБ, который возглавлял контрразведку Первого главного управления, — составить сообщение для Политбюро, детализирующее рекомендации для дальнейшей советской деятельности в Афганистане. Калугин подчеркнул необходимость выиграть пропагандистскую войну. Он предложил публично обвинить Пакистан в угрозе агрессии против Афганской революции. Молодой генерал КГБ также предложил впредь называть афганских мятежников «американскими и сионистскими агентами», создать местные комитеты в поддержку революции, сформировать несколько ударных отрядов из лояльных правительству войск, обеспечить их самым современным вооружением, кроме того, подготовить советские вооруженные силы на границе с Афганистаном для выброски на парашютах с целью защиты или эвакуации советских граждан, если им будет угрожать опасность, а затем использовать эти войска для охраны основных афганских правительственных учреждений. Последняя рекомендация представляла собой явный к шаг к полномасштабному вторжению в Афганистан.
Кремль направил в Афганистан четырех представителей от разных ведомств, которые должны были сообщать Политбюро о ситуации в стране и о реализации решений нового правительства на местах. В эту группу вошли: представитель КГБ, уважаемый ветеран разведки Борис Иванов; советский посол в Кабуле, мягкий и вежливый партийный функционер Александр Пузанов; главный военный атташе, герой Второй мировой войны генерал Иван Павловский и бывший десантник, здоровяк с бычьей шеей Леонид Горелов как главный военный советник СССР при Афганском правительстве. Каждый из этих четырех имел свою собственную линию связи с Москвой, которая начала получать противоречивые сообщения об углублении политического кризиса.
Крючков из Москвы приказал, чтобы все четверо представителей объединили каналы информации и составляли каждое сообщение совместно, в основном, чтобы не расстраивать Брежнева плохими новостями. Инициатива заткнуть рот советникам исходила от Андропова и Устинова, тем более что последний особенно стремился угодить старому и больному советскому лидеру. Это решение создало эффект порочного круга. Высшие советские «аппаратчики» были слишком озабочены своей собственной карьерой, чтобы пойти против решений генерального секретаря, так как большинство членов Политбюро склонялось к мнению Брежнева. Растущий информационный вакуум означал, что Кремль будет получать все меньше объективных сообщений о ситуации в Афганистане, которая становилась все хуже. Приукрашенные сообщения должны были смягчить оппозицию в лице премьер-министра Косыгина и постепенно склонить их к мнению «ястребов» из Политбюро, типа Суслова и его ближайшего союзника, члена Центрального комитета Бориса Пономарева, что Афганистан добился крупных достижений в мировом революционном процессе и нуждается в помощи и поддержке.
В мае 1979 года группа спецназа КГБ «Зенит», посланная в Афганистан, чтобы защитить персонал советского посольства, обосновалась в школе при советском посольстве, большинство персонала которого уехало на лето в отпуска. Комплекс зданий посольства СССР в Кабуле располагался в северо-западном пригороде Кабула, хотя множество советских чиновников жило в близлежащих домах. Первая задача состояла в изучении территории с точки зрения безопасности и определения расположения возможных мест, откуда могло быть совершено нападение. Офицеры «Зенита» установили системы охранной сигнализации и разбили оборонительные позиции на плоских крышах посольства, которые были защищены мешками с песком на случай обстрела. Затем они провели разведку окрестностей Кабула, ознакомившись с помощью афганской контрразведки с настроениями их жителей.
Несмотря на близость Афганистана к советской Средней Азии, Курилов не видел прежде ничего подобного тому, с чем ему пришлось столкнуться в этой стране. Положение в советских республиках, по сравнению с Афганистаном, оставалось вполне спокойным. Шумный и пыльный Кабул представлял собой сплошной хаос из автомобилей, повозок, которые тащили на себе иногда ишаки, а иногда и люди, плюс — толпы пешеходов. Вдоль каждой дороги стояли ряды бесчисленных маленьких магазинов и киосков. Впечатляющие коричневые горы, возвышавшиеся над многолюдными центральными улицами, еще более подчеркивали красоту города. В архитектуре Кабула преобладало смешение стилей: дома, построенные на холмах подобно террасе с несколькими этажами, казались миражом из средневековья, в то время как бетонные правительственные здания и ряды панельных многоэтажек, построенных при Советах в предместьях, были явными признаками стремительно надвигающейся модернизации.
По воспоминаниям Курилова, ситуация с безопасностью в Кабуле оказалась удручающей. Если бы вспыхнули какие-то беспорядки, группа «Зенит» была бы единственной защитой посольства. Он не заметил никакого присутствия солдат Афганского правительства, хотя, как ему сказали, они должны были поддерживать порядок на улицах Кабула. Почти постоянно происходили перестрелки. Горели дома. Члены правящей Народной Демократической партии Афганистана (сокр.: НДПА), а точнее ее наиболее экстремистской фракции «Хальк», [13]фактически захватившей власть, были в основном заняты облавами против членов относительно умеренной конкурирующей фракции «Парчам», [14]многие из которых были вынуждены скрываться. Курилов пришел к выводу, что НДПА пришла к власти просто случайно и практически не представляла себе, как управлять страной. Афганское правительство просто подражало своему могучему соседу — Советскому Союзу. Заявляя, что они строят социализм, афганские партийные чиновники успели лишь конфисковать землю для ее последующего перераспределения, но дальше дело не пошло, поскольку как раз в это время разразилась междоусобная борьба между двумя фракциями НДПА — «Хальк» и «Парчам». «Революция пожирает собственных детей», — в отчаянии говорили многие.
Офицеры КГБ из группы «Зенит» прибыли в Кабул, буквально заряженные адреналином после всех пройденных ими тренировок. Еще в учебном лагере в Балашихе несколько бойцов «Зенита», особенно жаждавших действия, устроили скандал в местном в баре, избили офицера милиции и были арестованы. Но теперь полномочия группы заключались лишь в охране посольства, и они были вынуждены скучать без дела среди автоматов и мешков с песком на крыше комплекса.
Однажды днем три местных жителя напали на афганского солдата, проходившего мимо посольства. Курилов не мог ничего сделать; ему оставалось только наблюдать за всем этим со своего поста на балконе больницы посольства, где, надев для маскировки белый халат и шапочку врача, он сел за пулемет. В августе 1979 года взбунтовалось одно из подразделений правительственных войск, захватив крепость V века Бала-Хиссар, расположенную на холме на южной окраине города. Мятежники избили своих командиров и политработников. На всякий случай, для усиления охраны солдаты Афганской армии в сопровождении нескольких танков Т-34 советского производства окопались вдоль улицы, ведущей к зданию советского посольства. Группа «Зенит», имевшая полномочия только на то, чтобы оборонять посольство, снова не могла ничего сделать; им оставалось только прислушиваться к звукам артобстрела и вертолетных атак, пока мятеж не был подавлен.
Хотя Курилов считал большинство политических решений в Афганистане просто неандертальскими, это, по-видимому, нравилось народу. Большинство афганцев, с которыми ему довелось встречаться, были настроены дружественно и всячески стремились угодить. Они угощали местным шашлыком и пловом, которые были превосходны. Так что, несмотря на царившую здесь обстановку насилия, пыльный Кабул иногда мог даже помочь расслабиться. Однако разница между его собственными чувствами и чувствами большинства афганцев все равно оставалась огромной. В течение лета команда «зенитовцев» начала обучать офицеров правительственной армии методам ведения контрразведки; Курилов отвечал за физическую подготовку. Один из его первых стажеров даже похвастался, что использовал свои новые навыки для того, чтобы утопить такого же члена афганской компартии, который принадлежал к другой фракции.
— Но он же из вашей партии? — озадаченно спросил Курилов.
— Они враги, — ответил афганский офицер, честно глядя ему в глаза. — Они хотят продать нас американцам!
Афганские коммунисты, с которыми приходилось сталкиваться Курилову, не видели никакого противоречия между понятиями международного братства и древней склонностью к жестокому возмездию. В поисках одного капитана Афганской армии для опроса, Курилов обнаружил, что тот числится среди пациентов госпиталя после того, как его автомашина была обстреляна из пулемета неподалеку от Кабула. Охранники госпиталя, отправившиеся искать его, вернулись через несколько минут, грубо волоча за собой раненного офицера. В этот раз Курилов снова долго не мог понять, почему афганцы так обошлись со своим соплеменником. Но на сей раз, как выяснилось, речь шла не о раскольнике из другой фракции. Просто охранники подумали, что этот офицер был вызван для наказания за какой-то проступок. Однако, вместо того чтобы возражать, раненный человек, которому отстрелили половину языка во время обстрела, с трудом пробормотал Курилову, что «защита» революции — это единственный способ сохранить Афганистан. Это было его обязанностью — бороться с мятежниками, которые появлялась всюду, как сказал он.
III
Если афганская политика когда-либо и была простой, то только не в это время. НДПА пришла к власти в апреле 1978 года после свержения президента Мохаммеда Дауда — именно это и называлось революцией. Несмотря на множество высокопоставленных источников КГБ, внедренных в Афганское правительство — вплоть до министров, апрельское восстание 1978 года стало полной неожиданностью для Москвы. Советское правительство узнало о нем из сообщения агентства «Рейтер». Как это ни парадоксально, Брежнев был недоволен. Но, в общем-то, все повествование о событиях этих лет полно таких парадоксов.
Советский Союз долго наслаждался исключительно дружескими отношениями с Афганистаном — первой страной, признавшей большевистское правительство после революции 1917 года. (Советская Россия, в свою очередь, была первой страной, признавшей современное этническое государство Афганистан два года спустя). Король Захир Шах был коронован в 1933 году в возрасте девятнадцати лет, после убийства его отца, Надир Шаха. При молодом короле Захире Афганистан в значительной степени управлялся членами королевского семейства, в основном же — его кузеном, принцем Мохаммедом Дауд Ханом, будущим президентом страны, который позже также стал шурином короля.
В рамках продолжающихся попыток правительства модернизировать страну многих афганцев посылали в Советский Союз для получения образования. После их политической и идеологической обработки в Советском Союзе, вероятно, возникновение в Афганистане своей компартии было неизбежно. Коммунистическая во всем, кроме названия, НДПА [15]была основана 1 января 1965 года в Кабуле в доме писателя и журналиста Нур Мухаммеда Тараки, который продолжал играть активную роль в политике страны вплоть до своей гибели от рук людей Амина, что, собственно, и помогло спровоцировать советское вторжение в Афганистан.
Партия получала финансирование от КГБ и поддерживала близкие связи с Кремлем. Это скоро раскололо ее на два крыла. Тараки сохранил контроль над фракцией «Хальк» («Народ»). Более радикальное из этих двух, оно в основном состояло из сельской бедноты, пуштунов по национальности. Учтивый адвокат по имени Бабрак Кармаль возглавлял фракцию «Парчам» («Знамя»), в которой было намного больше образованных городских жителей, в том числе — большое число таджиков и узбеков. Не удивительно, что «Парчам», включавшая в себя значительную часть интеллигенции, выступала за более умеренный, постепенный подход к реформированию страны и предлагала осуществлять все изменения в рамках уже существующей системы.
В 1973 году, пока король Захир Шах находился в Италии, [16]Дауд коварно захватил власть и объявил Афганистан республикой. Его поддержала армия, главным покровителем которой считали Дауда. Впрочем, значительная часть офицерского корпуса Афганской армии также проходила подготовку в Советском Союзе, где они отчасти попали под влияние революционной коммунистической риторики. Многие высокопоставленные офицеры были даже членами НДПА. Дауд был обеспокоен тем, что Афганистан может слишком сблизиться с Москвой, в результате чего он рискует лишиться поддержки остальной части армии. Поэтому он очистил свое правительство от членов НДПА и изгнал из страны нескольких советских военных советников, которых становилось все больше.
Диктаторский режим Дауда сразу же ввел цензуру печати и другие самодержавные меры, что вызвало критику со стороны студентов и левой интеллигенции в городах, особенно в Кабуле. Усилия Дауда по модернизации страны коснулись и древних племенных правил, и обычаев, существовавших главным образом в сельских районах. Это также вызывало ярость со стороны исламистов. В ответ Дауд бросил в тюрьму многих своих противников. В 1977 году под его контролем была принята новая конституция, на основании которой он был вскоре избран на новый пост президента страны с гораздо более широкими полномочиями.
С самого окончания Второй мировой войны Афганистан получал финансовую и политическую поддержку от Соединенных Штатов, так же как и от Советского Союза. Обе сверхдержавы, находившиеся в состоянии «холодной войны», посылали своих инженеров и советников, чтобы строить дороги, аэропорты, фабрики и другую инфраструктуру Афганистана. Однако Кабул все же сохранял более близкие отношения со своим северным соседом — Советским Союзом. Но объявленная Даудом политика независимости и неприсоединения все более и более не нравилась Кремлю. Как сказал один офицер КГБ, когда зашла речь о тактике Дауда в игре сверхдержав друг против друга, тот любил «зажигать советские сигареты американскими спичками».
Когда Брежнев пригласил нового афганского президента в Москву, чтобы выразить недовольство по поводу его контактов с Египтом, Саудовской Аравией и другими странам, а прежде всего — по поводу связей с Соединенными Штатами, Дауд заявил в ответ, что его страна является суверенным государством, которое проводит свою собственную политику. Действительно ли он ударил при этом кулаком по столу, как сообщалось, или нет, но Брежнев был разъярен. А популярность Дауда в собственной стране продолжала падать, особенно после того, как Москва успешно организовала воссоединение двух фракций НДПА — «Хальк» и «Парчам», примирение которых грозило президенту серьезной опасностью.
Когда в апреле 1978 года был убит главный коммунистический активист Мир Акбар Хайбер, [17]большинство афганцев обвинило в этом тайную полицию Дауда. Похороны Хайбера переросли в антиправительственную демонстрацию, в которой приняло участие около 15 тысяч манифестантов. Дауд отреагировал на это, арестовав множество коммунистических лидеров, что, в свою очередь, вызвало еще более сильную обратную реакцию. 27 апреля президентский дворец в центре Кабула окружили несколько бронетанковых подразделений. Армейские части захватили аэропорт, в то время как истребители МиГ-21 Афганских ВВС поднялись в воздух, чтобы открыть огонь по президентскому дворцу Дауда.
7-я дивизия Афганской армии, которая сохранила верность Дауду, предприняла попытку захватить город, но была остановлена взбунтовавшимися армейскими частями с помощью массированной атаки авиации. Президентский дворец защищали примерно 1800 охранников. Они держали оборону всю ночь, но, в конце концов, повстанцы ворвались во дворец и убили Дауда и его семью. В ходе коммунистического государственного переворота, вошедшего в историю как «Апрельская революция» (или «Саурская революция») [18], погибли приблизительно две тысячи человек. Армейские офицеры-марксисты немедленно передали власть НДПА, которая образовала новое правительство Демократической республики Афганистан (сокр. ДРА).
Два дня спустя после свержения Дауда, в Вашингтоне государственный секретарь США [19]Сайрус Вэнс представил секретный меморандум одного из своих помощников по Афганистану. В нем сообщалось, что американские союзники в регионе — в частности, Пакистан, Иран и Саудовская Аравия — рассматривают произошедшие события как явно просоветский переворот. Американцы не догадывались, что КГБ тоже ничего не знал о надвигающемся кризисе в Афганистане и был озадачен не менее американцев. Но, хотя немногие в Кремле слышали об афганском журналисте Нур Мухаммеде Тараки, как и о других ведущих политиках этой страны, Суслов, Пономарев и другие советские идеологи ухватились за эту возможность, чтобы приветствовать Апрельскую революцию как еще один шаг в распространении коммунистических взглядов по всему миру.
Тараки, который все еще возглавлял фракцию «Хальк», стал новым президентом; Бабрак Кармаль, лидер фракции «Парчам», был назначен заместителем премьер-министра. Но тут между этими двумя фракциями снова начался раскол, и Тараки приказал очистить правительство от членов фракции «Парчам». Кармаль был отправлен в «почетную ссылку», став послом в Чехословакии. Таким образом, к концу 1978 года фракция «Хальк» сосредоточила в своих руках все рычаги власти.
Новое правительство окончательно подчинило страну влиянию Москвы, отчасти — за счет приглашения новых советских политических, военных и других советников. По указанию советского Генштаба в Афганской армии было создано политическое управление, которому были предоставлены контролирующие полномочия. В августе руководитель иностранной разведки КГБ Крючков вылетел в Кабул, где было подписано соглашение о сотрудничестве между КГБ и новой разведывательной службой Афганистана.
Правительство Тараки намеревалось превратить Афганистан в современное, социалистическое государство. Его меры была не менее, а может быть даже и более жесткими, чем реформы правительства Дауда. Но режим Тараки поначалу почти не встречал сопротивления, разве что на севере — в восточном Нуристане, и в центральной части страны — в Хазарджате, где проживали племена хазарейцев, а также в некоторых северных областях с таджикским населением. Новый режим не нравился им в основном из-за преобладания в его руководстве пуштунов. Зная о сопротивлении модернизации в сельских районах, НДПА пыталась маскировать свою радикальную программу реформ, заявляя, что это предпринимается для защиты «принципов Ислама, демократии, свободы и неприкосновенности человека». Внешняя политика нового правительства базировалась на нейтралитете.
Главной проблемой Афганистана была огромная социальная пропасть между городским и сельским населением. Это стало очевидно в октябре 1978-го, когда правительство ввело новый государственный флаг — красный, взамен традиционно зеленого исламского флага. Еще большее недовольство традиционалистов вызвали заявления правительства о намерении ввести образование для женщин, установить равноправие, провести земельную реформу и предоставить национальный статус для множества этнических групп, включая узбеков, туркмен, белуджей и нуристанцев. Правительство пообещало восстановить стабильность в стране, обеспечить образование для каждого гражданина и улучшить жизнь людей в целом. Но, несмотря на все эти заявления, самым важным преобразованием стала земельная реформа. Часто она выливалась в то, что землевладельцев и фермеров просто окружали, а затем расстреливали и хоронили в общих могилах с помощью бульдозеров. Именно прямая атака против сельского образа жизни, как можно было видеть, и вызвала волнения по все стране.
Правительство осуществляло свою власть ценой казней тысяч людей, иногда — после массовых арестов и пыток. Еще больше погибло в результате безжалостного подавления восстаний. Особенно преследовали религиозных и племенных вождей, как и политических активистов, ученых, представителей интеллигенции и других социальных групп, считавшихся потенциальной угрозой режиму. От этих репрессий пострадали десятки тысяч человек, многие из них попали в тюрьму Пул-и-Чархи в пригороде Кабула, которая когда-то была спроектирована французами и уже давным-давно превратилась в грязное и переполненное арестантами учреждение. Конечной целью всех этих мер, помимо усиления политического контроля, было вогнать общество в модернизацию самыми жесткими методами.
IV
Офицер КГБ Леонид Богданов уже знал кое-что об афганцах и их склонности к насилию. Он понял это, когда впервые посетил Афганистан в 1971 году, уже будучи подкованным экспертом по Ближнему Востоку. Мальчишка, продававший кока-колу в сельском киоске, предложил ему купить американский пистолет-пулемет «Томпсон»! Семь лет спустя, когда в апреле 1978-го в Кабуле произошла революция, Богданов — уже начинавший лысеть и чуть располневший офицер разведки — только что вернулся в Москву из командировки в Иран. И хотя его семья не могла покинуть Москву, так как жена была больна, а дочь собиралась поступать в университет, Богданов был направлен в Афганистан, чтобы оценить ситуацию на месте.
Богданов был назначен руководителем проекта по налаживанию официальных отношений между КГБ и афганской разведывательной службой. Новую организацию, подчиненную непосредственно президенту Тараки, назвали АКСА (AGSA, аббревиатура от пуштунского названия — «Организация защиты афганских интересов»). Богданов остался в Кабуле в качестве главного представителя КГБ в Афганистане. Ему предстояло работать бок о бок с руководителем местного отдела советской разведки (или «резидентом) и главным советником КГБ при афганском правительстве.
Богданову не потребовалось много времени, чтобы понять значение недавних событий в Афганистане для региона в целом, и это его сильно обеспокоило. Несмотря на то, что в Тегеране его незадолго до того лично принимал у себя иранский шах, [20]он, однако, прекрасно знал об альянсе Ирана с Соединенными Штатами. Теперь он опасался, что ситуация в Афганистане повлечет за собой новые соглашения между Тегераном и Вашингтоном, которые увеличили бы американское влияние в регионе, который иногда называли южным «мягким подбрюшьем» советской Средней Азии.
Также его беспокоили отношения Афганистана с Пакистаном. Многие пакистанцы никогда не признавали установленную британцами в 1893 году «линию Дюранда», [21]которая с тех пор оставалась южной границей Афганистана. Эта линия разделила Белуджистан и населенные пуштунами районы на две половины, и Исламабад давно стремился подорвать стабильность Афганистана в надежде присоединить эти территории, расположенные к северу от пакистанской границы.
Исходя из этого, Богданов предполагал возможность, что Соединенные Штаты, Иран и Пакистан могут объединить усилия, чтобы разжечь волнение в афганском Белуджистане. Одновременно его беспокоили и амбиции НДПА, которая как правящая партия Афганистана не оставляла надежд всех прежних афганских правительств на расширение границ своей страны к югу. Заместитель премьер-министра, Хафизулла Амин, выпускник Колумбийского университета, [22]в шутку даже обещал ему как-нибудь предоставить возможность искупаться в Индийском океане.
Богданов прибыл в Кабул в начале августа 1978 года вместе с начальником внешней разведки КГБ Крючковым и руководителем зарубежной контрразведки Олегом Калугиным, которые должны были составить соглашение о сотрудничестве советских спецслужб с руководителем афганской службы безопасности Асадуллой Сарвари. В ходе одной из первых встреч наедине с Амином как заместителем премьер-министра, новый представитель КГБ заметил наметившийся раскол между Амином и Тараки. Так как Афганистан официально еще не имел своей разведывательной службы, Богданов спросил Амина, [23]получит ли он санкцию на это от Амина или непосредственно от Тараки. Амин ответил, что недавно сформированная группа уже занималась вопросами разведки. И хотя это формально зависело от Тараки, Амин признал: «Я, как его заместитель, контролировал службу безопасности». Богданов понял, что если Амин еще не имел эффективного контроля над рычагами власти, то очень хотел их иметь.
Когда Богданов официально встретился с Тараки, то обнаружил, что афганский лидер больше заинтересован идеологией, чем борьбой с реальными силами, угрожавшими его власти. Когда Богданов сообщил Тараки, что недавно служил в Иране, афганский президент не без гордости заявил, что, должно быть, иранский шах был бы весьма недоволен, если бы узнал об этом — то есть о присутствии офицера КГБ в Афганистане. «Мы добились большего успеха, чем вы сделали в Иране, — заявил Тараки. — Мы осуществили нашу революцию, в то время как вы пробовали отговорить нас от этого» [24]. Правда, Тараки жаловался на то, что афганские женщины все еще продолжают носить паранджу, но обещал, что мечети все равно опустеют в течение года. Он также заявил о своем одобрении КГБ: «Мы знаем о вашей дипломатии. Мы рады, что вы здесь».
Амин, по-видимому, согласился с мнением Тараки, поскольку вскоре обратился за помощью в перестройке разведки по образцу КГБ. Богданов представил план, предполагавший обеспечение афганских спецслужб необходимыми технологиями, подготовкой и советским финансированием. Он включал в себя также создание агентства контрразведки в подчинении Министерства обороны Афганистана и пограничных войск в подчинении МВД. Амин в установленном порядке одобрил схему.
Несмотря на ярое желание афганского правительства, чтобы Москва помогла им советом и деньгами, Богданов был потрясен его подходом к модернизации. Позже он пришел к убеждению, что относительное спокойствие в стране было обусловлено лишь слабостью ее правительства. Из-за недостатка контактов с региональными лидерами, высокопоставленные должностные лица в Кабуле слишком мало знали о том, что происходит в провинциях. Амин сказал Богданову, что региональные губернаторы были в значительной степени вольны управлять своими феодальными владениями по своему усмотрению, лишь бы они платили налоги в казну. Большинство местных мятежей против центральной власти было спровоцировано или снабжалось преступными бандами.
Советы убеждали афганское правительство укреплять свою партию и, прежде всего, региональные низовые структуры НДПА, но у центральных властей не хватало сил даже для этого. Вместо этого правительство предпочитало создавать политические отделы для внедрения своей идеологии в армии, очень похожие существовавший в Красной Армии институт политработников или комиссаров, [25]осуществлявших власть Коммунистической партии среди нижних чинов и сержантов. С этой целью представители НДПА отправлялись в стратегически важные индустриальные и сельскохозяйственные районы, но большинство районов страны, несмотря на это, оставались предоставленными самим себе, а реформы правительства лишь подрывали его власть.
Из-за своих неуклюжих попыток модернизации и секуляризации страны, НДПА допустила ряд кардинальных ошибок в своей политике, как, например, нарушение свадебных церемоний, что является тяжким преступлением в культуре пуштунов. Партийные чиновники врывались в дома и оскорбляли местную элиту на глазах их семей, нарушая исламский кодекс, который запрещает гостям даже бросать взгляд на женщин из их семьи. Вмешательство в экономику также воспринимались как оскорбление. По закону обездоленным землевладельцам [26]было позволено иметь тридцать гектаров своей земли, то есть примерно семьдесят пять акров, однако участки выделялись часто слишком далеко от их дома, что отнюдь не способствовало развитию сельского хозяйства. Что же касается конфискованных земель, то часть из них была распределена между крестьянами, которые были слишком бедны, чтобы приобрести необходимый для ее обработки инвентарь и возделывать свои новые участки, не говоря уже об отсутствии орошения этих земель. Обсуждая эту проблему с министром внутренних дел Асламом Мохаммедом Ватанджаром, [27] Богданов прямо заявил, что сам был свидетелем растущего сопротивления, которое финансируется лишенными своих земель феодалами. Он сказал, что, по его мнению, страна катится к опасному гражданскому конфликту, который станет неизбежным, если НДПА не смягчит свою политику в этом вопросе. В скором времени Богданов изложил эти аргументы и своему руководству в Москве. Но понимания он так и не нашел.
V
Проблемы НДПА все усугублялись. Спустя год после Апрельской революции пуштунские племена создали несколько укрепленных баз для борьбы против нового правительства в восточном Гиндукуше, долина Кунар, [28]и в северо-восточном Бадахшане. По мере роста общего сопротивления жестокой политике правительства, солдаты также начали дезертировать из армии тысячами, захватывая с собой оружие.
В феврале 1979 года исламские экстремисты похитили американского посла Адольфа Дабса. Афганские войска по совету КГБ, но вопреки желанию Америки, все же ворвались в отель «Кабул», где террористы держали американского дипломата. Но в перестрелке Дабса случайно убили вместе с его похитителями. Вашингтон мало что мог сделать в ответ, кроме как ускорить решение о сокращении и без того небольшой помощи, которую США все еще продолжали предоставлять Афганистану.
В марте того же года протесты против правительственной кампании по преодолению неграмотности среди женщин перешли в открытое вооруженное восстание в западно-афганском городе Герат. Этот мятеж стал серьезным переломом в действиях оппозиции. Вместо того чтобы выполнить приказ правительства о подавлении восстания, 17-я дивизия Афганской армии взбунтовалась и присоединилась к мятежникам. Кабул потерял контроль над городом в течение всего трех дней. Мятежники захватили склады с оружием, а затем принялись выслеживать правительственных должностных лиц, советников из СССР и их семейства. Тела публично замученных и убитых потом насадили на пики и выставили на всеобщее обозрение.
Богданов узнал о восстании в Герате 14 марта 1979 года от советского посла Пузанова. Этот пожилой дипломат когда-то был влиятельным партийным функционером, премьер-министром Российской Республики, [29]наибольшей из пятнадцати республик Советского Союза. Он был отправлен на работу в Афганистан семь лет назад как на пенсию, когда должность посла в дружественной стране считалась синекурой. Но теперь Пузанов оказался втянутым в эти события с головой. Последние новости его очень обеспокоили. Советский торговый представитель в Герате позвонил ему и сообщил, что по улицам шествуют толпы мятежников и призывают жителей к избиению всех немусульман в городе. На этом связь оборвалась. Советский торгпред был убит толпой мятежников, а его жена была жестоко избита, хотя соседи спасли ее. Главный советский военный советник Горелов позже сообщил, что сторонники мятежа стекались в Герат из окружающих сельских районов. Пытаясь остановить толпу, армия открыла огонь; было убито несколько сотен гражданских жителей, прежде чем мятежные офицеры направили орудия танков на своих собственных солдат.
Три советских советника, которые сумели бежать из города на своих автомобилях, направились на север в сторону города Кушка, расположенного в конце ущелья на советской границе. В какой-то момент водители первых двух автомобилей вдруг заметили, что третий исчез. Они вернулись назад и обнаружили машину их коллеги рядом с грязным каменным дувалом какой-то деревни. Вокруг машины теснилась толпа местных жителей, которая разбежалась сразу же, как подъехали остальные машины. Тут они нашли и водителя. Он лежал в своем автомобиле, его тело было изрезано и распотрошено, вместо внутренностей из него торчала солома, а рот был набит песком. Другим советским специалистам повезло больше. Афганский танковый батальон, сохранивший верность правительству, сопровождал их группу вместе с женами и детьми до самого аэропорта.
Прослушав все эти новости, Богданов сразу же бросился в новый штаб афганской разведслужбы, но тот не работал. Однако ему все же удалось застать там руководителя афганской контрразведки, который смог описать ему мятеж 17-й дивизии. Руководитель тайной полиции Сарвари, только что вернувшийся после встречи с Тараки, рассказал, что армейские части, лояльные фракции «Хальк» НДПА, в настоящий момент готовятся начать штурм Герата с окружающих холмов. Тараки приказал, чтобы переброшенные из Кандагара подразделения окружили город, в то время как две бронетанковых бригады двинулись к Герату из Кабула. В то время как сухопутные войска очищали улицы от мятежников, афганские бомбардировщики Ил-28, поставленные из СССР, также нанесли удар по отдельным районам города с близлежащей авиабазы в Шинданде.
Позднее Богданов рассматривал восстание в Герате, стоившее жизни приблизительно пяти тысячам человек, как начало гражданской войны в Афганистане. Именно этот мятеж послужил причиной первого главного обращения НДПА за помощью к Москве. Тараки спрашивал, сколько времени могло бы потребоваться советским войскам, чтобы войти в Афганистан и помочь правительству. В телефонном разговоре с советским премьер-министром Косыгиным в середине марта 1979 года президент Афганистана сказал, что ситуация в стране «плохая и становится все хуже».
— Вы имеете поддержку среди рабочих, городских жителей, мелкой буржуазии и рабочей интеллигенции в Герате? — спросил Косыгин. — Есть ли еще хоть кто-то на вашей стороне?
— Никакой активной поддержки со стороны населения нет, — ответил Тараки. — Оно почти полностью находится под влиянием шиитских лозунгов — следовать за ними, а не за язычниками. Вот на чем строится их пропаганда.
— Много ли там рабочих?
— Очень немного. Всего тысяча или две тысячи человек.
— И какие перспективы?
— Мы убеждены, что враг формирует новые отряды и будет развивать наступление.
— Разве у Вас нет сил, чтобы разбить их? — спросил Косыгин.
— Я хочу, чтобы так оно и было, — пожаловался президент и тут же перешел к просьбам. — Мы просим, чтобы Вы расширили практическую и техническую помощь, в том числе людьми и оружием.
— Это очень сложный вопрос, — ответил Косыгин.
— Если Вы сейчас начнете решающее наступление на Герат, можно будет спасти революцию, — сказал Тараки.
Из всех членов Политбюро Косыгин был, вероятно, наименее склонен поддержать вторжение.
— Весь мир немедленно узнал бы об этом, — ответил он. — У мятежников ведь есть портативные радиопередатчики, и они сразу же об этом сообщат.
— Я прошу, чтобы Вы расширили помощь, — умолял Тараки. — Я предлагаю, чтобы Вы нанесли афганские опознавательные знаки на ваши танки и самолеты, и никто не заметит различия. Ваши войска могли бы продвинуться со стороны Кушки и Кабула. С нашей точки зрения, тут не за что зацепиться. Они будут думать, что это были правительственные войска.
— Я не хочу Вас разочаровывать, но это все равно невозможно будет скрыть, — ответил Косыгин. — Два часа спустя весь мир узнает об этом. Каждый начнет кричать, что началось вторжение Советского Союза в Афганистан. Если мы быстро перебросим вам по воздуху танки, необходимые боеприпасы и дадим минометы, Вы найдете специалистов, которые умеют пользоваться этим оружием?
— Я не могу ответить на этот вопрос. Советские советники могут ответить на него.
— Сотни афганских офицеров прошли обучение в Советском Союзе. Где они все теперь?
— Большинство из них — мусульманские реакционеры. Мы не можем положиться на них, мы им не доверяем. Почему Советский Союз не может послать узбеков, таджиков, и туркменов в гражданской одежде? Их бы никто не распознал. Мы хотим, чтобы Вы послали их. Вести танки могут они, потому что все эти нации есть и у нас в Афганистане. Оденьте их в афганскую форму и дайте им афганские знаки различия, и никто не узнает их. Это очень простая работа, по нашему представлению.
— Вы, конечно, упрощаете проблему. Это сложная политическая и международная проблема, но, независимо от этого, мы продолжим консультации и вернемся к Вашему вопросу. Мы — товарищи, ведущие общую борьбу, и именно поэтому мы не должны настаивать на соблюдении формальностей друг с другом. Все должно зависеть от этого, — ответил Косыгин, заканчивая беседу.
20 марта Тараки тайно прилетел в Москву, где Косыгин официально объявил ему, что Кремль отказался послать советские войска в Афганистан. Как объяснил Косыгин, этот шаг только усугубил бы всю проблему — как для СССР, так и непосредственно для Тараки. Позже, в тот же день, Брежнев повторил отрицательный ответ, зачитав афганскому президенту заранее подготовленный текст от имени советского правительства.
Тем временем, дезертирство солдат и мятежи продолжались — на этот раз, в восточно-афганском городе Джелалабад, к югу от Кабула, а также в Газни и в других провинциях. В мае механизированная бригада 7-й дивизии Афганской армии перешла на сторону сопротивления. В июне правительственные отряды открыли огонь по демонстрации в Кабуле, убив много мирных жителей. В августе в широкой и плодородной долине Кунар на северо-востоке страны к восставшим присоединилась 5-я бригада 9-й пехотной дивизии.
После того, как Москва отправила в Кабул дополнительную военную помощь — включая двести танков Т-55 и сто Т-62, а также двенадцать боевых вертолетов Ми-24, - Тараки немедленно послал несколько самолетов в стратегически важную долину. [30]Они разрушили несколько деревень, убив многих жителей, в одном только городе Керала — более тысячи. Один историк отметил, что «это злодеяние» стало «одним из самых известных в этой войне, переполненной злодеяниями». В августе того же года правительственные войска освободили от мятежников крепость Бала-Хиссар близ Кабула, о чем офицер группы «Зенит» Валерий Курилов узнал впоследствии от сотрудника советского посольства.
Некоторые советские военные руководители в Москве начали думать, что помощь Кабулу была бы хорошим оправданием для нанесения стремительного удара по афганским мятежникам, чтобы воздушно-десантные войска Красной Армии приобрели полезный боевой опыт. Эта идея не ускользнула от министра обороны Устинова.
VI
Рост сопротивления в провинциях еще более обострил борьбу за власть между Тараки и Амином. В свою очередь, это же способствовало усилению культа личности Тараки. — отчасти благодаря массовым митингам, участники которых несли его портреты. Но большинство афганцев воспринимало стареющего Тараки — бывшего журналиста и агента КГБ с 1951 года — как не особенно способного лидера прошлого поколения, время которого уже прошло. Более молодой и энергичный Амин, напротив, был полон амбиций. Получив степень магистра по педагогике в Колумбийском университете (степень доктора он так и не смог получить), в 1965 году Амин вернулся в Афганистан, чтобы присоединиться к боевому крылу НДПА — фракции «Хальк». Четырнадцать лет спустя, весной 1979 года, он занял пост министра иностранных дел и должен был скоро стать также премьер-министром. Движущей силой реформ правительства был Амин, следовательно, он был также в ответе за многие жестокости, совершавшиеся от его имени — похищения людей, пытки и казни, бомбардировки и массовые убийства гражданского населения во время подавления крестьянских восстаний.
Готовя заговор, чтобы стать президентом страны, Амин спокойно мог назначать своих доверенных подчиненных на государственные должности. Министр коммуникаций Саид Мохаммед Гулябзой [31]был одним из четырех наиболее влиятельных членов кабинета министров, которые мешали Амину на его пути к власти. В число других из этой четверки входили министр внутренних дел Аслам Мохаммед Ватанджар, [32]министр пограничных дел Шерджан Маздурьяр [33]и руководитель службы безопасности Асадулла Сарвари, [34]внушавший особый страх. В то время как Тараки был не в состоянии реагировать на интриги Амина или просто игнорировал их, эти четверо — главные сторонники Тараки — прилагали все силы, чтобы остановить Амина. Так, Гулябзой, характерной чертой которого были всегда аккуратно постриженные короткие усики, честно признавал, что его патрон Тараки также нес на себе часть ответственности за насилие правительства, но, несмотря на это, он же обвинял Амина в излишней жестокости, из-за чего правительство стало терять поддержку населения, которой пользовалось среди людей сначала, после Апрельской революции.
Навестив как-то раз одного своего богатого друга, Гулябзой случайно услышал слова одного из гостей, который также был партийным функционером НДПА. Тот насмехался над хозяином: «Ваше время пришло!», — имея в виду, что его земли скоро будут перераспределены и тот останется ни с чем. Такая грубость заставила Гулябзоя сожалеть, что Национальной демократической партии Афганистана, которой было немногим более десяти лет, не хватило опыта, чтобы со знанием дела выполнить свою честолюбивую программу. Гулябзой, участвовавший в свержении короля Захир Шаха в 1973 году, и сам не раз прибегал к насильственным мерам, но, тем не менее, был сильно обеспокоен политическими мотивами и методами Амина, который сажал своих политических противников в тюрьму даже без ведома начальника полиции, министра внутренних дел Ватанджара или шефа безопасности Сарвари. Гулябзой, Ватанджар, Маздурьяр и Сарвари знали, что премьер-министр также стоял за убийствами множества высокопоставленных деятелей и все более стремился действовать самостоятельно, держа Тараки в неведении.
Трения между этими двумя лидерами — Тараки и Амином — стали окончательно очевидны на первом же совещании, когда президент Тараки только что вернулся из заграничной поездки. Амин был доволен. «Наши сторонники недавно организовали другую революцию», — воскликнул он. В ответ на вопросительный взгляд Тараки, Амин объявил, что недавно были убиты несколько членов семейства умеренного религиозного лидера Себгатуллы Моджаддеди. [35]
— Почему? — спросил Тараки. — Вы же знаете, что Моджаддеди имеет много последователей. Он — популярная фигура.
Амин позже предпринимал и другие действия, даже не сообщая о них Тараки. Когда помощники сообщили президенту, что по приказу Амина дома сельских жителей в провинции Кунар сожгли, а жителей захоронили заживо, Тараки был явно расстроен. «Мы делали революцию для людей, а не для того, чтобы убивать их», — сказал он. Но Тараки не хватало решимости на что-то большее, чем критиковать Амина; даже тот факт, что он отвечал за убийства, но не убивал непосредственно, видимо, вызывал еще большую ненависть со стороны его соперника. Когда президент и четыре его лучших министра, наконец, попытались остановить Амина, тот начал ответное наступление.
Представитель КГБ Богданов еще летом 1978 года заметил признаки заговора Амина, как и свидетельства все более обострявшегося раскола между фракциями «Хальк» и «Парчам». Вскоре после прибытия в Кабул Богданов побывал на прощальном приеме, устроенном в честь одного советского советника в маленьком, но хорошо охраняемом кабульском ресторане. Позже к ним присоединился начальник тайной полиции Сарвари, который между делом сообщил Богданову, что глава генерального штаба армии генерал Шахур готовит военный переворот при поддержке американцев. Сарвари, бывший опытный пилот Афганских ВВС, сказал, что за спиной заговорщиков стоит некий неназванный вышестоящий начальник генерала Шакура. По отдельным деталям предполагаемого заговора, описанным Сарвари, Богданов догадался, кого он действительно обвинял в измене. Этим «некто» мог быть только министр обороны Абдул Кадир, [36]член конкурирующей фракции «Парчам». Однако после переворота вся эта история уже выглядела притянутой за уши. На самом деле, по всей видимости, Сарвари сам готовил предлог, чтобы сместить министра обороны.
Перед отъездом из ресторана Богданов снова говорил с Сарвари.
— Я не совсем понимаю, — сказал он, — но думаю, что в вашем правительстве происходит раскол, и это очень опасно. Вы должны объединиться.
После этого Богданов отправился в советское посольство, чтобы встретиться с послом Пузановым.
— Они собираются арестовать Кадира, — сказал он.
— Этого не может быть! — ответил Пузанов. — Партия всего три дня назад выдвинула его из кандидатов в полноправные члены ЦК. Он только сегодня пил шампанское с Гореловым [главным советским военным советником — Г. Фейфер].
Все еще плохо знакомый с Кабулом, Богданов решил не спорить. Он ограничился лишь словами:
— Александр Михайлович, возможно, они хотели только усыпить его внимание в связи с сокращением его охраны.
Но Пузанов остался при своем мнении.
На следующий день Богданов отправился в аэропорт, чтобы проводить советского советника. Посол Пузанов и Сарвари также были там. Подойдя к Богданову, Сарвари взял его за руку со словами:
— Вы помните, что я сказал Вам вчера? Это был Кадир. Мы арестовали его в президентском дворце этим утром.
— Почему же Вы не скажете об этом Александру Михайловичу? — бесцеремонно ответил Богданов, обернувшись к послу Пузанову.
Встревоженный этими новостями, Пузанов попросил Богданова сопровождать его в посольство, где они созвали встречу главных советских военных советников. Горелов описал свою встречу с Кадиром предыдущим утром. Горелов не был разведчиком, но все же был генералом воздушно-десантных войск, отмеченным многими наградами и имевшим опыт ведения боевых действий в Чехословакии в ходе подавления мятежа, известного как «Пражская Весна» в 1968 году, когда советские войска успешно захватили ряд правительственных зданий и аэропортов в Праге. Горелова направили в Афганистан в 1975 году, когда эта страна находилась еще под властью Дауда. Подозревая Горелова в его связях с прежним афганским лидером, Амин попросил Москву заменить его, так же, как и посла Пузанова. Но в Кремле проигнорировали эту просьбу.
Горелов сказал, что Кадир еще тогда был очень обеспокоен. Они вдвоем пили шампанское около восьми часов в его офисе, когда вдруг зазвонил телефон. Это был Тараки. Он спрашивал министра обороны. Президентский дворец был в десяти минутах ходьбы от ресторана. Кадир попросил Горелова подождать и покинул его. Оружия у него с собой не было. Это был последний раз, когда Горелов видел Кадира.
Где-то в девять тридцать утра, министр внутренних дел Ватанджар, которого председатель КГБ Андропов любил называть «Йети» за его коренастую фигуру, вошел в офис Кадира. «Кадир под арестом, — объявил он. — Я назначен исполняющим обязанности министра обороны».
Когда советские военные советники обсуждали текст сообщения в Москву, Сарвари обвинил нескольких политических деятелей в заговоре против генерального штаба Афганской армии. Богданов снова предупредил свое посольство, что следует ожидать чистки, которая, как он уверял, последует очень скоро. И действительно, в течение ближайших трех дней произошло множество арестов, так что теперь советский посол полностью доверял его информации.
Удаление Кадира было далеко не единственным признаком междоусобицы в афганском правительстве. Незадолго до того Богданов вместе с прибывшим в Кабул руководителем зарубежной разведки КГБ Крючковым и главой зарубежной контрразведки Калугиным — встретились с Амином на официальном обеде. Слегка расслабившись после приятной трапезы и светской беседы, советские представители поинтересовались у Амина, зачем ему нужно это разрушительное противостояние между его «халькистами» и умеренными «парчамистами».
— А никакой борьбы нет, — ответил Амин. — Мы хорошо сотрудничаем.
Богданов повторил свой вопрос, поскольку русские уже готовились уезжать.
— Это различия в тактике… или еще кое-что?
— Все в порядке, — заверил его Амин. — Есть два члена «Парчам», которые входят в кабинет министров. Разве это не свидетельствует о сотрудничестве между нами наилучшим образом?
Вернувшись в советское посольство, Крючков отругал Богданова за то, что он, дескать, преувеличил эту проблему. Богданов возразил:
— Вы и Калугин скоро уедете, — сказал он, — но я должен создать разведывательную службу для этих людей. Вы же видите, что они собираются изгнать из правительства всех членов «Парчам».
Будучи убежден, что единственный способ стабилизировать ситуацию в Афганистане — это остановить внутрипартийную междоусобицу, Богданов считал, что только советское давление заставит смягчиться фракцию «Хальк» во главе с Амином.
— В следующий раз, если запахнет очередной разборкой, — предупредил Богданов, — я так и скажу Амину: «Вы заверили меня, что нет никаких проблем между двумя фракциями. Это не мое дело, но вы сами будете решать ваши проблемы в своей партии». Он поймет смысл.
Вскоре после этого, летом 1978 года, в Афганистан прилетел член Центрального комитета КПСС Борис Пономарев — еще один из главных сторонников вмешательства СССР в афганские дела. Богданов призывал его сделать ставку на Амина и рассмотреть в Кремле вопрос о внутрипартийных междоусобицах в Афганистане. Пономарев снова прибыл в Афганистан год спустя, в июле 1979-го. Когда он уезжал, Богданов как раз собирался домой, чтобы провести отпуск в Латвии, и так случилось, что летели они вместе тем же рейсом от Кабула до Бухары. Богданов снова напомнил о вопросе по поводу НДПА. «Не может быть никакого военного решения Афганской проблемы», — уверял он Пономарева, главного «ястреба» Политбюро. Но в результате окончательно убедился, что все меньше советских чиновников разделяют его мнение.
VII
В марте 1979 года Тараки назначил Амина премьер-министром. Богданов в то время был в Москве. По возвращении его Сарвари расхваливал президента за его политический ум, дескать, своего самого опасного политического конкурента надо держать поближе к себе. Разговор происходил в кабинете Сарвари. Однако, когда его переводчик вышел из комнаты, начальник службы безопасности шепнул на ухо Богданову: «Амин — очень опасный человек. Он сделает все, чтобы получить то, что хочет». Вследствие этого разговора, в Москву был отправлена еще одна телеграмма с предупреждением о серьезной угрозе в рядах партии. Вскоре Амин начал давить на советского посла Пузанова, чтобы тот заставил Тараки назначить Амина еще и министром обороны.
Казалось, Тараки, наконец, забеспокоился о конфликте с Амином. Во время заседания Политбюро, в июле 1979 года, Амин обвинил Тараки во всех неудачах правительства. Тараки в ответ в августе обвинил Амина в кумовстве. Однако сообщения четырех министров, передававших Тараки слухи о заговоре Амина с целью его свержения и захвата власти, не были восприняты со всей необходимой серьезностью. Требования обуздать произвол Амина никак не повлияли на положение последнего.
Амин получил свой шанс в сентябре 1979 года, когда Куба была вынуждена пригласить всех глав неприсоединившихся стран на конференцию на самом высшем уровне. Четыре оппозиционных министра советовали Тараки, чтобы в качестве представителя Афганистана на Кубу отправился Амин. Но и тут премьер-министр переиграл их, заявив, что только лидер «революционного Востока», то есть Тараки, сможет должным образом представлять интересы страны. На инициированной им же самим партийной конференции Амин объявил, что президент решил отправиться на конференцию, добавив, что страна очень ценит его усилия. Эта лесть подействовала на Тараки и убедила его в решении вылететь на Кубу. А чтобы подкрепить это решение, Амин отправил в Москву телеграмму о решении Тараки, запросив специальный самолет для его полета на конференцию.
Некоторые из должностных лиц, сопровождавших Тараки во время его визита в Гавану 30 августа, оказались там также по инициативе Амина, который хотел отослать их подальше. После этой беспрецедентной в своем роде конференции, на обратном пути президентский самолет сделал посадку в Москве. Это было 10 сентября, как раз тогда, когда Богданов только что вернулся домой после отпуска.
Дежурный офицер КГБ неожиданно вызвал Богданова, чтобы сообщить о том, что афганский президент остановится в особняке на Ленинских Горах, неподалеку Московского государственного университета. Но это было еще не все. Один представитель афганской службы безопасности из окружения Тараки срочно просил переговорить с представителем КГБ в Кабуле. Подозревая, что за месяц его отсутствия в Афганистане условия могли кардинально измениться, Богданов попытался отложить переговоры, сказав, что он «не в теме». Заседание легко можно будет провести и на следующей неделе, когда он вернется в Кабул. Однако, по настоянию своих начальников, он все же явился в новый подмосковный штаб КГБ для получения информации. Ознакомившись с последними сообщениями из Афганистана, он понял, что ситуация там ухудшилась даже более, чем он ожидал. Появились слухи, что Амин готовил заговор, чтобы убить Тараки, подтверждением чего служило хотя бы то, что он отстранил от дел сторонников Тараки, которые убеждали президента не лететь на Кубу.
Богданов был вызван на встречу с Крючковым и предложил ему предупредить Тараки о возможных планах Амина. Шеф внешней разведки отклонил это предложение, отчасти из-за того, что у Тараки уже была намечена встреча с Брежневым. Но несколько членов Центрального комитета, с которыми Богданов обсуждал это дело, в конце концов, убедили Крючкова организовать встречу.
Богданов присоединился к группе советников, в которую вошли и другие офицеры КГБ и дипломаты от Министерства иностранных дел, которые встретили своих афганских гостей в аэропорту Шереметьево и сопровождали их на Ленинские Горы. Пока Тараки обедал в своей гостинице перед тем, как отправиться в Кремль на встречу с Брежневым, один из афганцев подошел к Богданову и сообщил, что Амин приказал ему передать важную информацию представителю КГБ в Кабуле — строго за закрытыми дверями. Этот человек сообщил, что Амин категорически настоял, чтобы переводчиком был Сайед Тарун, [37]адъютант Тараки, который также летал на конференцию вместе с президентом. Богданов был опытным офицером разведки, но последующие слова его собеседника поразили его…
— Все, что я скажу Вам, будет неправдой. Мы должны встретиться позже и наедине.
Богданову еще ранее много раз случалось встречаться с Таруном в Кабуле, и он знал его как жесткого человека, который часто с энтузиазмом поддерживал аресты первых лиц правительства. Полковник КГБ довольно хорошо ладил с адъютантом Тараки, но он не знал, что этот усатый афганский офицер был фактически главным сторонником Амина, который тайно использовал свое положение, чтобы организовать слежку за президентом. Амин планировал поставить Таруна главным помощником Тараки, а в скором времени пробить его на место Сарвари, то есть на должность руководителя службы безопасности.
Теперь, стоя рядом, Тарун казалось, сначала даже удивился, услышав просьбу выступить в роли переводчика. Однако он был не слишком удивлен; так как, будучи выпускником Ленинградского метеорологического института, вполне бегло говорил по-русски. Он услужливо последовал за двумя мужчинами, которые собрались для беседы в одной из спален особняка. Там таинственный афганец через Таруна как переводчика обвинил Тараки в заговоре с целью убить Амина, добавив, что четыре министра уже вовлечены в заговор против премьера. Когда афганец уехал, Богданов спросил Таруна, согласен ли он с высказанными обвинениями. Тарун сказал «да», и добавил, что заговорщики, по его убеждению, предполагают убить и его самого.
— Но почему они хотят убить Вас?
— Кто хорошо живет сегодня, хочет жить еще лучше завтра, — ответил Тарун.
Богданов был слегка шокирован.
— Вы понимаете, что Вы говорите? — спросил он. — Это очень серьезное обвинение. Вы будете противостоять министрам?
— Конечно, поскольку я поддерживаю Амина. Мы будем бороться с нашими врагами.
Богданов едва ли мог предположить, что ближайший личный помощник Тараки мог быть агентом Амина. Подавив свое удивление, он спросил Таруна, что он думает об афганском президенте.
— Да он старый дурак! Он не соображает, что делает.
Богданов изо всех сил пытался скрыть свое удивление, пока Тарун сам не прервал встречу, сославшись на то, что ему нужно еще выгладить костюм перед визитом в Кремль. Когда Богданов вышел из номера, афганский чиновник, который первоначально предупреждал его, снова подошел к нему. На этот раз Богданов позвал переводчика из советского МИДа.
— Все, что сказал Вам Тарун, было ложью, — заявил афганец. — Нет никакого заговора против Амина. Он пытается обмануть вас. Это Амин хочет избавиться от Тараки. И только эти четыре министра стоят на его пути. Он хочет устранить их непосредственно перед тем, как захватит самого Тараки.
Чиновник также добавил, что Амин планирует осуществить переворот в ближайшие несколько дней. Это были пугающие, более того, — шокирующие новости. И они, по всей видимости, подтверждали сообщения КГБ из Афганистана, которые Богданов успел прочитать днем ранее.
Тараки вскоре уехал на встречу с Брежневым в Кремле, где советский лидер приветствовал его своим традиционным поцелуем. Затем генеральный секретарь зачитал меморандум Центрального комитета относительно советского отношения к плану Амина захватить власть, что может поставить под угрозу Афганскую революцию. Брежнев дал санкцию для Тараки — хотя и закодированную советским бюрократическим жаргоном, — чтобы тот уволил своего премьер-министра (то есть Амина).
Когда афганский президент возвратился в гостиницу на Ленинских Горах, офицер КГБ снова предупредил его о заговоре Амина, на этот раз вполне недвусмысленно. Но санкция Брежнева относительно отставки Амина оказалась, все же, слишком неясной.
— Товарищ Брежнев намекнул мне об этом, но я не совсем понял то, что он хотел этим сказать, — конфиденциально сообщил ему Тараки.
Теперь уже Богданов, в свою очередь, проникся недоверием.
— Но не волнуйтесь, — заверил президент офицера КГБ. — Спасибо за информацию, но, пожалуйста, передайте моим советским товарищам, что нет никакой причины для беспокойства. Я полностью контролирую ситуацию в Афганистане. Ничто не может случиться без моего ведома.
Таким образом, успокоив советское руководство, Тараки уехал в Кабул. Два дня спустя, 12 сентября, за ним последовал Богданов.
Своевременное предупреждение, сделанное Брежневым афганскому президенту, ясно говорило представителю КГБ о том, что советское руководство имело и другие каналы связи в Кабуле кроме него. Когда сутки спустя Тараки встретился с Амином, тот принялся отрицать все обвинения против него и даже смиренно предложил оставить свой пост, если этого потребует советское руководство. Единственным своим условием он поставил то, чтобы его отставка была одобрена пленумом Центрального комитета НДПА. Племянник Амина [38]позже сказал Богданову, что во время отсутствия Тараки Амин вызвал всех тридцать с лишним членов Центрального комитета — каждого по одиночке — в свой кабинет для беседы. Всем им был задан один вопрос: кого они поддерживают, Амина или Тараки, в то время как все тот же племянник Амина держал пистолет у виска каждого из них.
Некоторые советские советники уже пытались убедить Москву взять дело в свои руки. Они уже продумали решение афганской проблемы: надо убить Амина. К сентябрю группа спецназа КГБ «Зенит» разработала план похищения премьер-министра и доставки его в Советский Союз, где его, по всей вероятности, убили бы. Но санкции на выполнение такой операции они не получили.
VIII
Во время отсутствия Тараки Амин продолжил насаждать среди руководства министерств и ведомств своих родственников и сторонников. Он также произвел кое-какую чистку в отношении сторонников Тараки, обвинив их в развратном образе жизни. Среди тех, на кого было оказано особое давление, оказались четыре министра — министр внутренних дел Ватанджар, министр коммуникаций Гулябзой, министр иностранных дел Маздудяьр и руководитель службы безопасности Сарвари. Надеясь сохранить свои посты и обеспокоенные угрозой свержения президента, они обратились за помощью к самому Тараки. Но тот отказался помочь им, после чего «группа четырех», как теперь прозвал их Амин — не иначе как с намеком на недавнее изгнание нескольких лидеров Коммунистической партии Китая — начала самостоятельную борьбу против премьер-министра.
Чиновники, которых Амин послал шпионить за президентом на Кубе, не присутствовали на его встрече с советским руководством в Кремле. Опасаясь, как бы Тараки не сказал чего-нибудь лишнего в Кремле, премьер-министр приказал разместить батарею зенитной артиллерии на холме около Кабула, чтобы сбить президентский самолет на подлете к аэропорту. Однако возглавляемая Сарвари разведслужба узнала об этом плане и успела вовремя разоружить артиллерийское подразделение.
Поскольку приближалось намеченное время прибытия самолета с Тараки на борту, Амин уединился в своем кабинете и стал слушать. Не услышав никаких взрывов, он понял, что его план потерпел неудачу. Он срочно позвонил в аэропорт и приказал, чтобы самолет зашел на другой круг перед посадкой. Этот маневр дал Амину достаточно времени, чтобы лично добраться туда, поприветствовать и обнять Тараки.
Президент Тараки еще не сознавал, как много изменилось за время его краткого отсутствия. Когда на следующий день он созвал заседание кабинета министров, чтобы обсудить свою поездку в Кубу, то допустил одну оплошность. Он спросил, где Гулябзой и еще один министр, которые опоздали на заседание? «Их арестовали?» — спросил Тараки. По мнению Сарвари, Маздурьяра и Ватанджара этот вопрос свидетельствовал о том, что президент знал о заговоре, который готовил Амин. Но тогда президент сделал тактическую ошибку: «В партии появилась раковая опухоль, и она должна быть вырезана!» — заявил он. Для Амина и его сторонников это прозвучало как зловещее предзнаменование.
Два дня спустя, Амин и Тараки провели целый день наедине в президентском кабинете. Здесь Амин обвинил «группу четырех» в организации попытки убить его и потребовал отставки всех четверых министров.
Когда Богданов прибыл из Москвы в Кабул, Сарвари ждал его в своем офисе. Глава афганской службы безопасности, чья репутация жестокого человека была подкреплена слухами, что он лично принимал участие в пытках и казнях, сказал ему, что Амин уже отдал приказ о его аресте и казни, наряду с остальными членами «группы четырех». Богданов попросил Сарвари организовать встречу с Тараки, после чего отправился в посольство для доклада об этих новостях. Посол Пузанов передал информацию Богданова в Кремль. Но оттуда снова пришла установка установить мир между Амином и Тараки.
Четыре министра явились в советское посольство, чтобы просить защиты. В то время как они находились там, в посольство позвонил Амин и попросил пригласить к телефону министра внутренних дел Ватанджара. «Так значит вы, почетные хранители революции, испугались! — усмехнулся он. — Вы прячетесь от меня как крысы!» Затем Амин передал трубку Тараки, который заверил министров, что они будут в безопасности, и просил вернуться домой.
Той ночью, когда Сарвари снова сообщили, что Амин приказал убить всех четырех министров, его осведомитель добавил, что это случится на следующий день, 13 сентября. А ранним утром следующего дня советские представители узнали, что один из заместителей Сарвари ворвался в офис своего шефа с несколькими другими вооруженными людьми, которые объявили, что Сарвари смещен со своего поста, а вместо него назначен начальник контрразведки Азиз Акбари. [39]Они попытались прорваться к столу Сарвари, но тут Мохаммед Кулассем — один из адъютантов, сохранивший верность Сарвари, — приказал заместителю, который фактически работал на Амина, убраться из офиса. Когда тот отказался, адъютант выстрелил и убил его. Люди Амина открыли ответный огонь и убили Кулассема.
Тем не менее, Тараки по-прежнему отказывался предпринять какие-либо шаги, чтобы помешать перевороту Амина. Когда четыре министра в очередной раз пытались убедить его объявить о намерениях Амина всему Политбюро и всему народу и по радио и телевидению, Тараки снова отклонил это предложение. «Я не хочу убить даже муху ради моей собственной пользы, — сказал он. — Амин — проблема партии и Политбюро. Они должны решить это самостоятельно».
После отказа Тараки от решительных действий, министры вернулись в советское посольство, в то время как посол Пузанов с военным эскортом отправился в президентский дворец. Там Тараки сообщил, что Амин сказал ему о своем намерении уволить «группу четырех» из-за отказа выполнять их обязанности. Тараки отказался одобрить этот шаг и пригласил четырех главных советских представителей на следующий день для обсуждения вопроса.
Позже, в тот же день, Богданов и офицер связи КГБ Борис Иванов встретились с Амином в его офисе в здании министерства обороны. Иванов — в очках с толстыми стеклами в роговой оправе, которые делали его похожим на завзятого книгочея, — свободно говорил на нескольких иностранных языках и пользовался уважением своих подчиненных за способность думать самостоятельно, вне узких границ партийных догм. Амин, хотя и был удивлен этим визитом, казалось, готов был обсудить условия перемирия. Однако он продолжал настаивать на том, что «группа четырех» должна быть уволена, а теперь добавил к этому еще одно требование: новым главой разведслужбы должен быть назначен Тарун, начальник штаба президента. Амин дал Тараки три дня на раздумье. Вскоре после этого предложения Тараки в предварительном порядке согласился заменить Сарвари, но настаивал, чтобы другие три министра остались на своих постах. Несмотря на очевидность намерений Амина, Тараки даже теперь продолжал доверять ему, или, по крайней мере, так он открыто заявлял Горелову.
Встречу Богданова и Иванова с Амином прервал начальник Генштаба Афганской армии Мохаммед Якуб, [40]который шепнул премьер-министру что-то на пушту, но так тихо, что советский переводчик не расслышал. Вскоре после того, как Якуб ушел, в комнату вошел Тарун и обратился к Амину.
— Я пришел с приглашением на обед от президента, — сказал он. — Но я советую Вам не приходить…, он дал приказ убить Вас. Он уже приготовил «Калашников» и два пистолета.
Затем Тарун извинился и ушел, а Амин обратился к Богданову.
— Ну и что Вы думаете? — спросил он саркастически, — я должен завтра идти во дворец? Якуб только что сказал мне то же самое, Вы знаете.
Несмотря на предупреждения, Иванов и Богданов все же уговорили его пойти на обед к Тараки.
Тем вечером в квартире Гулябзоя зазвонил телефон. Звонивший сообщил ему прямо с совещания членов кабинета и партии, что Амин обвинил «группу четырех» в подготовке государственного переворота и снова пригрозил уволить их. Все четыре министра жили в одном панельном доме советской постройки, хотя и на разных этажах, в кабульском пригороде, известном как «Микрорайон». Трое из них, включая и самого хозяина, собрались в квартире Гулябзоя и оттуда позвонили Тараки, чтобы проинформировать его о действиях Амина.
— Вы все так молоды, — ответил президент. — Не делайте ничего необдуманного. Я решу этот вопрос.
Тогда они поехали в советское посольство, чтобы убедить советского главного военного советника Горелова вмешаться и помочь им. Позже к ним присоединился Маздурьяр, только что вернувшийся после посещения страшной тюрьмы Пул-и-Чархи, и министры отправились в президентский дворец. Там Тараки сообщил им, что он, наконец, решил уволить Сарвари, чтобы успокоить Амина. Президент снова повторил министрам, чтобы они не волновались.
Вскоре шеф контрразведки Акбари, сторонник Амина, сообщил министрам, что он снял охрану вокруг их дома и послал танковый батальон, чтобы забрать их. Однако Тараки опять повторил, что он гарантирует решение этой проблемы.
— Как? — спросил Гулябзой. Когда Тараки не дал никакого убедительного ответа, Гулябзой принялся убеждать его просить Москву о советском военном вмешательстве.
— Сынок, — сказал президент, — я пуштун. А ни один пуштун не согласится с тем, чтобы я использовал ради вашего спасения русский батальон.
В конце концов, Тараки все же посоветовал министрам скрыться. Их убежищем был надежный дом в бедном районе Кабула на одном из холмов, откуда был виден весь город. Еще во времена правления Дауда Тараки и его сторонники переоборудовали дом, когда скрывались здесь от расправы властей. Той же ночью Амин объявил, что все члены «группы четырех» уволены по приказу Тараки.
Когда четыре главных советских представителя на следующий день явились на обед в резиденцию Тараки, президент сказал им, что Амин отказался прийти. Тараки позвонил премьер-министру, настаивая на его присутствии. Амин ответил, что ему, дескать, известно о том, что Тараки собирается убить его. Тогда президент передал телефонную трубку Пузанову, который тоже стал убеждать Амина приехать и гарантировал ему безопасность. После консультации со своими ближайшими советниками, Амин, наконец, согласился.
Амин прибыл во дворец Тараки в сопровождении четырех вооруженных телохранителей на двух автомашинах марки «мерседес». На входе его встретил Тарун и повел к столовой, которая находилась на втором этаже. Миновав открытый бассейн, посетители приблизились к лестнице, ведущей наверх к помещению, где должна была состояться встреча. Однако президентская охрана наверху отказалась пропустить вооруженных людей. У Таруна, который по словам некоторых очевидцев вел себя так, как будто он уже был назначен начальником службы безопасности Афганистана, на шее висел автомат. Он приказал, чтобы охрана Тараки отошла в сторону. Вместо этого один из солдат немедленно открыл огонь, убив Таруна. Люди Амина начали стрелять в ответ. В завязавшейся перестрелке был ранен телохранитель Амина Вазиз Зиррак. Срикошетившая пуля задела самого премьер-министра, который прятался за углом. Прикрываемый тремя оставшимися охранниками, Амин бегом добрался до своего автомобиля и помчался к расположенному неподалеку зданию Генерального штаба. Когда он позвонил оттуда президенту, чтобы потребовать объяснений, тот сказал, что стрельба была результатом недоразумения со стороны его охраны. Тараки потребовал, чтобы Амин вернулся для обсуждения, но премьер обвинил президентскую охрану в преднамеренном убийстве Таруна и отказался возвращаться. Позже Сарвари объяснил четырем советским представителям, что охрана Тараки имела приказ не пропускать вовнутрь никого с оружием.
Четверо главных советских представителей доставили Тараки к Амину и оставили его в кабинете Амина, чтобы попытаться объяснить инцидент. Амин, внешне казавшийся спокойным, указал на кровь, которой был заляпан его костюм, упорно обвиняя Тараки в намерении убить его.
— Если вы еще когда-либо снова захотите встретиться с Тараки, — сказал Амин, — вы должны сделать это только после того, как уведомите об этом меня. Я больше не хочу подобных «недоразумений».
Но эта ироническая просьба оказалась ненужной. Ни один из советских представителей не посмел бы снова даже взглянуть на Тараки.
В то время как советские представители беседовали с Амином, президент отдал приказ военно-воздушным силам Афганистана начать бомбардировку здания Генерального штаба. На сообщение, что внутри находятся четыре советских представителя, он ответил, что это «не имеет значения». Военные отказались выполнить этот приказ. Амин, фактически уже контролировавший правительство, приказал, чтобы армия окружила резиденцию Тараки, заперев его внутри и отключив электричество и телефон. На следующий день Амин созвал пленум Центрального комитета НДПА, в ходе которого президент был смещен со своего поста и арестован. Новым генеральным секретарем партии Центральный комитет избрал Амина.
Посол Пузанов и его коллеги позже встретились с Амином, чтобы надавить на него и заставить пощадить Тараки. В ответ он сказал им, что смещенный лидер и его семейство не будут заключены в тюрьму, а всего лишь помещены под домашний арест для их же собственной безопасности. Когда почти месяц спустя, 9 октября, офицеры КГБ в Кабуле попросили Амина сохранить жизнь Тараки, он сказал им, что бывший президент болен, но все еще жив. На самом же деле, Тараки задушил подушкой в тюрьме Пул-и-Чархи один из его собственных охранников по приказу Амина, после чего его труп был спешно захоронен. Жена и дети бывшего президента были арестованы. Позднее афганское агентство печати «Бахтар» объявило, что Тараки умер от «тяжелого заболевания».
Громыко телеграфировал советским советникам, чтобы они продолжили работу «как обычно» и не принимали участия ни в каких действиях, направленных против Амина. Но Брежнев пришел в бешенство. Новость о смерти человека, которого он еще недавно так тепло принимал в Москве, и которому он гарантировал свою поддержку, глубоко потрясла его.
— Какая сволочь Амин, что задушил человека, с которым принимал участие в революции, — сказал советский генеральный секретарь.
Эмоциональная реакция Брежнева и чувство личного оскорбления дали мощный импульс для длительных споров об удалении Амина, тем более, что и другие члены Политбюро имели свое мнение. Вновь всплывшие слухи о том, что Амин был агентом ЦРУ, заставили председателя КГБ Андропова дать соответствующие указания своим подчиненным относительно разработки новых планов по его устранению.
Тем временем, волнения в сельской местности Афганистана продолжали расти, и Амин, при всей его хитрости и амбициях, уже не мог своими силами подавить их. Правда, ему все же удалось подавить мятеж 7-й дивизии Афганской армии. Кремль внимательно наблюдал за тем, как кризис все дальше выталкивал его соседа — новый коммунистический Афганистан — из зоны советского влияния.
IX
«Холодная война» накладывала свой отпечаток на каждый шаг, сделанный Москвой или Вашингтоном в Афганистане. Но если Соединенные Штаты после Второй мировой войны постепенно потеряли интерес к этой стране, то Советский Союз, наоборот, уделял ей все больше внимания. До 1979 года Кремль предоставил правительству Афганистана военную помощь на сумму более 1 миллиарда долларов и экономическую помощь на сумму 1,25 миллиарда долларов. (Правда, часть этих инвестиций была компенсирована благодаря построенному Советским Союзом газопроводу, который протянулся от Северного Бадахшана до СССР). Поэтому в случае краха власти НДПА все усилия, предпринимавшиеся Кремлем для укрепления своего влияния в Афганистане за последние десятилетия, были бы потрачены впустую.
Одним из основных соображений Москвы был возможный американский ответ, в особенности тот эффект, который могла оказать интервенция на динамику «холодной войны». В конце 1978 года Сайрус Вэнс [41]направил американскому посольству в Кабуле сверхсекретную телеграмму с предупреждением, что уменьшение американской активности в Афганистане будет способствовать уменьшению западного влияния в регионе, что является одной из важнейших целей Советов. Такой подарок Москве, подчеркивалось в коммюнике, не отвечает американским интересам.
Американское посольство с растущим подозрением продолжало пристально следить за Советами. В телеграмме от 9 мая 1979 года оно информировало Вашингтон о замеченном расширении советского присутствия в Афганистане за последние несколько недель. Относительно возможности ввода в страну советских войск в телеграмме говорилось, что Советы, разумеется, не позволят, чтобы их инвестиции были потеряны.
Недоверие Советов к Вашингтону также росло, особенно после тревожных событий, произошедших в том же году в Иране. Исламистская революция, которую возглавил ярый противник Вашингтона аятолла Хомейни, заставила бежать из страны иранского шаха, главного американского союзника в этом регионе. [42]4 ноября иранские студенты взяли в заложники персонал американского посольства в Тегеране. В результате все наиболее близкие к границам Советского Союза американские посты прослушивания были потеряны — вместе с базами и аэродромами в Иране. После этого Вашингтон стал проявлять гораздо больше интереса к Афганистану, поэтому возможность отправки туда американских войск сильно беспокоила Москву.
Андропов, введенный в заблуждение приподнятым тоном телеграмм, занялся подбором персонала для советского посольства в Кабуле, в то время как большинство членов Политбюро воспринимало волнения в Афганистане как стихийное восстание племен против правительства, а не как углубление гражданского конфликта. Любой новый режим в Кабуле мог бы выбрать в союзники не Москву, а Вашингтон, который, как предполагали советские лидеры, помогал повстанцам. А такой американский союзник на южной границе СССР представлял бы серьезную угрозу.
Ожидание иногда может только ухудшить ситуацию. Кремль знал о том, что Вашингтон признает Афганистан как часть советской сферы влияния, но, возможно, лишь до поры до времени. Это был довод в пользу того, чтобы начать вторжение как можно скорее. Конечно, Соединенные Штаты были деморализованы после Вьетнама, что уменьшало вероятность каких-либо активных действий с их стороны, чтобы противостоять стремительному советскому вторжению.
Иранская революция повлияла не только на американскую, но и на советскую политику, хотя и в другом отношении. Москва неожиданно столкнулась с потенциально враждебным исламистским государством, граничащим с мусульманскими республиками советской Средней Азии. Взяв под свой контроль Афганистан, Москва отодвинула бы переднюю линию советского влияния к югу от горного хребта Гиндукуш, не дожидаясь возможного распространения религиозного радикализма на север. А учитывая многотысячное мусульманское население самой России, крупнейшей из пятнадцати советских республик, опасность исламского радикализма действительно нельзя было недооценивать. Поэтому идеи об оказании помощи дружественному коммунистическому режиму в Афганистане казались все более и более привлекательными. Иными словами, дело шло к вторжению.
X
В Кабуле Амин приступил к чистке своего правительства от оставшихся сторонников Тараки. Некоторые из них были убиты. Группа спецназа КГБ «Зенит» уже разработала план спасения «группы четырех» — Ватанджара, Гулябзоя, Маздурьяра и Сарвари, которым грозила наибольшая опасность. В начале второй половины дня 14 сентября, в последний день правления Тараки как президента, Гулябзоя, Ватанджара и Сарвари доставили в дом одного сотрудника КГБ рядом с советским посольством, откуда они были тайно переправлены в здание посольства. Автомобили, в которых их привезли, позже были сожжены.
Министры были доставлены в безопасный дом, служивший штаб-квартирой группы «Зенит», где их посетил Леонид Богданов и угостил водкой и красной икрой. Но они отказались прикоснуться к угощению. Богданов заверил их, что Тараки жив и здоров и что КГБ контролирует ситуацию.
— Только дайте мне взвод солдат, и мы заполучим тех ублюдков, — полушутя обратился к нему Сарвари. — Пошлите нам нескольких кубинцев, они сделают работу.
Богданов ответил, что, поскольку теперь за безопасность троих министров отвечает Москва, он не может позволить им выйти из подполья. Он также настоял на том, чтобы они сдали свое оружие — два автомата «Калашников», один пистолет-пулемет «узи» и чешский пистолет Ватанджара, подарок от первого заместителя министра внутренних дел СССР Виктора Папутина.
Министров заставили сбрить усы, и одели в униформу группы «Зенит». Из своего укрытия в комнате на втором этаже штаб-квартиры советского спецназа они отваживались выходить наружу только ночью, чтобы размяться. Офицер «Зенита» Валерий Курилов, иногда сопровождавший их во время прогулок, успел подружиться с Сарвари. Поскольку бывший начальник афганской службы безопасности был слаб в русском языке, они общались на английском. Сарвари даже обещал Курилову, что если он вытащит его из этой переделки, то будет жить как король.
Тем временем контрразведка афганского правительства, теперь находившаяся под надежным контролем Амина, упорно продолжала поиски исчезнувших министров. Амин обвинил их в том, что они оказывали помощь Тараки в заговоре с целью убить его, добавив, что в заговор были вовлечены четыре главных советских представителя — Иванов, Пузанов, Горелов и Павловский, и что, несмотря на опровержения посла Пузанова, КГБ укрывает трех министров.
(Маздурьяр в то время все еще жил в своем собственном доме). Представители КГБ были обеспокоены, так как со дня на день министров могли найти и убить, и начали готовить своих афганских коллег к эвакуации. Разработанная Богдановым операция полупила кодовое название «Радуга». 15 сентября Крючков в разговоре по безопасной телефонной линии одобрил план Богданова. Министры также одобрили его на следующий день.
Согласно плану, афганцы должны были вылететь с авиабазы в Баграме, которая считалась более безопасной, чем Кабульский аэропорт. Туда их предполагалось перевезти под предлогом обычной ротации кадров группы «Зенит». Но это означало, что придется в течение получаса ехать от Кабула до Баграма. Поэтому министров должны были перевезти в контейнерах для боеприпасов, специально изготовленных в Москве и оборудованных вентиляционными отверстиями и матрацами. Эти зеленые контейнеры с министрами внутри предстояло загрузить в автобусы, сверху прикрыть прочими припасами, а затем доставить в аэропорт. Командир Курилова приказал ему составить письменные портреты каждого министра, так, чтобы их можно было точно узнать по прибытии. (Составление письменных портретов было стандартной процедурой для операций наблюдения и включало в себя строгое описание физических особенностей, включая голову, лицо и форму глаз, цвет волос, шрамы и другие приметы). Поскольку офицеры «Зенита» должны были сопровождать министров в Советский Союз, Курилов был несколько удивлен такими дополнительными предосторожностями.
18 сентября в аэропорту Баграм приземлился большой транспортный самолет Ил-76 с десятью офицерами «Зенита», несколькими гримерами КГБ, изготовителями поддельных документов и другими специалистами, а также с двумя грузовиками на борту — в одном из них находились уже упомянутые специальные зеленые контейнеры. На следующий день в советском посольстве министры заняли свои места в контейнерах, которые, в свою очередь, погрузили в грузовик. Несколько офицеров «Зенита», ничего не знавших о характере груза, сели в грузовик, остальные — в сопровождавший его автобус. Эта небольшая автоколонна выехала за ворота посольства и двинулась на север, в направлении Баграма, объезжая стороной усиленно охраняемый центр города.
Беспокойство КГБ, что афганская контрразведка может заподозрить, что русские что-то затевают, оказалось не напрасным. По дороге к автоколонне пристроился сзади пикап «тойота», в котором сидели люди, похожие на офицеров афганской разведки. Когда колонна остановилась у одного из контрольно-пропускных пунктов, из «тойоты» вышел афганский лейтенант и подошел к водителю советского грузовика.
— Что вы хотите? — спросил водитель, один из офицеров «Зенита».
— Проверить, что вы везете, — ответил лейтенант.
— Ничего. Мы едем домой. У нас в автобусе люди, наша одежда, и все.
— Вы должны были перевозить оружие.
— Никакого оружия.
— Я хочу взглянуть.
В кузове грузовика афганец заметил, что офицеры КГБ сидели на каких-то ящиках. Он протянул руку к контейнеру, внутри которого скрывался один из министров. Офицер «Зенита» стремительно наступил ему на руку. Пытаясь освободить ее, афганец попытался другой рукой вытащить из кобуры пистолет. Но прежде, чем он смог это сделать, офицер спецназа направил дуло автомата Калашникова прямо ему в лицо. Афганец замер. «Зенитовец» поднял ногу, и лейтенант освободил свою руку. Обернувшись, он увидел еще двух офицеров «Зенита», которые вышли из автобуса, один помахивал боевым ножом. Афганец быстро пошел назад к «тойоте», чтобы посовещаться с коллегами, затем махнул рукой конвою, разрешая двигаться дальше.
Достигнув Баграма, грузовик с министрами подъехал прямо к ожидавшему его самолету. Самолет взлетел, убрал шасси и стал набирать высоту. Теперь Курилов больше всего опасался, как бы командование Афганских ВВС не выслало за ними истребители преследования. Он спросил инженера, куда направляется самолет. «Это секретно», — ответил тот. Только тут Курилов к своему ужасу понял, что составленные им письменные портреты министров могут действительно понадобиться для опознания в случае, если они не долетят живыми, а это казалось ему в тот момент вполне вероятным.
Отогнав от себя эту мысль, он начал открывать контейнеры, в которых прятались министры. Находившимся внутри людям, взмокшим от пота, сжимавшим пистолеты в руках, не сказали заранее, где их выгрузят. Когда Курилов сообщил им, по крайней мере, куда они летят, Сарвари воскликнул: «Почему?!» — и снова принялся требовать, чтобы им сказали, где их примут.
— Мы — афганцы! Я соберу моих людей! Мы свергнем кровавый режим Амина! — кричал он. Бутылка водки, которую достал другой офицер, помогла Курилову более или менее успокоить бывшего министра настолько, что он смог сосредоточиться на одном вопросе: куда же они летят.
— Я не знаю, — ответил Курилов. — Вероятно, в Советский Союз.
Мужчины положили брезент на металлический пол самолета и открыли несколько пайков. Меньше, чем через два часа, самолет приземлился в Ташкенте, столице Узбекской Советской Социалистической Республики, откуда в мае этого же года подразделение Курилова вылетело в Кабул, оставшийся теперь примерно в 450 милях к югу. Министров проводили в аэропорт, где они поспешили сесть в ожидавшие их автомобили «волга». Почти месяц спустя, 14 октября, их должны были доставить в Софию, столицу Болгарии, где им предстояло «пережидать» режима Амина. Тем временем, офицеры «Зенита» летели в Москву в самолете, который нес их от Баграма. Приземлившись на военном аэродроме «Чкаловский», они на том же самом грузовике с афганскими номерными знаками поехали в подмосковную штаб-квартиру группы «Зенит» в Балашихе, где проводились курсы «диверсантов».
Курилов был готов возвратиться в Афганистан немедленно, но его группе предоставили двухмесячный отпуск. После возвращения на свою старую работу в контрразведке КГБ, ему было запрещено говорить о своей деятельности в составе группы «Зенит». Но когда его вызвали расписаться в получении премии к зарплате, слухи так или иначе поползли, и сослуживцы засыпали его вопросами о тех днях, пока он отсутствовал. Курилов не ответил ни на один из вопросов. Он вернулся в Афганистан два месяца спустя, как раз вовремя, чтобы принять участие в намного более серьезной операции.
Глава 2
«Шторм 333»: Вторжение
I
Несмотря на беспокойство Кремля, Амин фактически сохранял лояльность Москве. Советская военная поддержка была для него лучшим выбором, чтобы укрепить слабеющие позиции афганского правительства перед лицом растущего недовольства. Тем не менее, Москва все более и более возлагала на него ответственность за проблемы страны. Когда советский посол Пузанов отклонил запрос нового лидера о встрече, Амин начал подозревать, что чиновники КГБ и советские политические советники в Кабуле больше не доверяют ему. Однако он продолжал просить о советском военном вмешательстве, правда, теперь в основном через главного военного советника Горелова, с которым он все более и более сближался. Москва не реагировала.
В октябре Пузанов созвал совещание с Гореловым и главным представителем КГБ Богдановым, чтобы обсудить новый мятеж в 7-й дивизии Афганской армии.
— Танковый батальон движется по направлению к Кабулу, — сообщил он им. — Он уже обстрелял здание центральной телефонной станции. Он собирается разрушить город, если доберётся сюда.
Богданов обратился к Горелову:
— Лев Николаевич, у вас нет советников в седьмой?
— Мы потеряли связь, — ответил Горелов.
— Мы знаем что-нибудь о намерениях повстанцев?
— Они кричат: «Да здравствует Тараки! Да здравствует афгано-советская дружба!» — сказал Горелов.
— Я уже приказал, чтобы полк десантников из крепости Бала-Хиссара окружил дивизию. Вертолеты готовы нанести удар.
Богданов был изумлен.
— Лев, что вы делаете! — сказал он. — Они же против Амина. Это значит, что они на нашей стороне! Как вы можете уничтожать людей, которые за дружбу с Советским Союзом? Мы не должны участвовать в этом. Это не наше дело.
Горелов запротестовал.
— Леонид, — сказал он Богданову. — Скажи мне честно, кто на нашей стороне? Вы действительно уверены?
И тем не менее, Горелов отменил приказ об атаке. Лишь позже стало известно, что восстала только горстка офицеров, под командованием которых находилось всего три танка, а не целый батальон.
Но вскоре начались настоящие мятежи военных против Амина, в том числе и в Джелалабаде.
II
Отчет Саида Мохаммеда Гулябзоя о своей собственной судьбе после ареста Тараки отличается как от отчета Богданова, составившего план похищения его и других союзников Тараки из страны, так и от отчета офицеров группы «Зенит», которые осуществили этот план. Тогдашний министр связи утверждает, что он, в отличие от других членов «группы четырех», провел 16 дней, скрываясь в безопасном доме в горах за пределами Кабула. Он бежал из столицы позже, но остался в Афганистане, чтобы помочь подготовить заговор против Амина, намеченный на 12 октября. Его план предполагал участие 7-й и 8-й армейских дивизий, а также 15-й дивизии ВВС — всего почти трехсот офицеров, включая 47 человек из охраны Амина. Один из реактивных истребителей дивизии должен был 12 октября дать сигнал к восстанию, выпустив ракету по Кабулу.
Тем не менее, только 7-я дивизия перешла к активным действиям. Узнав о планах восстания, Амин арестовал большинство офицеров, замешанных в заговоре, включая пилота, который должен был сделать сигнальный выстрел. Некоторые заговорщики были казнены. Однако, по словам Гулябзоя, были составлены и другие заговоры с целью убить президента. Один из них, например, состоял в том, что группа личных охранников Амина, вооруженных саблями, отрубит ему голову. Что не вызывает сомнения, так это то, что Амин больше не мог полностью доверять многим из своего окружения. Поэтому он все настойчивее просил прислать ему советских охранников и все более возлагал свои надежды на советскую военную помощь. Москва посоветовала ему переехать во дворец Тадж-Бек в предместьях города, где советские солдаты будут менее заметы для жителей Кабула.
В конце ноября 1979 года, советский первый заместитель министра внутренних дел Виктор Папутин вылетел в Кабул, чтобы проинспектировать воинские части своего министерства в Афганистане. За время пребывания в Кабуле он подготовил отчет в Москву об общей ситуации в стране. Дезертирство и падение дисциплины, по его мнению, сделали положение в Афганской армии критическими, а оппозиция стояла на грани захвата власти. Папутин призывал к немедленной отправке частей Красной армии в охваченную волнениями страну. Телеграмма не была подписана, как положено, тремя из главных советских представителей в Афганистане, так как те недавно были отозваны, а заменить их было некем. Резкий отчет Папутина был плохо принят советским руководством. После возвращения в Москву в декабре, он покончил жизнь самоубийством при загадочных обстоятельствах. Мотивы самоубийства Папутина так и остались тайной, но можно предположить, что они были связаны с оказанным на него давлением. 10 декабря министр обороны Устинов вызвал в Москву Виктора Заплатина, главного советского политического советника Афганской армии, чтобы обсудить с ним беспокойные новости. Сообщение Заплатина было менее тревожным, чем отчет Папутина, но все же не могло соперничать с отредактированными отчетами, которые Политбюро направляло Брежневу, к тому времени проводившему большую часть времени на своей даче.
Устинов был сердит.
— Вы в Кабуле не можете даже договориться между собой о том, что происходит, — прошипел он. — А мы в Москве должны принимать решения. Как же мы, по вашему мнению, должны это делать?
В Москве росло беспокойство, что если ничего не будет сделано, чтобы помочь остановить растущее восстание в Афганистане, Амин может обратиться к Вашингтону с просьбой послать в страну американские вооруженные силы. В начале декабря руководитель КГБ Юрий Андропов направил Брежневу свой меморандум, в котором доказывал необходимость предпринять решительные действия. Большинство участников тех событий полагают, что именно этот меморандум окончательно убедил советского руководителя в необходимости вторжения. Были начаты приготовления на случай, если принятое решение будет положительным. 9 и 10 декабря в Баграме высадились 520 офицеров и солдат советского 154-го особого отряда спецназа — «Мусульманский батальон».
Два дня спустя правящее меньшинство Политбюро наконец решило устранить Амина. Секретность, окружавшая это совещание, как и расплывчатость принятой директивы, делали весьма неясной роль самого Политбюро в убийстве Амина и в начале войны. Выдающийся историк этого конфликта, генерал Александр Ляховский, который позже сам принял участие в войне, убежден, что, вопреки распространенному мнению, советское руководство не давало прямого указания послать советские войска в Афганистан. По мнению Ляховского, директива 12 декабря непосредственно касалась только устранения Амина. Решение же использовать советские сухопутные войска в качестве сил поддержки было принято с запозданием. Никто из тех, кто выступал за решительные действия, не предполагал, что арест правительства разожжет уже тлевшую войну.
Однако, 13 декабря КГБ санкционировало план отравить трех человек, которые, как тогда считалось, держали в своих руках всю власть в Афганистане, — самого Амина, его племянника Асадуллу Амина, занимавшего множество должностей, в том числе пост начальника контрразведки, и главу генерального штаба Мохаммеда Якуба. Бабрак Кармаль вернулся в Афганистан из Праги, куда Тараки назначил его послом. Он и трое бывших министров из «группы четырех», которые были тайно вывезены из Афганистана, с нетерпением ждали, когда Советский Союз нанесет удар и вернет их к власти.
«Мусульманский батальон» и подразделение советских десантников должны были захватить министерство связи и другие ключевые объекты в Кабуле. Туркестанскому военному округу Советского Союза было приказано провести мобилизацию резервистов и привести все части в полную боевую готовность. Там не знали о намерении устранить Амина, с Политбюро не требовали план вторжения, когда его члены 12 декабря приняли решение убить афганского президента.
Со слов, по крайней мере, одного офицера Генерального штаба, фактически никто никогда не отдавал приказа о вторжении в Афганистан. Вместо этого между 10 и 30 декабря различным воинским частям было отдано приблизительно тридцать различных приказов о подготовке к военным действиям. Отсутствие централизованного руководства можно объяснить отсутствием боевого опыта у министра обороны Устинова. Карьера маршала, потраченная на строительство военно-промышленного комплекса, дала ему слишком мало знаний о том, как руководить вторжением в независимое государство. А поскольку просить совета у подчиненных было ниже его достоинства, то деятельность Генштаба оставалась в значительной степени нескоординированной.
13 декабря один из советских поваров Амина по поручению КГБ подсыпал яд в обед, приготовленный для нового президента и его племянника. Химические вещества, входившие в состав яда, как предполагалось, должны были подействовать через шесть часов. Советы стали ждать, когда в президентском дворце начнется паника, после чего должен был быть дан сигнал к началу штурма ключевых военных объектов и центров связи в Кабуле. Когда же по прошествии отведенного времени ничего не случилось, резидентура КГБ связалась с Москвой, чтобы запросить дальнейшие указания. Было решено направить Амину телеграмму из Москвы. Ее пришлось бы доставить ему лично во дворец, таким образом, это позволило бы выяснить состояние здоровья президента. После того, как личное официальное сообщение было отправлено около 11 часов вечера, во дворец отправились офицер военной разведки и переводчик, которые должны были доставить его Амину. Проникнуть во дворец через посты дворцовой стражи было непросто, возникли дополнительные затруднения из-за ночного комендантского часа. Но когда их, наконец, пропустили, Амин и его племянник Асадулла были там. Амин выглядел бледным, но не показывал никаких других признаков болезни. Он слушал, в то время как переводчик читал телеграмму, потом поблагодарил своих посетителей и попросил, чтобы они передали от него поклон Брежневу, Андропову и остальным членам советского руководства. Яд для Амина был растворен в стакане его любимого напитка — «кока-колы». Ее пузыри превратили яд в почти безвредную смесь. Племяннику Амина Асадулле повезло меньше. На следующий день он серьезно заболел, но выжил после того, как его эвакуировали в Москву на лечение.
Когда досадная новость была передана в Москву, поступил приказ продолжать операцию силами сухопутных войск в любом случае. Одновременно в Баграм вылетел еще один воздушно-десантный батальон, чтобы принять участие в штурме дворца. Все подразделения были приведены в полную боевую готовность, но затем поступил другой приказ — оставаться на местах. В тот день не было никакой попытки государственного переворота.
Ведущие советские представители позже телеграфировали в Москву, что успешная операция потребует большего количества войск. По словам генерала Ляховского, этот документ стал главным шагом на пути к прямому военному вторжению. После нескольких неудавшихся попыток убийства, сначала благодаря отсрочке, а затем по инерции, операция переросла в полномасштабный штурм в полном смысле этого слова. И, каким бы невероятным это не казалось, после 12 декабря Политбюро больше ни разу не собиралось по этому вопросу. Окончательное решение отдавалось либо в устной форме, либо документ уничтожался (вместе со многими другими документами в единственном экземпляре) на основании последующих указаний Андропова. В любом случае, для начала новой операции по устранению Амина, получившей название «Шторм-333», был выбран день 27 декабря.
III
Офицер группы «Зенит» Валерий Курилов был вызван на службу в ноябре. Не имея права рассказать даже своей жене, куда он собирается, он мог только сказать, что уезжает на шесть месяцев. Однако она все же догадалась о цели его командировки, заметив песок в швах его униформы. Вернувшись на базу в Балашихе под Москвой, Курилов и его коллеги по предыдущей командировке, как обычно, завязали спор о новом месте назначении. Это могла быть Польша, к тому времени охваченная застоем в экономике и растущим волнением рабочих. Но, учитывая их недавнюю миссию в Афганистане, а также зная о растущей нестабильности в этой стране, спецназовцы пришли к выводу, что их, вполне вероятно, снова отправят именно туда, но на этот раз уже — для свержения Амина.
Их группа из 32 человек, замаскированная под саперную воинскую часть, прилетела в Ташкент, где офицеры провели неделю, убивая время в отеле. Затем, в начале декабря, они вылетели на авиабазу Баграм к северу от Кабула, приземлившись там ночью в разгар песчаной бури. Они установили палатки прямо на территории базы и стали ждать приказа. Из-за мороза на улице, отсутствия хоть какого-то места для мытья и скудного питания, состоявшего в основном из мясных консервов, люди очень скоро стали нервничать. Они отрастили бороды и целыми днями резались в карты, чтобы убить время.
В один из вечеров, прогуливаясь по периметру авиабазы, Курилов заметил хорошо знакомую фигуру, одетую в длинное коричневое пальто. Это был Сарвари, один из «группы четырех». Сдерживая удивление, Курилов подошел к бывшему руководителю афганской службы безопасности, и тот заключил его в объятия. Сарвари разговаривал с экс-министром связи Гулябзоем и третьим афганцем, которого Курилов не узнал. Все носили такие же пальто, часть униформы, которую он не видел прежде. Как выяснилось впоследствии, третьим человеком был Бабрак Кармаль, которого Советы планировали поставить в качестве нового президента. Они прилетели в Баграм в этот же день.
Курилов кратко поговорил с Сарвари. Тот спросил, с ним ли его товарищи по группе «Зенит»:
— Я надеюсь, что Вы поможете нам, — сказал он.
— Мы сделаем все необходимое, — обещал Курилов.
— Мы победим, — ответил афганец.
После того как они расстались, и Курилов уже было развернулся, чтобы уйти, к нему неожиданно подошел охранник без опознавательных знаков на униформе. Он потребовал объяснить ему, почему Курилов разговаривал с Сарвари. Когда офицер «Зенита» не смог прямо ответить на его вопрос, между ними чуть не завязалась драка. Позже Курилов узнал, что его оппонент тоже был офицером спецназа, назначенным охранять афганских VIP-персон. Это была его первая встреча с офицером «группы «А», позже названной «Альфа», — элитной воинской части, сформированной руководителем КГБ Андроповым. После того, как начало боевой операции вновь свело их вместе, Курилов и другой офицер, которого звали Алеша Баев, стали друзьями.
«Группа «А» и «Зенит» вместе с еще 32 офицерами из группы под названием «Гром» должны были принять участие в новой операции с целью устранения Амина. Сарвари и Гулябзой также должны были быть там, чтобы опознать Амина для групп советского спецназа во время штурма.
13 декабря, в тот самый день, когда должна была состояться первая, неудавшаяся попытка покушения на жизнь Амина, подразделение Курилова собралось, чтобы получить приказ о штурме президентского дворца. Но оказалось, что у спецназовцев даже нет точной карты города. Туристическая карта, обнаружившаяся у одного из офицеров «Зенита», была слишком слабым успокоением.
— Кто же планирует это? — удивился Курилов.
Командир группы «Зенит» Яков Семенов зачитал приказания своим подчиненным. Они должны были присоединиться к солдатам из «мусульманского батальона», который был вооружен лишь несколькими древними восьмиколесными бронетранспортерами. На них предстояло выйти к президентскому дворцу, протаранить ворота и ворваться внутрь. К тому же, крупнокалиберные 14,5-мм пулеметы бронетранспортеров при стрельбе по верхним этажам могли задеть офицеров спецназа. По плану, ворвавшись во дворец, Курилов должен был помочь закрепиться на первом этаж, в то время как афганский переводчик через мегафон попытался бы убедить дворцовую охрану сдаться, возвестив о начале «нового этапа» Апрельской революции. О том, что делать, когда здание будет захвачено, приказов не было.
План показался Курилову чистым самоубийством. Огнем тяжелых пулеметов БТР можно было подавить только второй этаж, третий же и четвертый этажи оставались недосягаемыми. Были другие проблемы с БТРами. Чтобы протаранить дворцовые ворота, требовалось, чтобы машины набрали значительную скорость. При этом к зданию можно было подъехать только по одной дороге, идущей вдоль стены дворцового комплекса, а затем сделать резкий поворот на пятачке перед воротами, где, по мнению Курилова, было слишком мало места для необходимого разгона. Но план не допускал никаких изменений. Курилову оставалось только проклинать его разработчика, кто бы это ни был. «Вероятно кто-нибудь сидящий в Москве», подумал он.
Семенов был в затруднении, его подчиненные также были насторожены. Поскольку «Зенит» готовился к худшему, Курилов даже договорился с другим офицером прикончить друг друга, если один из них двоих будет серьезно ранен. Воинская часть подготовилась к штурму, но когда приблизился назначенный час, штурм отменили, потому что, как Курилов узнал позже, пузыри «кока-колы» помешали отравить Амина.
«Временно ожидающий обязанностей президента» Кармаль на следующий день был вызван в Москву, а группа «Зенит» переместилась из бивака на авиабазе Баграм в Кабул, где была представлена Амину как его дополнительная личная охрана из офицеров спецназа. Последовав совету Москвы, афганский президент перебрался из главной президентской резиденции во дворец Тадж-Бек на бесплодном холме в Дураламане, юго-западном предместье Кабула, где, как он полагал, было более безопасно. В ходе перевозки офицеров спецназа на новые квартиры, а точнее — в комплекс недостроенных казарм, расположенный в семистах ярдах от дворца, несколько из БТРов «мусульманского батальона» успели сломаться. Офицерам пришлось закрыть пустые оконные и дверные проемы своего нового жилища кусками брезента, отрезанными от палаток. Топливо для печек, чтобы не замерзнуть ночами, приходилось добывать любыми способами. Дров было так мало, что на более поздней стадии подготовки к штурму пришлось организовать снабжение из Советского Союза, которое, впрочем, было таким же неэффективным, как и оперативное планирование. Солдатские пайки, на которых офицерам приходилось выживать, вызывали у Курилова отвращение. Чтобы как-то сбежать из этих ужасных условий, он пошел добровольно сопровождать конвои между Кабулом и Ваграмом, несмотря на опасность этого занятия.
Лишь 24 декабря, спустя две недели после решения Политбюро устранить Амина, министр обороны Устинов сообщил об этом своим подчиненным. В тот день он подписал приказ об отправке советских войск, чтобы обеспечить «международную помощь» Демократической Республике Афганистан и «предотвращать возможные угрозы Советскому Союзу».
Передовые дивизии сил вторжения, входившие в состав 40-й армии, первыми вошли в Афганистан 25 декабря. Инженеры начали строить понтонный мост из Термеза в Узбекистане через пограничную реку Амударья. На советской стороне афганской границы, как и на афганских авиабазах в Ваграме и Кабуле, начали приземляться транспортные самолеты 105-й воздушно-десантной дивизии, базировавшейся в г. Фергана в Узбекистане, и 103-й воздушно-десантной дивизии, размещавшейся в Витебске, в Белоруссии. Очевидно, предполагалось, что вторжение пройдет с минимальными потерями, — сам факт присутствия советских солдат должен был подавить любое сопротивление, — так как приказов, в которых говорилось бы о том, что именно советские войска должны сделать, как только они войдут в Афганистан, почти не было.
27 декабря, к удивлению многих жителей афганской столицы, в Кабульском аэропорту начали регулярно приземляться самолеты, перевозившие советские войска. 108-я мотострелковая дивизия (108-я мед) должна была вторгнуться в Афганистан из Термеза по новому понтонному мосту и двинуться по основному пути на юг через Гиндукуш, а именно через перевал Саланг и построенный под ним советскими строителями 3-километровый туннель, в направлении Ваграма и Кабула. 5-я мотострелковая дивизия (5-я мед) должна была выдвинуться на запад из Кушки в Туркменистане в направлении Герата и Кандагара. В Кабуле передовые части 345-го отдельного воздушно-десантного полка и советские военные советники, уже находившиеся в Афганистане, помогали силам спецназа и «мусульманскому батальону» при штурме дворца Амина и захвате 12 других ключевых объектов в городе. 860-й отдельный мотострелковый полк, 56-я десантно-штурмовая бригада, 2-я зенитно-артиллерийская бригада и 34-й сводный авиационный корпус также приняли участие в первых операциях в Афганистане. Непрестанные просьбы Амина об отправке советских войск значительно помогли процессу планирования. Теперь Москва была счастлива удовлетворить эти просьбы и, не вызывая тревоги, высадить свои войска, правда, теперь уже не для помощи Амину. Это было очередным шагом к тому, что по существу было захватом страны, даже если Кремль имел свое мнение на этот счет.
IV
Генерал КГБ Юрий Дроздов был главным архитектором всей операции по захвату резиденции Амина. 25 декабря он встретился с командирами специальных подразделений вооруженных сил, которые должны были принять участие в операции. Даже тогда план штурма оставался неопределенным: у Дроздова не было даже схемы здания дворца Амина, которую КГБ составил позже.
Утром 27 декабря подразделение Курилова получило приказ на проведение операции. Сам Курилов оставался с той частью группы, которая должна была удерживать первый этаж роскошного дворца Тадж-Бек. Его личной главной задачей была комната, в которой находился сейф с наиболее важными документами, касающимися планирования здания; с ними должны были быстро разобраться несколько солдат, говорящих на пушту. Офицерам спецназа была дана инструкция не позволять никому покидать дворец и стрелять на поражение в любого, кто предпримет такую попытку. Всем раздали бронежилеты, но это мало успокаивало напряженные нервы. Жилет Курилова был слишком мал и оставлял часть груди и живот незащищенными. Однако он все же надел его под зимнюю афганскую военную форму, которая также была выдана всем членам группы «Зенит».
То, что пришлось надеть афганскую униформу, также не понравилось офицерам. С одной стороны, она предназначалась для того, чтобы запутать противника, но с другой стороны она делала их неотличимыми от него, особенно во время ночной операции. Чтобы избежать потерь от «дружественного огня», они решили для идентификации надеть на рукава марлевые повязки, но предпочли более заметные белые повязки, сделанные из разорванных на полосы хлопчатобумажных простыней. Поскольку близился вечер, группы спецназа начали готовиться к штурму, который был назначен на 10 часов вечера, но затем перенесен на 7.30.
Непосредственный начальник группы «Зенит» Бояринов прибыл в Кабул специально для того, чтобы сплотить своих людей. Каждый получил по две рюмки водки, кроме того Бояринов проверил, чтобы его офицеры ничего не ели в обед: это должно было уменьшить риск инфекции в случае ранения в живот.
— Не стойте на одном месте, — в очередной раз повторял офицер-ветеран своим подчиненным. — Передвигайтесь так, чтобы в вас было трудно прицелиться. Все будет в порядке. Я буду с вами.
Люди были напряжены, но казались бодрыми, им требовалось лишь успокоить нервы.
На некоторых БТРах, которые должны были доставить офицеров «Зенита» во дворец, были установлены зенитные орудия на треногах. Машинами управляли солдаты «мусульманского батальона», которые должны были захватить все прочие мелкие объекты вокруг дворца и обеспечить поддержку штурмующих снаружи, не участвуя непосредственно в самом штурме. Когда люди подошли к бронемашинам, поскольку приближалось назначенное время — семь тридцать, в центре города раздался громкий взрыв. Это был сигнал к началу операции. В результате этого взрыва был открыт вход в подземную шахту, где находились линии международной и военной телефонной связи, а также сети центральной телефонной станции. (Как выяснилось впоследствии, эта операция прошла не совсем гладко. Советские солдаты под видом техников успешно проникли в шахту и установили взрывное устройство, но были вынуждены вернуться туда, так как забыли включить таймер).
Услышав стрельбу во дворце, офицеры «Зенита» ненадолго присели у колес БТРов «на удачу». Вспышки трассирующих пуль, раздававшиеся повсюду взрывы снарядов, гранат и автоматные залпы вокруг здания — подняли на ноги афганские воинские части, охранявшие дворец. Над головой Курилова в направлении дворца просвистело несколько ракет. К их группе подошел полковник военной разведки и сообщил, что во дворце не должно быть никакого сопротивления. Затем подразделению Курилова было приказано приступить к выполнению своей части операции. Офицеры запрыгнули в люки БТРов, и колонна из четырех машин загромыхала прочь. Узбекский водитель БТРа, в котором находился Курилов, высоко высунул голову из открытого люка.
— Закрой эту штуку! — крикнул ему Курилов сквозь рев дизельного мотора. — Так нас всех убьют!
— Я ничего не вижу с закрытым люком! — ответил тот, но все же уступил и закрыл люк.
Офицеры «Зенита», обвешанные ножами, лопатками и другим снаряжением, в дополнение к автоматам и бронежилетам, оказались тесно прижатыми друг к другу в чреве БТРа. Курилов сидел бок о бок с офицером из небольшого северного города Петрозаводска, расположенного близ границы с Финляндией.
— Прекрати толкать меня, — принялся жаловаться тот.
— Хорошо, Володя, — успокоил его Курилов.
Но Володя так и не прекратил своих жалоб и тут же озвучил самую важную из них.
— Я не пролезу через этот проклятый люк, — сказал он.
— Не беспокойся, пролезешь, — заверил его Курилов.
— Нет, не пролезу. Что же мне делать?
Через некоторое время БТР остановился, затем снова двинулся дальше. Оказалось, что первая машина колонны была выведена из строя пулеметным огнем, как только приблизилась к дворцу. БТР трясло при каждой остановке, и Курилов слышал, как что-то похожее на град стучало по стальной броне. Он думал о том, как это странно, до тех пор, пока не понял, что это были пули. Офицер из Петрозаводска открыл люк, начал подниматься и действительно застрял. Курилов схватил его за ноги и толкнул так сильно, как только мог. Наконец, офицер все же выбрался из люка и упал вниз. Курилов последовал за ним, тяжело приземлившись на холодную землю.
Поскольку он лежал у самого подножья холма, на котором стоял дворец, ему казалось, что летевшие отовсюду снаряды рвались прямо вокруг него. Здание по-прежнему освещали прожектора, которые по непонятной причине не были выключены дворцовой охраной. Черное небо было частично красным от трассирующих пуль. Курилов сделал паузу, чтобы сконцентрироваться перед перебежкой в направлении дворца.
V
План взять Кабул 27 декабря был практически аналогичен старому, неудавшемуся плану 13 декабря, за исключением того, что в нем предполагалось задействовать еще больше войск, и что дворец Тадж-Бек был значительно более легкой целью, чем президентская резиденция в центре города.
В те дни, предшествовавшие вторжению, советские эксперты использовали несколько уловок, чтобы парализовать афганские правительственные войска, верные Амину. Так, афганскому танковому подразделению, окружавшему кабульскую радиостанцию, было рекомендовано слить топливо из баков машин, потому что их, якобы, предполагалось заменить на более новые модели. Некоторым солдатам из 7-й и 8-й дивизий Афганской армии было приказано сделать опись неисправных боеприпасов, так что им потребовалось выгрузить все снаряды из своих танков. Советские инструкции другим афганским воинским частям — убрать артиллерийские батареи для подготовки к зиме — обездвижили около 200 транспортных средств.
Ничего не подозревая, утром 27 декабря Амин пребывал в самом радужном настроении. Он был доволен прибытием в предыдущие дни советских самолетов, полных войск и вооружения. Наконец-то ему удалось убедить Москву прислать советские войска. Президент даже устроил праздничный обед во дворце Тадж-Бек, чтобы отметить это событие с некоторыми министрами и главными членами Политбюро. Затем он собирался выступить с обращением к главному политическому управлению армии в здании генерального штаба.
Среди тех то, кто был приглашен на обед во дворце, был министр образования и член «афганского Политбюро» Абдур Рахман Джалили [43], один из ведущих сторонников Амина в правительстве.
Бывший до Апрельской революции ректором Кабульского университета, Джалили воспитывался на Западе, учился и получил степень в колледже в Вайоминге, поэтому безупречно говорил по-английски. Сейчас он считал, что реформы НДПА, несмотря на безжалостные методы, которыми они проводились, направили страну на верный курс, а именно, что революция поможет вытащить афганский народ из неграмотности и бедности. Он также был убежден, что большинство народа поддерживало усилия правительства. Он верил, что крупнейшее на то время восстание в Герате, начавшееся в апреле 1979 года, было организовано офицерами, связанными с Ираном, а число жертв насилия среди мирных жителей было гораздо меньше, чем заявляли мятежники.
По утрам каждое воскресенье Политбюро Народно-демократической партии Афганистана обычно собиралось на совещание. Встреча 27 декабря была необычной не только потому, что это был четверг, но и потому, что была посвящена празднованию 14-й годовщины создания НДПА. После того как Джалили произнес речь, осуждающую Бабрака Кармаля, его помощник сообщил ему о срочном телефонном звонке из офиса Амина, который приказал ему прибыть во дворец Тадж-Бек. Амин хотел, чтобы Политбюро одобрило некоторые новые лозунги партии. Он также хотел обсудить текст своей речи, с которой он собирался выступить в тот же день, чтобы объявить о прибытии новых партий вооружения из Москвы. Руководство Афганистана должно было бы заметить, что оружие и снаряжение прибыли в сопровождении необычно большого количества советских войск. Поэтому Амин в своей речи намеревался также пообещать, что 28 декабря советские войска вернутся на родину через конечную железнодорожную станцию Хайратон на севере страны.
Около 13.00 часов, после утверждения новых лозунгов, всех должностных лиц пригласили на обед, приготовленный советскими поварами афганского президента. На этот раз агенты КГБ подсыпали яд в сливочный овощной суп, который Джалили нашел особенно вкусным. После обеда, выйдя из столовой в коридор, некоторые члены Политбюро почувствовали сонливость. Джалили тотчас же заподозрил заговор, но не мог представить себе, кто стоит за этим, да и принимать меры было уже поздно. Его и многих других чиновников отправили в больницу.
После того, как Амин так и не прибыл в задание Генштаба для выступления, запланированного в 14.00 согласно расписанию, глава политического управления Афганской армии Экбар Вазири [44]сам приехал во дворец Тадж-Бек и нашел Амина в бессознательном состоянии. Вазири сразу же отправился в советское посольство просить врачей, чтобы они приехали к президенту. Новый советский посол Фикрят Табеев [45]знал о плане КГБ отравить Амина и начать вторжение не больше, чем любой другой чиновник в министерстве иностранных дел СССР в Москве. В ответ на просьбу Вазири посольство направило к президенту Анатолия Алексеева, главного советского хирурга в кабульской военной больнице, и еще одного советского врача, которого звали Виктор Кузниченко.
Когда врачи вошли в вестибюль дворца, они увидели нескольких высокопоставленных лиц НДПА и правительства, лежавших на диванах в агонии, широко раскинув руки и ноги. Врачи сразу поняли, что те были отравлены. Амин находился в своей спальне. Он с трудом дышал и был в глубокой коме, балансируя между жизнью и смертью.
Пытаясь вернуть его к жизни, Алексеев дал Амину ряд мочегонных препаратов, чтобы вывести яд, сделал множество инъекций и присоединил внутривенные капельницы к обеим рукам. Спустя три часа, примерно в семь часов вечера, Амин открыл глаза, и врачи сняли с него кислородную маску. Президент сразу же потянулся к телефону, стоявшему на стуле рядом с его кроватью. Линия была повреждена. Хотя Амин еще не вполне пришел в сознание, он понял: что-то идет не так.
Вазири рассказал Амину, что около 14.00 звонил новый советский посол Табеев и просил сообщить ему о намеченном официальном заявлении президента по поводу переброски советских войск в Афганистан. Тогда Вазири заподозрил, что реальная цель звонка состояла в том, чтобы узнать, действительно ли президент отравлен во время обеда. Хотя КГБ ожидало, что химические вещества начнут действовать только после шести часов, они, фактически, подействовали почти сразу.
Генерал КГБ Дроздов, осуществлявший общий контроль над ходом операции по захвату Кабула, должен был назначить время начала операции. Но, несмотря на централизованное планирование всей операции, ее выполнение было полностью децентрализовано. Фактически каждый командир, отвечавший за свою операцию в Кабуле, пользовался своими разведданными и разрабатывал свой собственный план штурма. Ни одна группа не знала до конца о действиях или даже о самом существовании других отрядов.
При штурме дворца Тадж-Бек батальоны Советской армии должны были нейтрализовать наружную охрану, все остальное зависело от групп спецназа КГБ. Охранники Амина занимали позиции внутри дворца, пулеметные посты снаружи на дворцовом холме, контрольно-пропускные пункты на подъездной дороге и пост наблюдения на соседнем холме, в то время как команда безопасности также держала кордон вокруг здания. Три танка Афганской армии стояли на возвышенности, откуда они могли вести огонь по любому противнику, который рискнул бы пересечь открытую местность вокруг дворца. На случай атаки с воздуха дворец защищал армейский зенитно-артиллерийский полк, размещавшийся неподалеку. Двенадцать 100-мм зенитных орудий полка и шестнадцать спаренных тяжелых пулеметов ДШК могли также вести огонь и по наземным целям в случае их приближения к дворцу. Охрана насчитывала приблизительно 2500 человек. В случае необходимости к ним могли присоединиться еще две танковые бригады из близлежащих гарнизонов.
Тем временем, во дворце Алексееву сообщили, что старшая дочь Амина тоже находится при смерти. Прежде чем ехать лечить ее, Алексеев посоветовал поместить президента в больницу, но тот отказался. Вазири в это время уехал в министерство обороны. Когда он был уже почти там, то вдруг услышал взрыв около здания министерства связи, который должен был стать сигналом к началу штурма. А в кабинете начальника Генерального штаба он встретил советских солдат и генерала, отдававшего им приказы…
Группы спецназа КГБ и ГРУ (военная разведка), десантники, советники и несколько просоветски настроенных афганских воинских частей рассыпались веером, чтобы захватить еще двенадцать ключевых объектов Кабула, помимо дворца Тадж-Бек. Они заняли здания Центрального комитета НДПА, министерств обороны, внутренних дел, иностранных дел и связи, а также здание Генерального штаба, штаб армейского корпуса, штаб-квартиру военной контрразведки, радио- и телевизионный центр, тюрьму для политических заключенных, центральный почтамт и телеграф. Все произошло настолько быстро, что сохранившие верность Амину афганские войска даже не успели развернуться.
VI
Высокий, красивый 27-летний лейтенант Валерий Востротин командовал элитной ротой в 345-м отдельном воздушно-десантном полку. Той самой 9-й ротой, которая стала одной из самых известных воинских частей советско-афганской войны.
9-я рота была отправлена в Баграм 9 декабря 1979 года. В течение большей части того года Востротин и его подчиненные проходили подготовку для возможных операций в Иране, включая подробный инструктаж относительно контактов с местным мусульманским населением. Теперь же первоочередная задача роты состояла в том, чтобы охранять эскадрилью грузовых самолетов Ан-12, которые базировались в Афганистане с июля 1979 года. Тем не менее, 15 декабря Востротину и его людям было приказано присоединиться к четырем другим советским ротам, охранявшим дворец Тадж-Бек. Всему личному составу роты выдали афганскую армейскую униформу, чтобы свести к минимуму враждебность со стороны местного населения, как им объяснили, а затем пешим маршем отправили в Кабул. Чтобы добраться до места назначения, им нужно было пройти 45 миль на юг вдоль плоской равнины.
Добравшись до Кабула, 9-я рота была присоединена к «мусульманскому батальону». Солдатам было приказано не пропускать никого в радиусе одного километра от дворца в случае любых волнений. Используя приборы ночного видения, они обучились водить свои легкие бронетранспортеры по улицам Кабула даже после наступления темноты.
Примерно в три часа дня 27 декабря генерал КГБ Дроздов пригласил Востротина, а также командира другого батальона и командиров рот, которые должны были принять участие в штурме, для краткого инструктажа. Он сказал, что Амин является агентом ЦРУ и приказал не допустить, чтобы кто-то из его сторонников проник на территорию дворца во время предстоящего штурма, намеченного на этот вечер. 9-я рота должна была продвигаться к дворцу следом за БТРами группы «А», а затем помочь удержать периметр дворцового комплекса. Эта миссия должна была стать первым боем Востротина.
Только когда операция началась, Востротин обнаружил, что она во многих отношениях плохо спланирована и что его люди не готовы к бою. Еще хуже был общий хаос, который царил повсюду. Несмотря на интенсивное наблюдение за дворцом, которое велось КГБ в течение некоторого времени, молодому лейтенанту так никто и не сказал, что представляет собой дорога, по которой должна была выдвинуться к дворцу 9-я рота — в хорошем ли она состоянии или такая же разбитая, как большинство остальных? Не подчинившись строгому правилу, которое запрещало офицерам принимать личное участие в бою при исполнении командирских обязанностей, Востротин решил, что должен сам сесть за рычаги БМД — «боевой машины десанта», которая представляла собой громадную бронированную «амфибию», аналог «боевой машины пехоты», но предназначенный для воздушно-десантных войск.
Под шквальным огнем люди достигли периметра дворца, который они должны были охранять. Оказавшись на бетонированном плацу, они открыли огонь по рядам бараков, стоявших в стороне от плаца. Они не знали, что за ними располагался штаб одного из батальонов Афганской армии. Афганцы отстреливались, убив одного из солдат 9-й роты пулей в голову.
Востротин приказал четырем своим солдатам ползти по направлению к зданиям и захватить командира афганского батальона. В ходе допроса, продолжавшегося около часа, Востротин с удивлением узнал, что афганец закончил советскую военно-воздушную академию в Рязани, [46]где учился и он сам.
— Что вы хотите от нас? — спросил афганский командир, находившийся в неподдельном шоке. До сих пор Востротин настолько, насколько можно, игнорировал повсеместную пропаганду, провозглашающую дружбу афганского и советского народа. Он лишь выполнял приказы, поэтому ему было все равно — защищать ли правительство Амина, для чего, как он полагал, они сюда и прибыли, или наоборот, помочь убить президента, как ему приказали сделать часом раньше. Его действия были теми же, только политика изменилась. Но вопрос афганца заставил его понять, что некоторые принимали пропаганду об афганско-советской дружбе намного ближе к сердцу.
— Что вы хотите от нас? — повторил командир. — Остановите стрельбу. Я отзову всех своих людей.
Если дело стало только за этим, зачем тогда продолжать бой? И Востротин отпустил афганского офицера, чтобы тот собрал своих солдат и прекратил огонь. После этого он передал радиограмму своему собственному командиру батальона, но в ответ получил резкий выговор за излишнее доверие к афганцам. «Я передам Вас в военный трибунал для суда!» — орал в трубку командир батальона. После такого разноса лейтенант приказал своим людям вернуть афганского командира. Солдаты поймали его и успели избить, прежде чем Востротин объявил афганца пленным, и отправил их охранять свой участок периметра дворца согласно полученным приказаниям.
VII
Офицер группы «Зенит» Валерий Курилов лежал возле самого фундамента дворца Тадж-Бек — там же, где упал, выпрыгнув из своего БТРа. Хотя ему невольно хотелось зажмуриться всякий раз, когда пули пролетали слишком близко от него, Курилов все же открыл глаза и обнаружил, что находится у небольшого, аккуратно сложенного парапета, образующего одну из террас, окружавших дворец. Он попытался выяснить, кто и в кого стреляет в этой огненной круговерти вокруг него, и увидел главный вход во дворец в конце изогнутой подъездной дороги. Впереди фасада прямоугольного здания дворца с закругленными и окруженными колоннадой боковыми сторонами, выдавался вестибюль, выполненный в стиле неоклассицизма. Несмотря на бушевавший уже, казалось бы, очень долго бой, Курилов с удивлением заметил, что перед крыльцом стояла совершенно нетронутая, вымытая до блеска черная советская автомашина «волга». Впрочем, вскоре она была изрешечена пулями и загорелась.
Через широкие окна дворца Курилов увидел огни внутри. В полной темноте он пополз вперед, чувствуя камни под собой. Исследовав один, он понял, что это была неразорвавшаяся граната, причем чека даже не была вынута. Дворцовая охрана пыталась подавить их огнем из окон. Курилов всем телом перевалился через что-то мокрое и скользкое — чей-то труп, как он понял. Подобравшись поближе, он мельком успел заметить тяжелый пулемет, стрелявший в его сторону из окна дворца. Курилов поднял свой автомат Калашникова и выпустил очередь в окно, надеясь, что хотя бы одна пуля рикошетом попадет в пулеметчика, которого он не мог видеть в глубине помещения.
Еще ближе к дворцу неподвижно распластался солдат «мусульманского батальона», перед ним лежал пулемет на сошках. Недоумевая, почему он лежит так близко от дворца и даже не пытается стрелять, Курилов слегка толкнул его в бок. «Что ты делаешь?» — спросил он. Солдат ответил, что его пулемет заклинило. Курилов поднял пулемет и нажал спусковой крючок. Раздалась очередь — пулемет был исправен. Он вернул его солдату, объяснив, куда надо стрелять, и показав окно, откуда по ним бил невидимый враг. Стрельба прекратилась так внезапно, что у Курилова заколотилось сердце от неожиданно наступившей тишины. Когда пулеметчик в окне возобновил огонь, он приказал солдату кинуть гранату и приготовился метнуть свою собственную. На счет три оба швырнули гранаты в окно, но Курилов промахнулся, а солдат забыл выдернуть чеку. Они бросили еще две. На этот раз граната Курилова влетела в окно и взорвалась.
Попытавшись продвинуться дальше, Курилов понял, что прижат к земле и не может ни двигаться вперед, ни отползти назад или в сторону. В этот момент он заметил посреди всего этого хаоса человека со снайперской винтовкой, который стоял на коленях возле него. Тот тщательно целился из своей винтовки и стрелял с таким безразличием, как будто находился на полигоне, отстреливая дворцовых охранников одного за другим. На голове у снайпера был странный, обтянутый тканью шлем со щитком и встроенным радиоприемником. Курилов никогда не видел такого прежде и поймал себя на мысли: «Если я переживу это, обязательно раздобуду себе такой же». Позже он узнал, что тот хорошо экипированный боец был офицером таинственной группы спецназа КГБ «А» или «Альфа». Шлем на его голове был швейцарского производства. Это был второй «альфовец», с которым довелось столкнуться Курилову.
Внезапно стрельба снова прекратилась. Командир группы «Зенит» Бояринов, который осуществлял общее руководство штурмом и уже находился во дворце, появился вновь, чтобы поторопить своих людей. Как и другие офицеры «Зенита», он был одет в афганскую армейскую униформу. Курилов слышал, как он кричал: «Давайте, мужики! Вперед!» Только позже Курилов узнал, что тогда Бояринов попал под огонь советского пулемета. Пуля срикошетила от его бронежилета и прошила ему шею.
Курилов поднялся и бросился на штурм дворца. Он успел сделать несколько очередей, как что-то выбило автомат у него из рук. Он поднял его, но автомат заклинило. Преодолевая боль в руке, он попытался передернуть затвор и заменить патрон, но его перекосило так, что невозможно было вынуть. Только тогда он заметил, что пуля, которая покалечила его автомат, оставила отверстие и в его ладони, возможно, уже после рикошета. Судя по тому, как он держал свое оружие в момент попадания, он понял спустя некоторое время, что пуля прошла тогда в сантиметрах от его лица.
Он подобрал на земле другой автомат Калашникова. Нести его раненой рукой было тяжело, но он вспомнил про плечевой ремень и закинул автомат через плечо. В этот момент другая пуля пронзила его левую руку. Он почувствовал, как будто его ударили раскаленным тяжелым железным прутом, и левая рука перестала слушаться. Теперь ему приходилось управляться с автоматом одной правой рукой. Продолжая двигаться к дворцу, он вошел через главный вход, затем повернул направо, как его проинструктировали, и пошел прямо по коридору. Офицеры спецназа гранатами взрывали запертые двери по обе стороны коридора и врывались в комнаты.
Третья пуля пронзила его бронежилет и застряла под ребром; она ударила с такой силой, что сбила его с ног. Лежа на полу, он увидел афганского охранника, который подстрелил его. Он ухитрился нащупать спусковой крючок автомата своей более или менее здоровой правой рукой и выстрелил в сторону афганца. Затем неподалеку от него взорвалась граната, осыпав осколками лицо, руки и ноги Курилова. Он почувствовал, что его язык распух, а из многочисленных ран сочится кровь. Едва в состоянии двигаться из-за ранений, не говоря уже о том, чтобы продолжать бой, Курилов решил покинуть здание. Только тут он понял, что его белая нарукавная повязка слетела. В афганской униформе его могли легко принять за вражеского солдата.
VIII
После лечения дочери Амина, советские врачи услышали звук автоматных очередей, который гулким эхом прокатился по высоким залам дворца Тадж-Бек. Не имея ни малейшего понятия о том, что происходит, главный хирург Алексеев предположил, что дворец атаковали афганские мятежники. С окружающих Кабул холмов часто доносилось эхо ночных перестрелок, так что врач решил, что теперь они пришли за Амином.
К звукам стрельбы добавились крики, взрывы и звон разбивающихся оконных стекол. На пороге комнаты, где его лечили, появился Амин. Он был в футболке и нижнем белье, держа в руках два пузырька от капельницы. Понимая, что капельница ему больше не нужна, Алексеев выдернул иглы и сжал руки президента, чтобы остановить кровотечение. Затем врачи вместе с президентом направились к бару в приемной. Оттуда выбежал его пятилетний сын. Он обхватил ноги отца и заплакал. Пока Амин успокаивал своего сына, Кузниченко шепнул своему коллеге: «Пойдемте, Анатолий Петрович. Здесь опасно. Он больше в нас не нуждается».
Врачи повернулись и пошли по коридору, когда в другом его конце раздалась автоматная стрельба. Взрывной волной их втолкнуло в конференц-зал, усыпанный битым стеклом. Они прижались к дальней стене, где Алексеев, услышав громкое русское ругательство снаружи, понял, что дворец штурмовали советские солдаты. Но зачем? Видимо, чтобы спасти Амина от нападения мятежников, предположил он. Тут в конференц-зал ворвался один из советских солдат, держа автомат у бедра и поливая все вокруг градом пуль. Алексеев услышал стон с той стороны, где стоял Кузниченко, обернулся и увидел, что у того хлещет кровь из раны в груди.
Позади, в баре прихожей, один офицер группы «А» застрелил Амина. Вдобавок, для большей уверенности, советские убийцы вкатили в помещение гранату. Она разорвалась рядом с головой Амина, выполнив главную задачу советского Политбюро, а заодно убив и его сына.
Несколько офицеров спецназа погибло. Многие были ранены. Курилов, истекая кровью, полз к выходу из дворца. По пути он слышал, как кто-то звал по имени командира группы «Зенит»: «Миша Ясин! Миша Ясин!». Выбравшись наружу он увидел, что операция постепенно близится к завершению. Солдаты выводили из дворца пленных и раненых. Он чувствовал себя смертельно больным. Кто-то дал ему попить воды и помог перевязать некоторые из его ран.
Алексеев вместе с солдатом вынесли умирающего доктора Кузниченко вниз по лестнице на улицу, где попытались погрузить его в БТР. Но офицер оглядел его и приказал им оставить мертвого.
Разместившись в БТРе, Курилов заметил, что он сидит рядом с Алешей Баевым, офицером группы «А», с которым они уже встречались в Ваграме. Взрывом гранаты его ранило в спину, а один из осколков застрял в шее. Его сослуживцы из группы «А» с трудом втащили своего раненого товарища в БТР. Голова Баева оказалась на коленях у Курилова, а его ступни высовывались из машины, так что их пришлось согнуть, чтобы закрыть люк. Наконец двигатель БТРа ожил, и машина двинулась с места. Курилов предложил товарищу воды из фляги, прежде чем понял, что тот умер.
Когда они, наконец, вернулись в свои недостроенные казармы, медики в белых халатах занялись перевязкой раненых «зенитовцев», некоторым сделали инъекции морфия. Перед операцией караулы не выставляли, поэтому по возвращении они обнаружили, что все вещи из бараков были растащены, вероятно, афганскими солдатами. Курилова уложили на стол, где врач разрезал его униформу и снял поврежденный бронежилет. У него болело все, не говоря уже о том, что он не мог двигать левой рукой. Но морфий уже начинал действовать. Почувствовав себя лучше, он принялся обдумывать все, что произошло за последнее время. «Мы победили», поймал он себя на мысли.
«Мы будем героями!» Он посмотрел на сослуживца-«зенитовца», который слабо улыбнулся ему в ответ. Они уже было собрались поискать где-нибудь водки, чтобы отпраздновать победу. Но вместо этого их отправили в больницу при советском посольстве вместе с другими ранеными.
Позади другого БТРа Курилов вдруг увидел одного из своих командиров, Александра Титовича Голубева, который возглавлял контрразведку КГБ в Афганистане.
— Титыч! — позвал его по отчеству Курилов, еще не до конца пришедший в себя после укола морфия. — Забери меня отсюда!
— Валера! — воскликнул в ответ Голубев, разыскивавший среди раненых своих людей. — Я думал, ты погиб!
В больнице Курилов понял, что был буквально изрешечен осколками. Его лицо опухло почти до неузнаваемости. Измотанная медсестра удалила мелкие металлические осколки, затем дала ему иглу, чтобы он сам закончил работу перед зеркалом. Пуля, застрявшая под ребрами, была удалена позже в военном госпитале в Узбекистане.
IX
Тем временем, в другом районе города советская штурмовая группа, которая должна была захватить здание Генерального штаба, оказалась в затруднительном положении после того, как ее командир был убит в самом начале операции. Приблизительно пятнадцать десантников погибли при обороне авиабазы Баграм после того, как солдатам афганской армии удалось организовать там сопротивление. Один советский солдат был убит при захвате здания министерства внутренних дел. Афганские войска, сохранившие верность Амину, понесли большие потери — вероятно несколько сотен человек.
С захватом телецентра и радио не было никаких проблем. Вместе с советскими войсками к зданию прибыл экс-министр внутренних дел Ватанджар, в каске и в полевой военной форме. Он провел переговоры с афганской танковой дивизией, охранявшей здание, и убедил ее офицеров оставить телецентр без боя. Затем он лично вышел в эфир, чтобы обратиться к правительству с призывом продолжить работу следующим утром.
Для лейтенанта Востротина большая часть боя у дворца Тадж-Бек закончилась к полуночи. Когда примерно два часа спустя к дворцу попытались приблизиться три афганских танка, 9-я рота открыла по ним огонь, и они сдались. В четыре часа утра Востротин приказал своим людям сложить трупы афганцев в широкий ров, вырытый ранее для фундамента нового здания. Пленных он под конвоем отправил к советскому командному пункту, разместившемуся во дворце. После этого лейтенант сопроводил тела двух погибших солдат до того места, где его роте было приказано нести охрану дворца.
Уже светало, когда где-то после семи утра прозвучал взрыв за пределами здания. Востротин выглянул наружу и увидел советских солдат из другой воздушно-десантной дивизии, которые готовились… штурмовать дворец! Очевидно, они получили приказ о штурме дворца, не зная, что он уже захвачен своими же и что белые нарукавные повязки на афганской униформе его солдат служат опознавательным знаком для своих. Востротин быстро связался со своим начальством, но в течение двух часов, которые потребовались для КГБ и военных инстанций, чтобы остановить штурм, погибло от шести до десяти человек.
Несмотря на беспорядок и удивительное отсутствие связи между воинскими частями, операция по захвату Кабула стала огромным успехом. Элитные части взяли под свой контроль правительственные и служебные здания и другие ключевые пункты в течение считанных часов. «Ограниченный контингент вооруженных сил Советского Союза», как теперь официально назывались советские войска в Афганистане, начал прибывать в сердце Афганистана 27 и 28 декабря. Моторизованные дивизии обеспечили базы для снабжения и переброски дивизий второй волны, затем были быстро захвачены и другие крупные города страны. В течение недели по всей стране было развернуто как минимум 750 танков и 2100 других военных транспортных средств. К концу месяца в Афганистане было размещено восемьдесят тысяч советских солдат.
Будущий президент страны Бабрак Кармаль, с крючковатым носом и гладко зачесанными назад волосами, отправился в Кабул с одной из колонн и прибыл туда на рассвете 28 декабря. В то утро кабульское радио сообщило на русском языке, что Амин был осужден и расстрелян как враг народа.
X
Бывший министр образования Афганистана Абдур Рахман Джалили узнал о назначении Кармаля из радиосообщения, которое транслировалось не из Кабула, а из-за границы, из Ташкента. Из своей больничной палаты, куда его поместили после отравления прошлой ночью, он слышал стрельбу со стороны Кабульского аэропорта и радио- и телецентра.
Позднее в тот же день, 28 декабря, Джалили был арестован прямо в госпитале вместе с остальными членами кабинета Амина и несколькими членами Центрального комитета. Те, кто был связан с Ватанджаром, как и прочие высокопоставленные сторонники Тараки, напротив, были вскоре освобождены. Их место в огромной тюрьме Пул-и-Чархи заняли те, кому повезло меньше. Джалили также оказался в их числе. Бывшего министра содержали в маленькой, темной камере с затопленным полом, часто били, отказывали в посещении туалета. Позже офицеры разведки перевили его в тюрьму службы безопасности для допросов.
Джалили пережил несколько неудавшихся заговоров с целью казнить его и других бывших членов кабинета. Тогда он был даже приговорен к смерти. Но под давлением его друзей, которые благополучно пережили смену режима, суд смягчил приговор, заменив смертную казнь пожизненным заключением. Джалили предстояло провести в тюрьме несколько десятилетий, включая шесть лет одиночного заключения.
Как и для большинства афганцев, советское вторжение оказалось для Джалили неожиданностью. В особенности он был уверен в том, что никакие реальные различия, не говоря уже о вражде, не могут поссорить правительство Амина и Кремль. Позже он пришел к заключению, что Советы лишь изображали дружбу до последней минуты, при этом сотрудничая с «группой четырех» и другими сторонниками Тараки, чтобы вбить клин между двумя афганскими лидерами. Джалили полагал, что «группа четырех» все время замышляла убить Амина, в том числе и той ночью, когда был застрелен Сайед Тарун, начальник штаба Тараки, и советский посол Пузанов одобрял это.
Но к этим выводам он пришел лишь с оглядкой на прошлое. В больнице, слушая радиосообщение о назначении Кармаля президентом, Джалили не мог понять, почему кремлевское руководство, которое он считал достаточно мудрым, идет на такой риск, поддерживая неспособного управлять страной Кармаля и надеясь, что он лучше всех сможет восстановить стабильность в Афганистане. Позже Джалили заключил, что Кармаль и «группа четырех» просто убедили Кремль поверить в то, что афганцы будут с радостью встречать советские войска.
Независимо от надежд, которые Кремль возлагал на Кармаля, по поводу окончательного приговора для Амина не оставалось никаких сомнений. Точно так же, как и не ставился вопрос о том, не лучше ли было продолжать работать с прежним президентом, чем убивать его. Советские радио- и телерепортажи после вторжения описывали Амина как кровавого тирана, которого свергли как раз вовремя, чтобы спасти афганский народ от кризиса.
Спустя несколько дней после вторжения, 2 января 1980 года, начальник внешней контрразведки КГБ Олег Калугин встретился с Юрием Андроповым в его московском офисе. Их разговор прервал телефонный звонок. Звонил Борис Иванов, связной КГБ в Кабуле. Его отчет о ситуации в Афганистане после вторжения сильно взволновал Андропова.
— Послушайте, Борис, объясните Кармалю, что он немедленно должен появиться на телевидении, — сказал Андропов. — Прошло уже три дня после переворота, а никакого выступления не было. Он должен понимать, что люди нуждаются в объяснении. Сделайте все, чтобы это произошло как можно скорее!
И в следующем месяце Кармаль выступил с серией импровизированных выступлений по всей стране…
28 января Андропов сам посетил заснеженный, укрытый туманом Кабул. Председатель КГБ был в хорошем настроении и в первый же день после прибытия начал обед с обсуждения советских хоккейных команд с маршалом Сергеем Соколовым, новым командующим советскими войсками в Афганистане. Когда Андропов вернулся в Москву, Брежнев посчитал афганский вопрос закрытым и приказал вывести войска. Однако «триумвират» в составе Андропова, министра иностранных дел Громыко и министра обороны Устинова возразил, что вывод войск будет серьезной ошибкой. И даже если Амин теперь устранен, Кармалю потребуется время, чтобы проявить свою власть и установить стабильность в Афганистане. Советские войска должны остаться, пока афганское правительство не упрочит свои позиции, поясняли они в отчете Брежневу. Вывод войск заставил бы афганцев считать Москву ненадежным партнером. Они должны остаться и оказать помощь правительству.
Расхождение во мнениях между теми, кто принимал решения в верхах, и непосредственными исполнителями, становилось все больше. В июне 1980 года пленум Центрального Комитета КПСС единогласно одобрил решение о вторжении, хотя само это слово, конечно, не упоминалось. Никакое предварительное обсуждение афганской проблемы не проводилось, ни один из участников пленума не задал ни единого вопроса. Даже участившиеся нападения мятежников на советские конвои, следовавшие через Гиндукуш, и гарнизоны в различных городах страны не вызывали особенного беспокойства. Но советские военные и гражданские специалисты в Афганистане смотрели на происходящее вокруг по-другому. В январе представитель КГБ в Кабуле Богданов встретился с маршалом Соколовым, который обрисовал ему общую военную ситуацию. «Вы знаете, чего я боюсь? — спросил Соколов. — Того, что афганская армия скоро растает и мы останемся один на один с повстанцами».
Бывший министр связи Гулябзой тоже был обеспокоен. Еще до советского вторжения он встречался с Бабраком Кармалем, чтобы обсудить создание объединенной партии при поддержке Советов, а когда было сформировано новое правительство, он был назначен министром внутренних дел. Гулябзой оставался начальником полиции в течение большей части 1980-х годов, несмотря на то, что три раза уходил в отставку. Однажды, после одной такой отставки он в течение двух недель томился дома, прежде чем его попросили вернуться на свой пост и помочь восстановить порядок, так как сторонники фракции «Хальк», к которой принадлежал и он сам, из-за непрекращающейся внутрипартийной вражды убили триста конкурентов из фракции «Парчам».
Вскоре Гулябзой признался маршалу Соколову, что как бы сильно он сам ни надеялся на поддержку Советского Союза, в Афганистане все равно никогда не будет мира, пока там остаются советские войска. Правда, даже после удаления всех русских из аппарата министерства внутренних дел, он не мог избежать давления со стороны. Однако он посоветовал, чтобы советские войска поменьше появлялись на улицах Кабула днем и чтобы советские дипломаты и советники также проявляли сдержанность.
Даже если этот совет и был принят во внимание, было уже слишком поздно рассчитывать на общественную поддержку вторжения. Многие сельские районы Афганистана, недовольные реформами старого правительства Амина, теперь были на грани того, чтобы присоединиться к стихийному сопротивлению новому правительству. Мятежники называли себя «моджахедами», то есть «воинами священной войны» или «джихада». Поначалу их вооружение состояло в основном из мушкетов XIX века, британских винтовок Ли Энфилда времен Второй мировой войны и автоматов АК-47, большинство из которых было похищено со складов правительственных войск. Не доверяя советским войскам, командиры которых заявляли, что они здесь только для того, чтобы помочь им, моджахеды воспринимали их как очередных иностранных интервентов и готовились сражаться против них.
Представитель КГБ в Кабуле Леонид Богданов был одним из тех, кто опасался за будущее страны, но не долго. Он покинул Кабул в апреле 1980 года.
Глава 3
Советы окапываются
I
Советское вторжение в Афганистан стало непосредственной причиной свертывания процесса разрядки в «холодной войне». Вашингтон был возмущен. Дух примирения, который установился после разрешения кубинского ракетного кризиса 1962 года и, как ни странно, привел к положительным результатам в ходе встреч на высшем уровне между Брежневым и президентом США Ричардом Никсоном, сменился новым витком враждебности.
Президент Джимми Картер назвал агрессию Москвы в Афганистане «самой большой угрозой миру после Второй мировой войны». Однако он мало что мог сделать, чтобы подкрепить свои слова, так как его внимание было сосредоточено на иранском кризисе и освобождении американских заложников. В начале ноября 1979 года, за семь недель до советского вторжения, иранские студенты захватили в американском посольстве в Тегеране шестьдесят шесть дипломатов, сделав их заложниками нового радикального исламистского режима аятоллы Хомейни. Эта шокирующая акция была направлена на укрепление «исламской революции» и должна была удержать Вашингтон от вмешательства в дела Ирана. Что же касается Афганистана, то даже если Белый дом и был склонен принять серьезные контрмеры в ответ на действия Советов, память о поражении Америки во Вьетнаме почти исключала такую возможность. Вашингтон развернул яростную пропагандистскую войну, но не желал предпринимать каких-то более серьезных шагов, чем ожесточенные обвинения в адрес Москвы.
Государственный департамент и другие ведомства начали скармливать СМИ истории о том, что советские войска якобы используют в Афганистане химическое оружие. Президент Картер ввел эмбарго на продажу зерна Москве, ограничил права СССР на отлов рыбы в американских водах и отложил передачу в Конгресс проекта договора о сокращении ядерных вооружений ОСВ-2. [47]Самой серьезной ответной акцией Вашингтона стало заявление о том, что Америка намерена бойкотировать приближающиеся Олимпийские игры 1980 года, которые должны были пройти в Москве. Соединенные Штаты также прилагали все усилия, чтобы сплотить мировое сообщество против вторжения. 14 января Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций одобрила 104 голосами против 18 решение, призывающее к «непосредственному, безоговорочному и полному выводу» советских войск из Афганистана.
Многие на Западе расценивали это вторжение как расширение советской империалистической экспансии. Это мнение поддерживалось также уверенностью в том, что советское присутствие в Афганистане приблизило Советский Союз к приобретению всепогодного порта на теплом побережье Индийского океана. В XIX столетии это было одной из амбиций, которая побудила британцев вступить в «большую игру» против России за контроль над Афганистаном и другими районами Средней Азии. Но СССР был далек от стремления заполучить такой стратегический порт. Через несколько недель после того, как кремлевские «ястребы» приветствовали вторжение в Афганистан как большой успех, советские войска стали все чаще подвергаться нападениям местных афганских племен, от которых страдали все предыдущие захватчики, начиная с Дария I и Александра Великого.
Надежда на широкую поддержку нового режима Бабрака Кармаля, появившаяся после устранения Амина, не оправдалась. Москва винила во многих проблемах страны свергнутого лидера и не хотела понять, что какой бы скромной поддержкой населения ни пользовалась НДПА, даже эта поддержка скоро испарилась. В итоге, все это сыграло свою негативную роль. В скором времени ввод в Афганистан частей Красной Армии еще более усугубил положение. Вместо того чтобы помочь афганскому правительству установить контроль над страной, советское присутствие только ускорило появление беспощадной оппозиции, которая быстро расширяла свое влияние как на равнинах, так и в горной местности.
В первые дни после штурма дворца Тадж-Бек, лейтенант Валерий Востротин со своей ротой оставался там, помогая обеспечивать его безопасность. Сформированный им во время первой боевой операции боевой дух роты и дальше поддерживался тем, что им было доверено охранять один из символов государственной власти Афганистана. Вскоре Востротин был рекомендован к представлению очередного звания капитана и к получению высшей награды — Звезды Героя Советского Союза.
Представления Востротина о том, как должен действовать офицер в его положении, частично были взяты с экрана кино. В Советском Союзе было снято множество фильмов о выдающихся победах времен Второй мировой войны. В некоторых сценах можно было видеть советских солдат, берущих у немцев сигареты и фляги для шнапса в качестве трофеев. К тому же ни он сам, ни политрук 9-й роты не знали, что правила ведения войны запрещают грабеж, которым их бойцы теперь занялись в массовом порядке. Себе Востротин забирал пистолеты, шляпы и ковры, чтобы покрыть ими внутреннюю часть своей палатки, вернувшись в Баграм. Швейная машина была нужна для ремонта униформы. Но самыми ценными трофеями были потребительские товары, недоступные в Советском Союзе — телевизоры «панасоник» и стереомагнитофоны «шарп».
Веселье продолжалось два дня. Накануне Нового года 9-й роте приказали соединиться с другими подразделениями 345-го полка, которые прибыли в Баграм после штурма дворца. Чтобы взять с собой на базу все награбленные товары, которые по прибытии предполагалось распределить между каждым из взводов, Востротин конфисковал открытый грузовик ЗиЛ. Грузовик следовал за боевыми машинами десанта от Кабула назад на север, к авиабазе. Когда Востротин вечером прибыл в Баграм, играл военный оркестр. Недавно прибывшие подразделения приветствовали его бойцов как героев.
Солдаты Востротина разбили палатки, приняли душ и начали всерьез готовиться к празднованию Нового года. В воздухе витала эйфория, когда прозвучал сигнал боевой тревоги. Бойцам 9-й роты было приказано одеться в полевую форму и построиться перед штабом полка. У них было пять минут. Востротин мог только догадываться о причине тревоги. Он решил, что его закаленная в боях рота, должно быть, выбрана для участия в подавлении нового нападения повстанцев, когда прибыл командир 345-го полка. Прежде чем выступить с речью, полковник Николай Сердюков с угрюмым лицом строго оглядел строй солдат. «Мы думали, что вы, солдаты, были героями! — рявкнул он. — Но вы, оказывается, не что иное, как мародеры и обычные преступники!»
Повернувшись к одному из своих помощников, Сердюков приказал обыскать Востротина и его бойцов. Их БМД были также обысканы. После этого унижения ЗиЛ и все его заветные трофеи были конфискованы. Востротину пришлось на время забыть о продвижении по службе и о своей награде, но ему еще повезло, что он избежал более серьезного наказания.
9-я рота была опозорена, но ненадолго. Этому подразделению еще предстояло стать одним из самых известных в той войне. Легенда о его солдатах уже росла, и их боевой опыт означал, что 9-я рота будет первой выбрана из других подразделений, чтобы принять участие в особо важных операциях. Позже, этот опыт не раз помогал командирам 40-й армии планировать свои действия на будущее. Уже к маю 1980 года 9-я рота была подразделением, получившим наибольшее количество наград в Афганистане.
Востротину по-прежнему везло и в других случаях. Получив два ранения, он дослужился до ранга генерала и, в конечном счете, получил звание Героя Советского Союза — самую высокую воинскую награду в Советском Союзе. После четырех лет службы в Афганистане он был направлен для обучения в военной академии, однако в 1986 году возвратился в Афганистан в качестве командира полка. Как одаренный, но простой командир и как защитник интересов подчиненных, он пользовался любовью и уважением своих солдат, а также почти всех тех, кто принимал участие в этом конфликте, который, как он сам понял, был совершенно бессмысленным.
II
Двадцатипятилетний армейский лейтенант Владимир Поляков служил в Потсдаме, около Берлина, где командовал взводом разведки артиллерийского батальона Группы советских войск в Восточной Германии. Когда высокий темноволосый офицер в декабре 1979 года получил приказ отбыть в Афганистан наряду с другими советскими частями, его отец — высокопоставленный офицер КГБ — предложил помочь ему получить другое назначение на более безопасную должность. «Но ты же сам послал меня в военное училище, — возразил Поляков. — Я был обучен для войны — и теперь, когда моя страна нуждается во мне, ты хочешь, чтобы я остался в стороне?» Циркулировали слухи, что Вашингтон также планировал вторгнуться в Афганистан, и советские войска стремились опередить американцев, чтобы разбить их там, если понадобится. Полный патриотизма, Поляков был готов защищать свою родину, помогая афганскому крестьянству защитить себя от любого врага.
Из Термеза, на юге Узбекистана, его полк, входивший в состав 108-й мотострелковой дивизии, вступил в Афганистан холодной ночью в начале февраля и присоединился к потоку людей и машин, двигавшихся на юг, к Кабулу. Поляков ехал в разведывательном БТРе, который отличался от обычного бронетранспортера тем, что вместо тяжелого орудия был оснащен оборудованием для разведывательных целей — прибором ночного видения, дальним прицелом и крупнокалиберным 14,5 мм пулеметом.
Колонна продвигалась под легким снегопадом вдоль горного перевала Саланг, а затем под ним — по замечательному трехкилометровому туннелю, недавно законченному советскими инженерами-метростроевцами, которые с трудом пробивали себе путь через бесплодный, покрытый белыми снеговыми шапками Гиндукуш, чтобы провести единственную дорогу через всю страну от севера до юга. Огромное количество тяжелой техники, включая несколько зенитно-артиллерийских батальонов, явно отражало неверные представления советских военных плановиков о том, с какого рода сопротивлением предстояло столкнуться силам вторжения. Каждый мотострелковый батальон состоял из трех мотострелковых рот (мер) примерно по сто человек. Каждая мотострелковая рота включала в себя минометную батарею, пять взводов (включая противотанковый, гранатометный, зенитно-артиллерийский, взвод связи и взвод поддержки) и батальонную станцию поддержки. (Позже мотострелковые дивизии были усилены за счет бронетанковых рот, артиллерийских батарей и других подразделений).
Пересекая мелководную реку Амударью по новому понтонному мосту напротив афганского города Хайратон, Поляков поражался бесплодию и красоте земли. В первые два дня он видел плоские пустынные равнины в северных районах провинций Балх и Саманган, затем их сменили извилистые горные дороги провинции Баглан, по которым приходилось подниматься мимо открытых всем ветрам, зубчатых горных вершин… Все это создавало такое ощущение, как будто он был на другой планете. Некоторые из холмов были окружены еще и внушительными грудами песка и камня — следами оползней, а их цвета варьировались от красноватого до серого. Многие из афганцев, которых он видел, носили тюрбаны; многие ходили босиком, остальные носили сандалии или кеды. Казалось, двадцатый век обошел стороной этих людей, живущих в обнесенных грязной стеной селениях, которые было трудно заметить, потому что они сливались с пейзажем. Это было очень странно для русского человека. В Советском Союзе тоже много, чего не хватало, но там, по крайней мере, государство управляло всеми аспектами жизни. Афганистан же казался совершенно диким.
Переход 40-й Армии через перевал Саланг проходил беспорядочно, это были постоянные пробки, нередки были и несчастные случаи. Солдаты, пересекавшие этот доисторический пейзаж, неизбежно были вынуждены травить свои легкие густыми дизельными выхлопами, изрыгаемыми двигателями машин, которые медленно ползли по узким дорогам или стояли со включенным мотором в ожидании своей очереди. Хуже всего было в туннеле Саланг, который от ядовитых выхлопов советской техники стал внутри совсем черным.
Однажды в туннеле застряла колонна танков, так как пробка тянулась сквозь весь туннель, причем глушить двигатели по инструкции не полагалось. В 9-й роте лейтенанта Востротина позже ходили слухи, что когда водители отказались выключать двигатели, потому что это было нарушением стандартной процедуры, один майор открыл стрельбу из своего пистолета, чтобы заставить их нарушить инструкцию. Прошел слух, что больше двадцати солдат задохнулись в туннеле, хотя некоторые из смертельных случаев, как говорили, были самоубийствами.
От пустынного, замороженного перевала Саланг дорога заворачивала мимо горных лесов и рек вглубь заросших кустарником равнин над Кабулом. Едва достигнув места назначения, солдаты начинали строить казармы, которые размещались главным образом вокруг аэропортов или на некотором расстоянии от городских центров. В целом же по всей стране их позиции располагались в основном вдоль главных дорог, образуя треугольную петлю от Хайратона, находящегося с афганской стороны границы как раз напротив Термеза, на юг до Кандагара и далее на восток к Шинданду. Бригада Полякова разбила свои палатки в предместьях Кабула вдоль дороги на Баграм. Его солдаты окрестили этот лагерь «Теплый Стан» в честь района на южной окраине Москвы, точно так же отдаленного от городского центра. Скоро к ним присоединились другие подразделения 108-й мотострелковой дивизии и медицинский батальон. В ожидании приказов они пытались как-то скрасить жутко унылую и аскетичную палаточную жизнь. Хотя солдатам были выданы сапоги и теплые куртки, чтобы спасаться от влажного холодного климата, все их питание состояло, главным образом, из небольшой порции жирной консервированной говядины — так называемой «тушенки». Тушеная свинина и сыр прибыли позже, но они были редким лакомством.
Многие из первой волны советских солдат увидели Афганистан относительно мирным. Люди, называвшие русских «шурави», были заняты трудом, можно сказать, выцарапывая продукты сельского хозяйства из пыльной земли. Работали даже дети, которые на тележках или ишаках отвозили продукты на рынок. Хотя большинство домов не имело окон, выходящих на улицу, а многие были окружены стенами, советские солдаты иногда могли видеть опрятные помещения с коврами на полу и подушками. Позже офицеры стали бывать в домах местных жителей, чтобы продать или обменять что-нибудь из продовольствия, алкоголя или одежды, украденных с военных складов.
Офицеры и солдаты часто приходили поесть кебаба и выпить пива, которые продавались в афганских ларьках за пределами советских новых баз. А так как у них не было афганской валюты, они начали продавать палаточную ткань, мыло и все остальное, что могли купить обедневшие местные жители. (Позже афганские продавцы начали принимать российские рубли и так называемые «военные чеки», которые распределялись среди личного состава советских войск вместо наличных денег и фактически ничего не стоили). Особенно популярен среди советских военных был «шаро» — алкогольный напиток, получаемый путем перегонки винограда.
Очень скоро самым распространенным способом получения местных товаров стали грабежи. Светловолосый сержант Александр Каландарашвили из разведывательного батальона, входившего в состав 56-й воздушно-десантной бригады, рассказал следующую историю. 24 декабря, за три дня до вторжения, его батальон — 120 человек — проскользнул из Туркмении через Амударью в северную афганскую провинцию Кундуз. Операция была хорошо подготовлена и оказалась настолько легкой, что Каландарашвили чувствовал себя так, будто он находился в туристической поездке… И не только из-за экзотического пейзажа: его сослуживцы никогда не видели такого изобилия товаров на прилавках магазинов. На ночь магазины запирались на маленькие замочки. Через пару недель, впрочем, большинство из них обзавелось новыми, тяжелыми замками, но даже они не могли спасти от безудержных грабежей. Солдаты хватали все, что попадалось на глаза; часто самой простой добычей были куры. Первые выстрелы, прозвучавшие в Афганской войне после того как улеглась пыль от декабрьского вторжения, как считает Каландарашвили, были спровоцированы именно воровством.
Когда в начале своего рейда Каландарашвили проходил через близлежащую деревню, он не увидел там никого. Он был в негодовании. Советские войска прибыли, чтобы помочь местным жителям. Почему же те скрываются? Спустя несколько месяцев после прибытия всей бригады, началось строительство небольших деревянных и бетонных зданий, чтобы переселить туда солдат из палаток. Полноценного жилья, оборудованного кондиционерами, чтобы облегчить жестокую летнюю жару, пришлось ждать еще несколько лет. В данный же момент многие военные оборудовали мрачные помещения за собственные деньги. Тем не менее, на этом начальном этапе недостаток снабжения переносился все же легче, поскольку военные не ожидали участия в боевых действиях, как, впрочем, не ожидали они и того, что им придется жить в таких условиях долгое время.
III
Все еще ликуя по поводу успешного вторжения, советское военное руководство работало над тем, чтобы закрепить свою победу и сделать возможным вывод войск. Главная задача вооруженных сил состояла в том, чтобы охранять транспортные маршруты страны и промышленные объекты; второй была защита представителей нового правительства в Кабуле и регионах. Ротам или батальонам было предписано охранять главные административные здания в каждой провинции.
В Москве советские средства массовой информации назвали вступление Красной Армии в Афганистан новой стадией Апрельской революции. 28 декабря, на следующий день после убийства Амина, президент Бабрак Кармаль объявил о создании нового единого правительства, опирающегося на поддержку широких кругов населения. Шесть дней спустя, 3 января, он созвал пресс-конференцию, на которой заявил, что «фашист» Амин, сотрудничавший с ЦРУ, намеревался уступить пуштунские территории страны Пакистану. Кармаль обещал, что новая конституция будет гарантировать свободу для афганских людей. Чтобы заручиться поддержкой исламского духовенства страны, он заверил, что она будет базироваться на принципах ислама. Кармаль также пришел на помощь своим товарищам из фракции «Парчам», освободив несколько тысяч человек из тюрьмы Пул-и-Чархи. Пока власть в стране находилась в руках фракции «Хальк» во главе с Амином и Тараки, «парчамисты» были практически вытеснены из политики. Зато теперь «Парчам» сполна воспользовался своим новым положением, чтобы очистить правительство от «халькистов».
Несмотря на все дифирамбы в адрес Кармаля, которыми изобиловала афганская и советская пресса, вскоре все начали понимать его беспомощность как лидера. Его любовь к ликеру и то, что он заставлял пить других, было одной из главных опасностей для охранявшего его персонала в течение первых месяцев службы. Советские представители пытались противостоять этому, удвоив непосредственную охрану президента и подбирая для этой службы трезвенников. Большую часть охраны составляли члены группы «Зенит» Валерия Курилова. В это время, в начале 1980 года, в Кабул прибыл Владимир Редкобородый — офицер 9-го управления КГБ, которое обеспечивало безопасность генерального секретаря Брежнева и многих других высокопоставленных должностных лиц. Редкобородому было приказано взять ответственность за безопасность Кармаля.
Сорокадвухлетний Редкобородый — щеголеватый, усатый офицер, часто менявший костюмы, так как этого требовала его деликатная работа — не имел никакого представления о том, что его ожидает. В Афганистан он отправился с неохотой. В аэропорту Баграм ему выдали автомат и две ручные гранаты, после чего проводили до квартиры в Кабуле. Ночь наступила быстро, сразу после того, как солнце опустилось за ближайшую горную гряду. Улицы практически опустели. Место было удручающим. Всю ночь ему не давала уснуть орудийная стрельба, которая то затихала, то разгоралась с новой силой. (Правда, скоро он привык к стрельбе, которая начиналась почти как по часам в десять часов вечера, и даже стал воспринимать отсутствие артиллерийской канонады как плохой признак, поскольку это часто указывало на то, что готовится крупное нападение).
В свое первое утро в Кабуле Редкобородый был разбужен громким шумом. В полумраке своей квартиры он поднялся с кровати, готовый защищаться от нападения толпы людей снаружи. Но оказалось, что они собирались к близлежащему стадиону, где должны были распределять одежду, собранную в качестве пожертвования в советской Средней Азии. Позднее тем же утром офицера 9-го управления и восемь его коллег отвезли в советское посольство. Получив каждый свое задание, они поехали в президентский дворец Кармаля.
Зрелище афганских солдат, охраняющих сильно растянутый периметр дворца, поразило Редкобородого. Советские солдаты называли афганские войска «зелеными» из-за их униформы темно-оливкового цвета. Эта униформа, если она вообще заслуживала такого названия, была разного покроя; автоматы были в беспорядке сложены у стен. Никогда еще он так ясно не представлял себе смысл слова «распущенность». И самым тревожным было то, что солдаты почти не обращали внимания на то, кто входил и проходил мимо них. Внутри помещения за безопасность отвечали советские десантники. Их условия жизни были ужасными. Несколько зданий комплекса не отапливались, потому что для этого не хватало угля, так что солдаты вынуждены были сами добывать дополнительные запасы дров, которых тоже отчаянно не хватало. Точно так же дело обстояло с продовольствием: в достаточном количестве не было почти ничего. И уж если такие вопросы настолько плохо решались в президентском дворце, что же творилось в гарнизонах, размещенных в других районах страны?
IV
Вторжение вызвало спонтанное сопротивление в городах, поскольку Афганская армия продолжала таять. В Новый год в Кандагаре взбунтовалась 15-я дивизия, и практически в то же время вспыхнули мятежи в Герате и Кабуле. Когда 5 января маршал Сергей Соколов отправил в Джелалабад недавно прибывшую в качестве пополнения для 40-й армии советскую 201-ю мотострелковую дивизию, чтобы взять город под свой контроль, три батальона афганской 11-й дивизии дезертировали. Тем не менее, присутствие советских войск наоборот все более способствовало раздуванию беспорядков, которые они должны были усмирять, причем это рассматривалось как неизбежная реакция — просто незначительное сопротивление, для подавления которого 40-я армия была отправлена в Афганистан.
Подобно многим другим афганцам, майор Яр Мохаммед Станизи, [48]комендант одного из районов в провинции Газни, к югу от Кабула, услышал о советском вторжении из радиообращения Бабрака Кармаля, которое транслировалось из Ташкента. Хотя в прошлом Станизи поддерживал ввод советских войск в Афганистан, теперь его мнение изменилось. Будучи сторонником фракции «Хальк», он считал, что возглавляемое Кармалем конкурирующее крыло НДПА — «Парчам» — было организацией для богатой элиты. Он критиковал нового президента и других лидеров «Парчам» за то, что они бежали за границу в момент углубления кризиса в стране. Его немедленной реакцией на выступление Кармаля была мысль о том, чтобы организовать и возглавить собственные вооруженные отряды для защиты районного центра от советских войск. Но затем он передумал и вместо этого решил дожидаться дальнейших указаний.
Вскоре бои между сторонниками и противниками Кармаля вспыхнули и вокруг военной базы, которой командовал Станизи. Именно поэтому маршалу Соколову пришлось предпринять восьмичасовую поездку в провинцию Газни и помочь враждующим сторонам в конце концов договориться. Но с тех пор отношение майора Станизи к советским войскам продолжало ухудшаться, хотя он все же смирился с их присутствием в стране, пусть и с неохотой. Теперь, когда советские войска уже находились в Афганистане, их вывод был бы еще худшей альтернативой, так как правительство все более и более теряло контроль над страной.
Дальнейшие события не подтвердили убеждения Станизи. Скоро он и сам увидел, как участились нападения на конвои с продовольствием и топливом, следовавшие через провинцию Газни по главной дороге из Кабула в Кандагар. Даже оплот правительства — Кабул — никак не удавалось усмирить. В феврале протесты против того, что называли «советской оккупацией», переросли в бунт, в ходе которого погибло триста человек. В знак солидарности с протестующими, магазины в столице оставались закрытыми в течение недели, пока советское командование не подняло в небо реактивные самолеты и вертолеты для демонстрации силы — только тогда был восстановлен шаткий мир.
Однако главной проблемой Красной Армии был рост насилия в сельской местности. Марксизм-ленинизм мало что мог предложить для аграрного афганского общества с его древними путями и устоями. Так как обязательное идеологическое обоснование войны Москвой как столкновения между силами капитализма и социализма не предусматривало никакого объяснения народного восстания против, по крайней мере, формально социалистического государства, Кремль был не в состоянии понять своего нового врага — моджахедов.
Будущий советский герой этой войны Валерий Востротин, как человек далекий от идеологии, смог более ясно понять происходящие события. Но он все же мог видеть эти события своими глазами, до того, как их успели «обработать» политики, которые доводили их до сведения Политбюро. Десантники из 9-й роты были одними из тех 15 процентов военнослужащих 40-й Армии, кто, по мнению Востротина, действительно участвовал в боях с врагом, а не занимался лишь охраной дорог и сооружений. Но помимо участия в штурме дворца Тадж-Бек, 9-я рота никак не поднялась в иерархии, как это было с полками — теми, которые постоянно находились в зоне боевых действий, и теми, кто редко принимал участие в боях. Солдаты Востротина же почти не видели боев в течение конца марта. Пока они проводили время за тренировками и сооружением примитивных бараков, встречавшиеся Востротину афганцы все еще казались вполне почтительными. Широкомасштабная демонстрация советских вооруженных сил в декабре предыдущего года, очевидно, произвела на них должное впечатление.
Первая значительная операция 9-й роты имела целью укрепить такое уважение со стороны местных жителей. В апреле Востротин и его люди были посланы на восток центрально-афганской провинции Бамиан. Пятисотмильная дорога была трудной, часто приходилось карабкаться по узким тропинкам среди заснеженных гор. По пути, ради демонстрации силы, рота захватила местную тюрьму и освободила заключенных. Завершив переход и выйдя в назначенный пункт, солдаты вырыли несколько траншей. Идея заключалась в том, чтобы показать местным жителям, что советские войска могут передвигаться и действовать где угодно, но сам Востротин считал всю эту операцию напрасной тратой времени, потому что с военной точки зрения она не имела смысла. В пользу этого вывода свидетельствовал тот прием, который был оказан его солдатам. Во многих городах, через которые они следовали, люди выходили на улицы с красными флагами, портретами Брежнева и транспарантами с лозунгами дружбы между советским и афганским народами. Афганцы часто предлагали солдатам продовольствие и напитки.
Именно тогда Востротин также понял, насколько изолирована была большая часть сельских районов. Он был поражен, узнав из бесед с местными жителями, что они никогда не слышали о новом президенте, Бабраке Кармале. Некоторые были уверены, что у власти все еще находится Мохаммед Дауд, свергнутый двумя годами ранее.
После трех недель в горах 9-я рота без потерь возвратилась на свою базу. Востротин узнал, что дома его ждала запоздалая награда за участие в штурме дворца Тадж-Бек, несмотря на случай с грабежом, — Орден Красного Знамени. Но чувство удовлетворения от успешного вторжения вскоре стерлось…
V
Ака Ясин, отважный студент-таджик из горного района Сангчарак в северо-восточной афганской провинции Бадахшан, был одним из новобранцев, присоединившихся к сопротивлению новой власти. Вскоре после того, как его отчислили из средней школы за отказ участвовать в организованной НДПА деятельности, на его глазах полиция арестовала около двухсот человек. Со связанными за спиной руками, их доставили на грузовиках к недавно вырытому рву, где и похоронили заживо, засыпав ров землей с помощью бульдозеров.
Ясин бежал из города, чтобы присоединиться к группе мятежников в горах. Поскольку у них почти не было современного оружия, в первых столкновениях с советскими танковыми батальонами они использовали бутылки с «коктейлем Молотова», наполненные дизельным топливом. Они рыли ямы-ловушки и закрывали их бревнами, надеясь таким образом бороться с танками. Они стреляли из укрытий сквозь узкие окна в грязных стенах деревенских домов. Некоторые бойцы даже становились террористами-смертниками, в том числе и друг Ясина, который, обернувшись куском ткани, поджег себя и бросился к автоцистерне с бензином; правда, он был убит раньше, чем успел добежать до него. Позже Ясин и его соратники вручную отливали пули и вставляли в использованные гильзы, что было очень опасной работой, так как ненадежные готовые патроны иногда разрывались в стволе винтовки.
Несмотря на оптимизм Советов, непредвиденные для Красной Армии события стремительно втянули ее в борьбу с населением, которое отказывалось терпеть оккупантов, несмотря на все их заверения в дружбе. Попытки Советов бороться с беспорядками в Кабуле, Герате и других региональных центрах только вызывали рост враждебности со стороны афганцев. Армейские колонны, следовавшие через сельские районы, начали подвергаться нападениям спонтанно возникавших повстанческих групп моджахедов, хотя эти нападения и происходили пока только время от времени. Силам вторжения пришлось бороться как против этнической, племенной, географической и экономической разобщенности, так и против усиления роли ислама как объединяющей идеологии.
Местные племенные и религиозные лидеры — включая многих тех, кто раньше терпимо относился к режиму Амина, — объявили джихад новому просоветскому правительству. В дополнение к оружию, похищенному с правительственных складов, вооружение для мятежников стало поступать из-за границы, которая была и оставалась довольно прозрачной. Наиболее сильным очагом сопротивления стали восточные горные районы — исконная область мощного клана Гильзаи, [49]члены которого поддерживали постоянные связи с Пакистаном. Правительства и политические группировки разных стран, стремившихся нанести поражение советским войскам, переправляли оружие для повстанцев через Пакистан, хотя мало кто из них надеялся всерьез противостоять вторжению.
Силы моджахедов начали получать финансирование и оружие из Соединенных Штатов, Саудовской Аравии, Египта, Китая и других стран. Самые опытные солдаты Афганской армии дезертировали из своих бригад, а сотни чиновников и специалистов оставляли свою работу. Многие из них присоединились к моджахедам. Жители Кабула организовали всеобщую забастовку в февралё 1980 года. В центрально-афганском районе Хазарджат силы сопротивления взяли под свой контроль значительную часть провинций Бамиан, Гхор и Урузган.
Поскольку народ все более принимал сторону оппозиции, шесть группировок моджахедов из числа мусульман-суннитов решили объединить свои силы. На встрече в пакистанском городе Пешаваре в конце января 1980 года они объявили о создании «Объединенного Исламского Союза Освобождения Афганистана». В состав этого объединения вошли относительно умеренный «Национальный исламский фронт Афганистана» во главе с Сайед Ахмадом Гелани, «Исламское общество Афганистана» во главе с таджикским лингвистом Бурхануддином Раббани (членами этой группировки были такие известные командиры, как Исмаил Хан в Герате и Ахмад Шах Масуд, вскоре получивший прозвище «Панджшерский Лев»), «Исламская партия Афганистана» во главе с фундаменталистом Юнесом Халесом, «Движение исламской революции Афганистана» во главе с Мохаммадом Наби Мохаммади и «Национальный фронт спасения Афганистана» во главе с Себхатуллой Моджаддеди. В качестве «компромиссного» лидера этого объединения вождями группировок был выбран Расул Сайяф. Но предводитель наиболее сильной и, возможно, наиболее фундаменталистской из всех группировок моджахедов — Гульбеддин Хекматьяр — бойкотировал встречу, не желая, чтобы кто-то еще оспаривал его власть.
В связи с попытками координации усилий между группировками моджахедов, советские войска предприняли ответные действия. В середине января 1980 года маршал Соколов разместил штаб 40-й армии в Ваграме, одновременно перебросив 5-ю мотострелковую дивизию в восточно-афганскую провинцию Фарах, а 54-ю мотострелковую дивизию — в Герат. В марте советские войска начали первую крупную операцию против повстанцев в районе Джелалабада и взяли под свой контроль один из оплотов мятежников — долину Кунар после массового дезертирства афганских солдат из 9-й дивизии. В других районах страны боевые действия разворачивались медленнее и не настолько зловеще. Во многом это объяснялось тем, что винтовки Ли Энфилда, которыми были вооружены моджахеды, были бесполезны против советской бронетехники, а летящий над головой самолет нельзя было сбить даже из автомата. Одной из ранних ошибок мятежников была попытка создания крупных боевых формирований, которые были быстро уничтожены намного превосходящими их по вооружению силами Красной Армии. Кроме того, помимо гораздо более дальнобойного и точного оружия, советское командование имело в своем распоряжении самолеты и вертолеты, которые могли уничтожить любую наземную цель, как только ее удавалось обнаружить и идентифицировать.
Поняв, что им не удастся победить в открытом бою против превосходящих советских сил, плохо вооруженные моджахеды стали создавать высокомобильные отряды по десять — тридцать человек в каждом. Благодаря этой новой тактике они смогли бросить серьезный вызов намного превосходящим их по вооружению советским войскам, которые не были готовы к боевым действиям такого рода. Основной формой нападения стали засады. Многие дороги страны с обеих сторон окружены возвышенностями, с которых было удобно вести снайперский огонь. На узких горных тропах советская техника была еще более ограничена в маневре, тогда как моджахеды свободно передвигались по ним вглубь сельских районов и использовали многие из них для своих атак. Подрыв одного моста мог надолго остановить передвижение танковых колонн, а хорошо спланированные атаки моджахедов наводили страх на советских солдат и давали возможность похитить перевозимое оружие.
Афганцы также устраивали диверсии, направленные против правительственных зданий, предприятий коммунального обслуживания и нефтепроводов. Как правило, моджахеды отличались большой храбростью. Мохаммед Юсеф, возглавлявший афганское бюро пакистанской разведки и помогавший обучать командиров афганских повстанцев, столкнулся с проблемой, пытаясь убедить их в необходимости скрытных действий. Как он писал позднее, афганцы предпочитали побольше «шума и эмоций», чтобы снискать себе личную славу.
Таджикский моджахед Ака Ясин присоединился к группировке «Исламское общество Афганистана», возглавляемой Раббани. Во время одного из своих первых боев, Ясин участвовал в отражении советской атаки на северное селение Сангчарак. Она из бомб снесла крышу отдельно стоящего дома, в котором он прятался. Прежде чем он успел скрыться в другом месте, через стену запрыгнул советский солдат. Он сначала не заметил Ясина, у которого как раз кончились патроны для автомата Калашникова. Поэтому Ясин вынул пустой магазин и бросил его в лицо русскому, а затем бросился на захватчика. Завязалась рукопашная драка, и Ясин, в конце концов, одержал верх и взял солдата в плен.
VI
…В то время как солнце садилось за снежными шапками Гиндукуша холодным апрельским вечером 1980 года, спустя четыре месяца после начала советского вторжения, колонна бронетехники приблизилась к узкому проходу, зажатому между крутыми, бесплодными горами и глубокой пропастью в неприступной Панджшерской долине к северу от Кабула. Но тут колонна была вынуждена остановиться, так как ее головное подразделение было атаковано непонятно кем и откуда. Молодой, исполненный патриотизма лейтенант Владимир Поляков, попавший в Афганистан после службы в Потсдаме, последовал за своими солдатами, которые поспешили спрыгнуть со стоявшего на открытом месте бронетранспортера, чтобы укрыться позади груды больших валунов.
Неделей ранее его мотострелковый батальон соединился в Чарикаре, у подножия Панджшера, с десантно-штурмовым батальоном, чтобы подняться на своих БТРах вверх по узкому дну долины. Для мотострелков это была первая крупная операция после месяцев ожидания и скуки. Над головами с шумом пролетали пузатые транспортные вертолеты Ми-8 и устрашающие боевые Ми-24 с короткими крыльями и двойными пилонами внизу, на которых крепились ракеты. Впереди шло подразделение саперов, занимавшееся разминированием долины, другие обыскивали деревни в поисках «душманов» (то есть «бандитов», как Советы называли моджахедов).
Целью этой наступательной операции было занять Панджшерскую долину, которую контролировал с близлежащих высот опытный командир повстанцев по имени Ахмад Шах Масуд. Занимая эту стратегически важную позицию, Масуд организовывал нападения на авиабазу Баграм и шоссе между Салангом и Кабулом, которое служило главной транспортной артерией для доставки грузов, войск и техники из Советского Союза.
И вот теперь самому Полякову пришлось задуматься над тем, как остаться в живых. После нескольких минут под огнем, он и его бойцы поняли, что моджахеды в конечном счете подстрелят их сверху. Их единственная надежда состояла в том, чтобы вскарабкаться на скалистый склон горы и самим атаковать обстреливавших их мятежников. Они медленно взобрались на склон — и не нашли там никого. Афганцы избежали столкновения с ними очень просто, перебазировавшись еще выше по склону. На рассвете возглавляемая Поляковым группа спустилась вниз. Взошло солнце, осветив тела тех, кто остался в долине — приблизительно двадцать пять человек. Все они были убиты.
Бой разгорелся около селения Руха, на полпути к верховьям долины. Позже, когда мятежники обстреляли батальон Полякова со стороны селения, советские войска открыли по нему ответный огонь, уничтожив несколько домов. Поскольку определить точное местоположение врага было невозможно, танки вели беспорядочный огонь, в том числе и по домам, скорее для тренировки, чем с какой-то определенной целью. Затем колонна продвинулась к другому селу, где дети и старики вышли посмотреть на приближающиеся машины. В то время как некоторые солдаты раздавали часть своих пайков самым бедным из них, другие были заняты поисками группировки моджахедов. У одного из жителей, мужчины, которому на вид было около тридцати лет, они нашли горсть пуль. Его арестовали и приказали, чтобы он нес тяжелый груз боеприпасов вверх по склону. Когда колонна достигла вершины, его расстреляли.
Чтобы выкурить моджахедов из укрытий, батальону Полякова пришлось оставить свои бронетранспортеры и подняться по горной тропе вдоль одного из склонов долины. В то время как передовая команда выдвинулась вперед на разведку, остальные разделились на две группы. Поляков вел вторую. Крайне трудный подъем неожиданно вымотал его гораздо больше, чем других. В результате он скоро оказался позади остальных вместе с двумя солдатами, которые помогали ему нести автомат. Они останавливались передохнуть каждые пятнадцать минут, и солдатам приходилось будить Полякова, когда он засыпал. Он слишком устал, даже чтобы беспокоиться о том, как в таком состоянии он пойдет в бой. К счастью, его группа не обнаружила никаких врагов, и батальон на следующий день вернулся назад в долину.
Первоначальный оптимизм лейтенанта от вторжения превращался в горечь. Неужели их послали сюда как пушечное мясо? Героическая борьба, которую он представлял себе, оказалась просто резней. Горстка вражеских снайперов могла остановить целую колонну. Что же касается разгрома моджахедов, то его батальон всего лишь предпринял марш от одного конца Панджшерской долины до другого и обратно.
При такой поверхностной стратегии на всех уровнях и столь же небрежной координации действий между отдельными подразделениями, боевые действия носили, в основном, оборонительный характер, и инициатива оставалась в руках противника. Даже простейшие тактические решения надо было принимать в штабе, и требовались часы, чтобы их получить. Главным советским преимуществом было подавляющее превосходство в воздухе, но оно почти не использовалось, чтобы оказать осязаемую помощь солдатам. Они знали лишь то, что вокруг враг, посылающий в них несущие смерть пули и снаряды. Поляков так и не мог понять, почему взаимодействие между военно-воздушными и сухопутными силами не было организовано. Так что, ни он, ни его солдаты почти ничего не знали о том, каковы же их непосредственные цели. Та подготовка, которую они прошли в полях и лесах Европы, противостоя условному противнику, имевшему аналогичную подготовку и организацию и вооруженному такими же танками и самолетами, мало помогала в борьбе против партизанских отрядов в пустынной или горной местности.
Узнать местонахождение противника было почти невозможно. Скрываясь в пещерах и за валунами высоко в горах, повстанцы вступали в бой только тогда, когда преимущество было на их стороне. Часто, используя украденные или захваченные в бою советские гранатометы, они издалека уничтожали советскую технику и личный состав. Снайперы целились или в голову, убивая человека на месте, или ранили в ноги, чтобы таким образом затруднить движение всего отряда. По мере того, как первые недели конфликта превращались в месяцы, постоянный страх становился неотъемлемой частью жизни советских солдат. Иногда этот первобытный гнетущий страх быть убитым или раненым заслонял собой все. Отчаянный ответный огонь из гранатометов и тяжелой артиллерии был малоэффективен, потому что советские войска редко знали, где находятся афганцы.
Но еще хуже было то, что солдаты практически не знали, с кем они воюют. И не только потому, что бойцов сопротивления было почти невозможно отличить от обыкновенных местных жителей. Во время одной беседы командира мотострелкового батальона, в котором служил Поляков, с афганским губернатором провинции о положении на его территории, выяснилось, что афганец самолично получал дань с двух из «его» селений. Это потрясло Полякова. До сих пор он думал, что находится в этой стране, чтобы помочь ее крестьянам и рабочим, а не коррумпированным капиталистическим политикам, которые берут деньги с сельских бедняков. Эта упрощенная, на первый взгляд, идеология, только запутывала и разочаровывала серьезных офицеров, подобных Полякову, которые быстро растеряли свой идеализм.
Из-за неспособности нейтрализовать моджахедов, войска направляли свою огневую мощь против гражданских жителей. Подчиненные Полякова, как и другие советские солдаты, научились осторожности. Теперь они начинали осмотр окруженных грязной стеной кишлаков с того, что забрасывали их гранатами. Вот свидетельство одного десантника о боях в Кунарской долине. Его взвод был обстрелян со стороны сельского дома, в котором скрывались гражданские жители. Солдаты взорвали дверь гранатами, после чего афганцы бросились бежать из дома в разные стороны. В толпе были старики, женщины и дети, но также и сами боевики. Десантники устроили афганцам бойню. «Среди тех, кто выбегал из двери, был старик, который попытался убежать, — вспоминал солдат. — Мой друг выстрелил ему по ногам. Старик подскочил в страхе и спрятался за кустарником. Мой друг навел прицел прямо на кусты и выпустил по ним весь магазин, после чего было видно только торчащие из-под кустов ноги. «Он думал, что спрятался», — сказал мне мой друг, смеясь». В другой раз солдаты захватили мальчишку, который стрелял по ним из старого мушкета. Они доставили пленного к командиру роты. «Он раскроил мальчишке череп прикладом винтовки, убил с одного удара, даже не вставая со своего места».
У Полякова всякое чувство сострадания к мирным афганцам пропало, когда он в первый раз увидел тела своих погибших советских товарищей. Он чувствовал, что не в состоянии полностью контролировать свои действия, не говоря уже о собственной судьбе: он лишь получал приказы и должен был выполнять их. Его наиважнейшая задача состояла в том, чтобы остаться в живых. Это означало свести риск к минимуму, а любой афганец был потенциальным врагом. Когда Поляков впервые увидел убитого афганца, того самого жителя села Руха, у которого нашли горсть пуль, он не почувствовал почти ничего — ни сочувствия, ни гнева. Сожаление пришло намного позже, когда он был уже далеко от этого конфликта. А в то время он чувствовал себя словно зомбированным. Он вздрагивал, когда слышал первые истории об убитых женщинах и детях, но большинство солдат не интересовались этим вовсе или просто были неспособны отличить моджахеда от мирного афганца. Желание отомстить за смерть своих товарищей, что часто сопровождалось грабежом, быстро стерло это различие.
VII
Советское решение укомплектовать силы вторжения в Афганистане резервистами, набранными в основном из мусульманских среднеазиатских республик, оказалось серьезным просчетом. Вместо того чтобы завоевать доверие и уменьшить сопротивление афганцев, это фактически разожгло старую тысячелетнюю вражду между преимущественно пуштунским населением страны и представителями национальных меньшинств Афганистана — таджиками, узбеками и другими среднеазиатскими этническими группами. Помимо этого, враждебность к Советам усугублялась личными воспоминаниями многих таджиков, узбеков и туркмен, которые жили в Северном Афганистане. Те, кто когда-то бежал от коммунистических репрессий в советской Средней Азии, не любили Красную Армию так же, как и пуштуны, если не больше. Все эти проблемы приводили к серьезным трениям и в рядах советских вооруженных сил. Этнические славяне подозревали своих товарищей из Средней Азии в сочувствии афганцам. Между русскими и уроженцами среднеазиатских республик, носившими одну и ту же униформу, — даже между мусульманами разного происхождения или разных убеждений — часто случались драки и избиения.
Командование 40-й армии, знавшее о проблеме, вывело основной контингент среднеазиатских резервистов к марту 1980 года, оставив только переводчиков и тех, кто доказал свою преданность. Но решение этой проблемы не улучшило общей ситуации. Становилось все более очевидным, что Афганская армия, которую Советы пришли поддержать, не столько помогала восстановить стабильность в стране, сколько противостояла этому. Численность Афганской армии к середине 1980 года сократилась с девяноста тысяч человек до приблизительно тридцати тысяч. Многие из тех, кто еще носил военную форму, ждали лишь удобного случая, чтобы ее скинуть. Даже те советские офицеры и солдаты, которые еще не участвовали в боях с моджахедами, знали, что общая ситуация в стране становилась все более безрадостной.
Многие из первых крупных сражений Афганской войны разворачивались в исконно племенных горных областях на востоке страны. В марте 1980 года советская 201-я мотострелковая дивизия выслала колонну бронетехники в Кунарскую долину, к северу от Джелалабада, которая должна была помочь афганским частям в Асадабаде — тем, что еще оставались от афганской 9-й дивизии. Тактика 201-й мотострелковой дивизии наглядно демонстрировала уверенность советского командования в танках и артиллерии. Захватив ключевые города под прикрытием их огня, советские войска продвигались на север, отражая атаки засевших высоко на склонах гор моджахедов и уничтожая окрестные селения по мере своего продвижения.
В мае 201-я мотострелковая дивизия снова покинула Джелалабад и двинулась на север. Когда колонна была остановлена огнем со стороны афганцев, советские отряды попытались подняться на высоту, но попали под жестокий огонь моджахедов, скрывавшихся за грудами камней. В ответ заговорила советская артиллерия. Моджахеды исчезли в укрытиях или рассеялись, чтобы занять новые позиции выше по склонам долины.
По словам одного из командиров моджахедов по имени Мохаммед Асеф, советские войска оставили на месте боя двух убитых солдат. Когда отделение вернулось, чтобы забрать тела, афганцы открыли огонь с более высокой позиции, убив еще семерых. Русские в отместку принялись убивать домашний скот и сельских жителей. По оценке моджахедов, за двенадцать дней число убитых составило одну тысячу восемьсот человек. «Это была первая советская операция в этом районе, — обвинял Асеф. — Они пришли в поисках американских и китайских наемников, а вместо этого нашли разочарование и возможность убивать и грабить».
Моджахеды нанесли ответный удар в следующем месяце, когда один батальон 201-й мотострелковой дивизии выступил на юго-восток в провинцию Пактия по дороге от Гардеза к Хосту в сторону пакистанской границы. После того как в ходе нападения моджахедов были убиты офицеры и радисты, дезорганизованный батальон уже не мог вызвать помощь по рации. Заняв оборону в своих бронетранспортерах, солдаты отстреливались до тех пор, пока не кончились боеприпасы. Тогда повстанцы вновь атаковали их, уничтожив весь батальон; лишь немногим удалось выжить.
Разведывательному подразделению сержанта Александра Каландарашвили было поручено сопровождать конвои и выслеживать афганские караваны верблюдов и грузовиков с контрабандой в гористой местности к востоку от Кундуза. К тому времени солдаты пересели на боевые машины пехоты (БМП) вместо менее вместительных и легкобронированных боевых машин десанта (БМД), на которых они прибыли в Афганистан.
Впервые увидев своими глазами убийство мирных жителей, Каландарашвили обратился к лейтенанту, своему командиру.
— Не беспокойтесь об этом, — ответил офицер. — Ваша главная задача состоит в том, чтобы вернуться домой.
В феврале 1980 года в результате хорошо спланированного нападения моджахедов выше узкого горного перевала близ Кундуза был почти целиком уничтожен советский батальон из двухсот человек. Каландарашвили попал под обстрел вскоре после того, как его рота закончила обыск одного кишлака среди близлежащих холмов. Там, в селе, его подразделение разведки экспроприировало мула. Но когда солдаты с украденным мулом на поводу возвращались к своим БМП, с расположенного выше горного перевала раздались выстрелы. Испуганный мул, вырвавшись, мигом вскарабкался вверх по тропе. Лейтенант, который считал животное своим трофеем, послал за ним рядового. У солдата не оставалось выбора, он поднялся выше по тропе и неожиданно вышел в тыл нескольким афганцам, которые целились из своих винтовок в советских солдат внизу. Рядовой открыл огонь и убил их.
Но это был один из редких успехов. Несмотря на преступления в отношении местного населения, Каландарашвили поначалу чувствовал себя хорошо в своей роли интернационалиста, помогающего Афганистану. Однако скоро настроение у него, как и у большинства других, стало уже не таким радужным.
В июле советским войскам удалось одержать несколько побед. Части Красной Армии, наступавшие на север от Джелалабада, уничтожили базовый лагерь моджахедов. Однако позднее, тем же летом, со стороны действовавших из Панджшерской долины к северу от Кабула повстанцев возникла серьезная угроза для шоссе через перевал Саланг. Против них было предпринято две крупных операции, но советским войскам так и не удалось приблизиться к мятежникам, так как те перемещались слишком быстро для нападавших.
В течение лета Советы сосредоточили свои усилия на поддержании контроля над главными дорогами и аэродромами. Они были заняты строительством укрепленных форпостов вдоль транспортных путей, охрана которых была поручена частям Афганской армии. Авторитет Советов пошатнулся и в городах, где демонстрации, забастовки и убийства должностных лиц стали обычным явлением. Но Бабрак Кармаль был неспособен сделать что-то, чтобы расширить свой контроль, особенно в тех провинциях, где мятежники использовали свое влияние, чтобы убедить население в незаконности нового правительства.
Если разочарование лейтенанта Каландарашвили формировалось на протяжении нескольких месяцев, то для пилота вертолета Владимира Пышкова оно было постоянным и привычным чувством. Во время полетов в Афганистан еще за несколько недель до вторжения, крепкий молодой лейтенант много где побывал на своем Ми-8, перевозя офицеров различного ранга. Из того, что он видел и слышал, он скоро понял, что Москва втягивается в борьбу между жестоким реформистским правительством и преимущественно сельским населением страны, цепляющимся за свои древние традиции. Учитывая этот раскол и имея смехотворный мандат на «помощь афганскому народу», чтобы избежать полномасштабной войны, советские войска мало что могли сделать для контроля над ситуацией в Афганистане.
Уже в январе 1980 года Пышков участвовал в налетах на бесчисленные караваны верблюдов и лошадей мятежников, пересекавшие границу с Пакистаном через горные перевалы Гиндукуша. Однажды была захвачена группа из более чем тысячи моджахедов — советские солдаты презрительно называли их «духами» за умение прятаться, — которые были вооружены новенькими автоматами АК-47, доставленными контрабандой из Китая. Собственное же оружие лейтенанта, о чем он не уставал жаловаться, было собрано в 1972 году.
Пышков начал замечать у всех троих членов экипажа своего вертолета признаки того, что казалось ему животной реакцией на творившиеся вокруг убийства. Вместо того чтобы доставить захваченных моджахедов на ту или иную военную базу для допроса и заключения, перепуганных пленников часто выбрасывали с высоты из вертолета. Во время одного из полетов ему пришлось взять с собой на борт одного местного жителя из числа лояльных к правительству, который согласился показать базу моджахедов, скрытую в одном из домов его селения на севере страны. Когда вертолет пролетал над селом, мужчина восхищенно указал рукой в сторону собственного дома. Не успел переводчик перевести его слова, как бортовой стрелок тут же уничтожил скромное жилище ракетным огнем. Русские были удивлены, когда афганец схватился за голову, а затем, чтобы избежать неприятных объяснений на базе, выбросили его из вертолета.
Моджахеды были не менее жестоки со своими пленниками. Одной из их любимых пыток было живьем сдирать кожу с советских солдат. Для этого человеку делали надрез вокруг талии, снимали кожу через голову как чулок и завязывали ее там, оставляя обреченного на мучительную смерть.
Среди советских военнослужащих также все более росло недовольство по поводу своего собственного неумелого командования и его проступков. Запасов топлива для обогрева, древесины и продовольствия, еще остававшихся на некоторых базах, было явно недостаточно. Примерно треть всего личного состава армии скоро слегла от гепатита или сыпного тифа. А свободная продажа гашиша и героина местными жителями способствовала широкому распространению наркомании среди солдат, что часто делало обычные издевательства старослужащих над призывниками-новобранцами еще более изощренными.
В обязанности Пышкова входило возить на своем вертолете маршала Соколова, заместителя министра обороны, который в то время руководил военными действиями в Афганистане, а позже стал министром обороны Советского Союза. В течение первых месяцев войны пилот в шутку спросил своего уставшего от жизни, непрерывно курившего пассажира, как долго это будет продолжаться, и когда он может рассчитывать на отпуск. «Сынок, — ответил ему бывший танковый офицер мрачно, — это только начало».
VIII
К тому времени, когда Валерия Востротина представили ко второй медали за майскую операцию 1980 года, он уже заметил существенные изменения в растущем движении моджахедов. Многие из первых группировок состояли из обычных уголовников, которые больше интересовались грабежом путников на горных перевалах и в других отдаленных областях, чем политической борьбой. Сопротивления Советам, не говоря уже о какой бы то ни было идеологии, в их действиях почти не было.
Этот период длился недолго, но даже тогда стало почти сразу ясно, что ключевой стратегической базой страны будет Панджшерская долина. Не потребовалось много времени и для того, чтобы она стала также и центром идеологической борьбы. Во многом этому способствовал географический рельеф местности. Через нижнюю часть девяностомильной Панджшерской долины можно в течение одного дня выйти выше авиабазы Баграм, расположенной приблизительно в сорока пяти милях к северу от Кабула. Затем к северо-востоку река Панджшер перерезает Гиндукуш. Вдоль ее русла тянется грунтовая дорога. Хотя серый, скалистый вход в долину невероятно узок, проход расширяется дальше на север, где вдоль реки разбросано несколько селений. Затем долина вновь сужается к северу. Благодаря своему расположению, долина может быть атакована только с юга, да и то очень крупными силами.
В течение многих столетий Панджшерская долина являлась главным транспортным коридором между северным и южным Афганистаном. Позднее эту роль стало играть сооруженное советскими строителями Салангское шоссе, однако близость долины к главному советскому пути снабжения сделала ее идеальным местом для организации нападений. Панджшерская долина представляла также серьезную угрозу для расположенного относительно недалеко Кабула. Множество «боковых» долин с крутыми, состоящими из гравия склонами служили дополнительным укрытием для моджахедов, так как по ним осуществлялась доставка всего необходимого, а в случае необходимости они же использовались и как пути к отступлению.
Двадцатисемилетний Ахмад Шах Масуд, талантливый командир моджахедов, сделал Панджшерскую долину своим оплотом и главной ареной боевых действий в Афганистане. Этнический таджик Масуд, родившийся в городе Джангалак в Панджшерской долине, обучался в военной академии в Кабуле, получив в 1973 году высшее образование, затем учился на инженера в Кабульском политехническом институте. Все это было еще до того, как он вступил в возглавляемое Раббани «Исламское общество» и принял участие в вооруженном восстании против правительства…
Первое столкновение Масуда с правительственными войсками президента Дауда произошло в Панджшере в 1975 году. Позже, в боях против советских войск он применял современную тактику, разбив своих людей на высокомобильные ударные группы, оборонительные части и резервы. Будучи одним из немногих командиров в среде моджахедов, кто требовал от своих людей строгой дисциплины, а также умения пользоваться специальным вооружением, Масуд, кроме того, даже попытался управлять гражданской администрацией в подконтрольных областях. Западные журналисты, освещавшие войну в Афганистане, уделяли ему особенное внимание — отчасти из-за его довольно хорошего владения французским языком, что позволяло ему рассказать всему миру о борьбе моджахедов. В конечном счете, даже Советы, неоднократно ведшие переговоры с ним, в последующие годы не скрывали своего уважения к нему. Слава Масуда имела большое значение еще и потому, что большинство его бойцов составляли таджики, которые не пользовались особым почетом у поставщиков оружия из Саудовской Аравии и Пакистана, несмотря на стратегическую важность Панджшерской долины для афганского сопротивления.
Атаки Масуда укрепили решимость советского военного руководства, во что бы то ни стало взять под свой контроль Панджшерскую долину, которая имела намного большее значение, чем другие стратегически важные районы. Шумиха вокруг Масуда, что он выдерживал одну советскую атаку за другой, еще более усилила эту решимость.
В ходе первой крупной операции с целью захвата Панджшерской долины 9-я рота Востротина должна была блокировать горную тропу на Сайят, в низовьях долины к востоку от Ваграма. После того, как она без особых проблем заняла перевал, минометному батальону численностью в сорок с небольшим человек было приказано охранять подъем на перевал, находящийся примерно в двух километрах от дна долины. Многие из первых убитых и раненых с советской стороны подорвались на минах. Но скоро моджахеды перешли к прямым атакам. Как только подразделение Востротина возвратилось в Баграм, люди Масуда начали штурм перевала, и 9-ю роту было приказано срочно вернуть в долину. Там, отражая атаки моджахедов, Востротин увидел первый в своей жизни рукопашный бой с афганскими мятежниками. Его 9-я рота, намного лучше вооруженная, легко одержала победу, хотя она и была временной. Именно в таких боях и формировалась основная тактика моджахедов — уклонение от прямого боя с советскими войсками.
Основываясь на своем боевом опыте, Востротин пришел к выводу, что на афганские войска, еще сохранившие верность правительству, лучше особо не рассчитывать. Официально Красная Армия должна была просто помогать им в установлении контроля над сельскими областями, но это было просто бессмысленно. Афганские солдаты были из рук вон плохо обучены и вооружены. Они даже забывали завязывать шнурки на ботинках. Из-за этого солдаты спотыкались на каждом шагу и часто покидали поле боя менее чем через полчаса. Предполагалось, что афганцы должны были атаковать моджахедов в тех местах, куда их загоняли бойцы Востротина, блокируя пути к отступлению. Однако, как правило, доводить бой до конца приходилось тоже советским войскам. Вместо того, чтобы оказывать помощь Афганской армии, как изначально предполагалось, 40-я армия втягивалась в серьезную войну.
Усиление советского военного вмешательства еще более накаляло уже и без того обострившуюся ситуацию в стране. Чем больше становилось разрушенных деревень и убитых русскими солдатами гражданских жителей, тем больше ненависти это порождало. В декабре 1979 года, когда местные жители приветствовали солдат Востротина, размахивая красными флагами, он однажды послал своих солдат набрать дров за пределами базы; причем, это было даже не какое-либо подразделение из состава его роты, а всего пара солдат, вооруженных одними ножами. В июне следующего года для этого потребовался бы целый батальон с воздушной поддержкой. К тому времени Востротин был впечатлен действиями моджахедов, с которыми он столкнулся в окрестностях Баграма. Они были словно созданы для войны. Они стойко сражались, несмотря на серьезную нехватку вооружения. Они даже сами научились изготавливать боеприпасы для миномета. Но скоро у них появилось более разрушительное оружие, в том числе ракеты класса «земля-воздух». Солдаты, дезертировавшие из афганских правительственных войск, часто прихватывали с собой гранаты для гранатометов, и Востротин подозревал, что советские солдаты также продавали мятежникам свое собственное оружие. В результате некоторые группировки моджахедов настолько хорошо вооружились, что советские вертолеты уже не могли беспрепятственно летать на небольших высотах, чтобы поиздеваться над пешими или конными повстанцами.
В июле 1980 года Советы изменили свою тактику: теперь они планировали более мелкие операции против повстанческих групп, но проводили их гораздо более серьезно. 9-я рота и другие подразделения 345-го полка были снова отправлены в Панджшер. Маршрут был трудный, и солдаты прорубали путь через виноградники, чтобы выйти к месту назначения. Рано утром 5 июля они выехали на обычную операцию по поиску мятежников в селение Хасанхель, расположенное прямо к востоку от Баграма среди зеленых равнин, тянущихся на юг от входа в долину.
Востротин был временно назначен исполняющим обязанности начальника штаба батальона, то есть фактически вторым по старшинству офицером после командира подразделения. Его легко бронированная боевая машина десанта шла следом за десятью другими к селению, состоявшему из кучки приземистых грязных домов на фоне линии скалистых гор на севере. Предполагалось, что машины командиров не должны были чем-то отличаться от других, чтобы не вызвать огонь противника на себя. Но, несмотря на это, машина Востротина была заметна: батальонный механик так и не смог скрыть ее высокие антенны или оборудовать стандартной башней, вооружением и оптическими прицелами. Еще более рискованным было то, что, Востротин находился в одной машине вместе с командиром батальона, что являлось грубым нарушением инструкции, которая гласила, что командиры подразделений обязаны передвигаться отдельно, чтобы свести к минимуму возможность того, что в случае нападения будут убиты оба.
Как только колонна приблизилась к селению, раздался громкий взрыв. Головная БМД взорвалась прямо на глазах Востротина. От взрыва противотанковой мины погибли десять человек. В этот момент Востротин заметил, что в стороне от их колонны вдруг выскочил какой-то маленький афганец, возможно, еще подросток. Востротин видел, как он быстро зарядил гранатомет и нацелил его на командирскую БМД. У офицера не было времени среагировать на направленную в него ракету. Пробив при взрыве тонкую броню машины, ударная волна и осколки поразили обоих офицеров сразу. Востротину осколками снесло левую половину лица вместе с глазом и левую руку.
Колонна замерла. Солдаты и подоспевший чуть позже медик оказали первую помощь тяжелораненым офицерам. Они вызвали вертолет Ми-8, который эвакуировал их в Баграм. Там доктора прооперировали Востротина перед отправкой в Ташкент. Оттуда его переправили в Военно-медицинскую академию в Ленинграде, где он и провел остаток лета.
IX
Владимир Редкобородый из 9-го управления КГБ, возглавлявший охрану Бабрака Кармаля, имел приказ проводить большую часть времени в президентском дворце. Впрочем, у него и не было другого выбора, потому что его подразделение КГБ не имело в своем распоряжении почти никакого транспорта, пока не появились автомобили «нива» с приводом на четыре колеса. Солдаты прозвали их «чекавоз» от аббревиатуры «чека» («чрезвычайная комиссия» или сокращенно ЧК, как прежде называлась советская секретная служба). «Нивы» были просты в ремонте и могли ездить на дешевом 76-октановом бензине. Однако тем из них, которые оказались в Афганистане, жить предстояло недолго. Как только моджахеды узнали, что на этих небольших легковушках наподобие джипа ездят сотрудники КГБ, то стали особенно рьяно охотиться за ними.
Пытаясь сделать максимум с имеющимися средствами, Редкобородый установил линию экстренной связи для частых бесед Кармаля с Кремлем. Хотя существовали некоторые опасения, что ЦРУ может подслушать переговоры, которые Кармаль вел в звуконепроницаемой запечатанной кабине, Редкобородый был уверен в безопасности линии связи. На всякий случай он послал своих подчиненных и афганских солдат, приписанных к дворцовой охране, чтобы те прочесали все помещения дворца и даже вырубили деревья во внутреннем дворе. Также он сформировал афганский Корпус дворцовой стражи и убедил Кармаля, чтобы правительство обеспечило их униформой, чтобы подчеркнуть их статус и поднять дух. Той же цели, хотя и менее заметно, служили специально организованные для них курсы русского языка.
Снабжение продовольствием улучшилось, но дворец по-прежнему не отапливался зимой, потому что уголь, как и дрова, было фактически невозможно достать из-за постоянных нападений на караваны с припасами. Электричество также подавалось лишь время от времени из-за частых повреждений электростанций и линий электропередач. Однако Редкобородый полагал, что дворец стал выглядеть намного более внушительно, чем тогда, когда он впервые прибыл туда.
Вскоре Кармалю предстояло принять участие в своей первой встрече с лидерами моджахедов. Редкобородый и советский посол Табеев уже встречались с командирами мятежников, включая Масуда, чтобы оговорить условия временного прекращения огня. Взятки в Афганистане, где их называют «бакшиш», определяют весь образ жизни этой страны, пожалуй, даже еще больше, чем в Советском Союзе. Поэтому подарков в виде топлива или других запасов часто бывало достаточно для того, чтобы убедить группировку мятежников не обстреливать тот или иной конвой.
Кармаль иногда встречался с простыми афганскими гражданами, хотя и не без настойчивых уговоров со стороны Советов. После того, как западные СМИ назвали его дворцовым отшельником, боящимся покушения, четыре главных советских советника решили, что президенту следует почаще показываться на людях. Было организовано посещение Кармалем различных мест в Кабуле, широко освещавшееся советскими и афганскими телевизионными командами. В сопровождении Редкобородого и его бойцов, носивших афганские шерстяные шапки и мешковатые местные костюмы, называвшиеся «шальвар-камиз», [50]Президент со своим окружением посетил рынок и некоторые магазины, обеспечив средства массовой информации фотоматериалами, которые были расценены на следующий день как большой успех. Но охрана Кармаля не была «герметичной». Был и ряд покушений на президента, произошедших практически одно за другим. После того, как афганская дворцовая стража обнаружила взрывчатку в оловянном кубке, меры безопасности были усилены. Хотя был произведен личный досмотр поваров, один сумел скрытно пронести во дворец цианид, спрятав его между ягодицами. Яд был обнаружен только тогда, когда повар попытался приправить блюдо для президентского стола цианидом.
X
Владимир Пышков продолжал летать на своей «рабочей лошадке», вертолете Ми 8, доставляя солдат для охраны мостов и туннелей. Действуя в составе эскадрильи из восьми вертолетов, он также перевозил к месту службы солдат-новобранцев, затем снабжал их продовольствием и боеприпасами. Вылетая на передовые заставы, ему иногда доводилось находить насаженные на колья головы людей, убитых моджахедами.
Чтобы уменьшить поток оружия и прочих грузов из соседних Пакистана и Китая, вертолеты часто сбрасывали мины на горных перевалах. Афганистан все больше превращался в свалку всевозможных мин, причем многие из них были так называемые «мины-бабочки» в пластиковой оболочке, которые вворачивались в грунт, где их было крайне трудно обнаружить. Эти мины внушали страх всем участникам конфликта, как с одной, так и с другой стороны. Они представляли постоянную опасность: один злополучный шаг мог убить или искалечить человека на всю жизнь. Некоторые из наиболее опасных мин нужно было устанавливать вручную. Были и так называемые «прыгающие мины», выскакивавшие из-под земли. Они приводились в действие с помощью проводов и были разработаны специально, чтобы калечить жертвы, взрываясь на высоте талии.
Сбрасывая мины с вертолетов, пилоты часто пересекали границу Пакистана. Иногда это происходило потому, что у них не было никакой возможности увидеть границу — разве что, некоторые здания с пакистанской стороны были построены более качественно. Пышков однажды в течение целой недели занимался минированием пакистанской территории, прежде чем понял свою ошибку. В то время приходилось минировать столько районов, что порой даже советские солдаты могли наступить на них, выпрыгнув из вертолета. Некоторые афганцы расчищали проходы через минные поля, посылая туда стада овец.
Экипажи вертолетов учились работать более эффективно. Так, замеченные с воздуха лошади указывали на то, что рядом мятежники, а если среди них попадалась белая лошадь, то она, как правило, принадлежала командиру отряда мятежников. Также командиров можно было опознать по чистым рукам и относительно ненамозоленным подошвам ног. Положение с добычей разведданных улучшилось с тех пор, как представители КГБ и ГРУ создали свои агентурные сети, которые поставляли Советам все больше информации о конвоях с оружием для моджахедов. В связи с этим, советских наблюдателей в их вертолетах часто сопровождали офицеры афганской полиции министерства внутренних дел, называвшейся «Царандой», и разведывательной службы ХАД. (ХАД — аббревиатура от «Хидамат-и-Иттилаат-и-Давлати», что в переводе с пушту означает «Государственная информационная служба»). Однако большая часть информации оставалась под подозрением. Пышков скоро прекратил доверять большинству афганцев, сопровождавших его во время разведывательных вылетов, убедившись, что их информация была часто ложной, так как они не желали вредить своим соотечественникам.
Пышков постепенно разочаровался и в поведении своих советских товарищей. Солдаты обменивали свои патроны почти на все, что могли получить взамен — на жевательную резинку, солнцезащитные очки, авторучки, презервативы, джинсы, овчинные полушубки. Советские солдаты обычно свысока смотрели то, что представлялось им средневековым афганским образом жизни. И, тем не менее, они часто были поражены японскими магнитофонами и телевизорами, которые попадались им внутри окруженных грязной стеной кишлаков и которые многие из них крали в надежде контрабандой провезти домой. В их глазах пропагандистские разговоры о высоком уровне жизни в Советском Союзе едва ли согласовывались с такой невиданной роскошью афганской жизни.
Женщины были также ценным товаром. Так как проститутки часто соглашались на оплату в советской «военной валюте» — так называемых «чеках», солдаты прозвали этих женщин «чекистками», обыгрывая прозвище офицеров КГБ. Однажды произошла такая скандальная история. Экипаж транспортного самолета, только что продавший краденые ящики с водкой, решил потратить часть прибыли на отдых другого рода и направился к дому, где можно было надеяться на такой отдых. Закончилось все тем, что они едва смогли убежать от напавших на них «проституток», которые на самом деле оказались переодетыми в «бурки» [51]моджахедами, специально поджидавшими их.
XI
«Вся человеческая история учит, — как замечает Стивен Таннер, глубокий специалист по истории афганских военных конфликтов, — что агрессивные военные операции, в том числе и те, которым суждено будет обернуться катастрофой, неизменно начинаются на волне уверенности в собственных силах, позволяющей руководству не обращать внимания на голоса пессимистов в своих рядах. Кремлевские политики рассматривали только благоприятный сценарий развития событий вокруг Гиндукуша, согласно которому социалистическое правительство Афганистана быстро набиралось сил, после чего войска с лаврами и славой возвращались домой. Остальной мир, не имея ни малейшего желания воевать ради Афганистана, своим бездействием согласился с таким развитием событий». [52]
Однако теперь советское военное командование знало, что афганская кампания продлится намного дольше, чем это предполагалось сначала. Кремлевское руководство признало, что советские войска были слишком плохо обучены и недостаточно обеспечены снаряжением, чтобы одолеть врага. Резервисты, мобилизованные, чтобы укомплектовать семь мотострелковых дивизий в Афганистане, вооруженные выпущенными двадцать лет назад танками и еще более старой артиллерией времен Второй мировой войны, безрезультатно воевали против мятежников, которые максимально использовали знакомые им горы и пустыни. Сверхцентрализованное военное командование, где большинство решений принималось на самом верху, оказалось неспособным предпринять быстрые действия и обеспечить мобильность, необходимую для действий против мятежников.
Пересмотр прежней стратегии и реструктурирование начались к июню 1980 года. Это предполагало отправку домой бесполезных зенитно-ракетных комплексов и артиллерийских бригад, вместе с сотнями танков. Многие дивизии были реорганизованы, чтобы сделать их более мобильными. На смену резервистам, которые недостаточно хорошо показали себя, стали прибывать солдаты-призывники. Численно выросшие вертолетные эскадрильи (число машин в каждой эскадрилье к концу мая 1980 года увеличилось от шестидесяти примерно до трехсот) могли бы сыграть еще более значительную роль в войне. Увеличилось число реактивных истребителей, главным образом таких, как МиГ-21, Су-17, и МиГ-23, которые действовали с авиабаз в Ваграме, Шинданде и Герате.
Тем временем, боевые действия продолжались и были приостановлены только с наступлением зимы. Низкая температура и снег, который почти перекрыл горные перевалы, заставил обе стороны временно затаиться в долинах в ожидании весны. Тем не менее, отдельные нападения на конвои и гарнизоны продолжались, что свидетельствовало о том, что обе стороны готовились к перспективе разрастания конфликта…
Глава 4
Моджахеды переходят к обороне
I
Афганистан имеет все основания называться землей изолированных, враждующих между собой кланов. Большая часть сохранившейся в документах истории Афганистана, как и многих других пограничных территорий, напоминает перечень завоеваний. Впервые о вторжениях чужеземцев упоминается в VI веке до н. э., когда Персидская империя еще только восходила, а греки, которые несколько столетий спустя преследовали персидские армии на их же территории, еще только впервые упоминаются в летописях. Кир Великий, основатель Персидской империи и ее династии Ахеменидов, первым вторгся в эту область, установив границу своей империи по реке Як-сарт, где позднее он был убит в бою. Сегодня эта река называется Сырдарья и питает водой целый ряд среднеазиатских стран к северу от Афганистана — Казахстан, Узбекистан и Таджикистан.
Геродот вел хронику завоеваний персидского правителя Дария I из династии Ахеменидов, при котором власть Персидской империи достигла ее пика, и его преемника, Ксеркса I. Несмотря на свои победы, персы сталкивались иногда с ожесточенным сопротивлением местных династий.
Приблизительно в 330 году до н. э. Персидская империя вместе с большей частью территории, на которой теперь расположен Афганистан, была завоевана Александром Великим. Продвигаясь на север, греки проследовали через Панджшерскую долину, чтобы с тяжелыми боями достичь Самарканда (в нынешнем Узбекистане). Позже, перед тем как продолжить поход на юг в Индию, Александр женился на принцессе из Бактрии — государства, чья территория примерно совпадает с территорией современной провинции Балх в северном Афганистане. После смерти Александра в 323 году до н. э. большая часть территории будущего Афганистана подпадала под власть его генерала Селевка I. [53]Затем индийский король Чандрагупта Маурья взял под свой контроль южные районы. Северная часть Бактрии стала независимым королевством, пока не была захвачена иранскими кочевниками саками примерно в 130 году до н. э. Позже Бактрия пала под натиском китайских кушанцев, принявших буддизм.
Наиболее крупная этническая группа в современном Афганистане — пуштуны. Как полагают, они сформировались как отдельный народ к югу от Гиндукуша в первом веке нашей эры. Одновременно сформировался и их язык — пушту, похожий на древнеиранский язык, но претерпевший влияние ранних форм санскрита и персидского языка. В третьем и четвертом веках эта территория оказалась, в частности, под властью персидской династии Сасанидов, а в седьмом веке сюда вторглись арабы.
Хотя арабские завоеватели были мусульманами, потребовалось несколько столетий для того, чтобы ислам стал доминирующей религией в регионе, где местные традиции и политические соображения часто преобладали над религиозными верованиями. Горный ландшафт помогал племенам сохранить их независимость, так что многие продолжали исповедовать зороастризм, буддизм и шаманизм даже в то время, когда вслед за арабским вторжением последовали иранские и турецкие завоеватели. В конце десятого или в начале одиннадцатого века взбунтовавшийся бывший турецкий раб [54]собрал свою армию и основал династию Газневидов в городе Газни, где сейчас находится центральная часть Афганистана. Третий султан Газневидов, Махмуд Газни, стал одним из величайших правителей Афганистана; он предпринял несколько походов в Индию и способствовал расцвету исламской культуры.
В 1220 году Чингисхан со своей ордой пронесся по Средней Азин и подчинил территорию Афганистана власти монголов, которая удерживалась почти два столетия. В четырнадцатом столетии северный Афганистан был захвачен пришедшим из Самарканда войском Тимура или Тамерлана — среднеазиатского завоевателя, чьими предками были либо татары, либо монголы. Тимур провозгласил себя потомком Чингисхана, хотя это кажется крайне маловероятным, так как это давало ему основание объявить себя и властелином всей Средней Азии. Одним из его потомков был Бабур, который основал династию Великих Моголов в Индии и завоевал Кабул приблизительно в 1504 году.
Местные племена — а их было около трех сотен, многие из которых имели репутацию свирепых воинов, — начали набирать силу в течение семнадцатого века. К 1722 году племя гильзаев стало достаточно могущественным, чтобы осадить иранскую столицу Исфахан, но персы во главе с Надир Шахом предприняли контрнаступление, отвоевав большую часть территории Афганистана в 1738 году. Надир был убит в результате покушения в 1747 году, после чего джирга, или совет афганских племен, выбрал в качестве своего правителя одного из его молодых телохранителей по имени Ахмад Хан из племени абдали. Приняв имя Ахмед Шах, он стал первым пуштунским правителем Афганистана и добился наибольшего расширения территории своей страны. Ахмед Шах называл себя «Дурр-и-Дурран», или «Жемчужина из Жемчужин», поэтому и племя абдали стало называться дуррани). Основав свою столицу в пыльном южном Кандагаре, Дуррани продолжал завоевывать земли до самого Дели. Не случайно многие считают его основателем афганской нации. Его династия пала в 1818 году. После нескольких лет анархии в 1826 году Дост Мухаммед Хан захватил Кабул и, девять лет спустя, принял титул эмира.
Правление Дост Мохаммеда обеспечило относительную стабильность Афганистану, и казалось, что эта территория могла бы избавиться от своей воинственной репутации и перестать быть полем битвы между разными империями. Однако если иногда такая возможность и появлялась, то ненадолго. Появление новых мировых держав, стремившихся к расширению своего влияния, а то и своей непосредственной власти, предопределило историческую роль Афганистана как буферной зоны между соперничающими империями. В девятнадцатом столетии эта борьба между русской и британской империями стала известна в мире как «большая игра».
II
Красная Армия, даже если и была не в состоянии понять природу конфликта, в который дала себя вовлечь полтора столетия спустя, извлекла уроки из тактических ошибок. Признав необходимость использования авиации, верховное командование не только увеличило количество вертолетов и реактивных истребителей в Афганистане, но и разместило дополнительные эскадрильи тяжелых бомбардировщиков в Туркмении. Бомбардировщики совершали вылеты через границу, после чего возвращались на советскую территорию. И хотя численность советских войск оставалась постоянной — приблизительно 85 000 человек, — перегруппировка дивизий и расформирование ненужных частей (например, зенитно-артиллерийских бригад) при увеличении числа других частей, более необходимых для ведения военных действий, позволяли использовать советский контингент более эффективно. Вооружение также улучшилось. С 1980 года вместо 7,62-мм автомата Калашникова АК-47, основным стрелковым оружием советского солдата стал 5,45-мм автомат АК-74, имевший меньший калибр, за счет чего более легкие пули летели быстрее и поражали цель более точно (хотя многие солдаты предпочитали по-прежнему использовать более мощную старую модель).
Также появились улучшенные транспортные средства. Бронетранспортеры БТР-60 конца 1960-х годов, с которыми Советы начали войну, были заменены новыми БТР-70, имевшими более тяжелое бронирование. К тому же БТР-70 имел двери сзади, которые легко открывались в стороны и позволяли быстрее покинуть машину, чем в более ранних БТР-60, где были только верхние люки. Правда, оставалась еще опасность подрыва на минах, которых советские солдаты боялись не меньше, чем самих афганских мятежников, из-за чего большинство военнослужащих, рискуя попасть под пули снайпера, предпочитали сидеть на броне наверху, а не внутри машины. В этом случае при подрыве на мине те, кто сидел на броне, оказывались отброшенными взрывом и иногда получали травмы, но редко погибали или серьезно калечились, тогда как для тех, кто находился внутри, это чаще всего оканчивалось фатально. (Лучше бронированный БТР-80, появившийся в 1985 году, более или менее защищал солдат от большинства мин; еще одним его преимуществом был значительно более мощный двигатель). На смену боевой машине пехоты БМП-1 пришла новая — БМП-2. Она имела более толстую боковую броню и 30-мм пушку, которая имела большую скорострельность, чем стоявшая на БМП-173-мм пушка, и больший вертикальный угол стрельбы — 50 градусов высоты вместо 33 градусов, как на БМП-1. Многие из более легких и хуже бронированных боевых машин десанта (БМД), стоявшие на вооружении роты лейтенанта Востротина и других парашютно-десантных частей, были также постепенно выведены или перебронированы, потому что одна мина иногда могла полностью разрушить эту столь ненавидимую солдатами машину.
Крупные воздушные эскадрильи позволили усилить воздушные бомбардировки во время наступательных действий. Вертолеты все чаще использовались сухопутными войсками для внезапных нападений на группировки моджахедов. Устав, в соответствии с которым во время наступательных действий подразделения разведки были обязаны идти в пятнадцати километрах (более чем девяти милях) впереди батальонов, был рассчитан для войны между механизированными армиями. Но так как в Афганистане засады представляли собой смертельную опасность для большинства разведчиков, перемещавшихся далеко впереди своих батальонов, были введены новые правила, согласно которым подразделения разведки должны были оставаться в пределах видимости для остальной части группировки.
Для окружения группировок моджахедов Советы расширили использование механизированных войск, которые использовались в роли «молота», наступая вперед и прижимая противника к «наковальне», роль которой играли мобильные войсковые части. Для уничтожения баз поддержки моджахедов против поселений, где они предположительно могли находиться, обычно развертывали танковые и артиллерийские части. И, несмотря на то, что афганские правительственные войска по-прежнему оставались плохо обученными и оснащенными, советская 40-я армия действовала более эффективно при взаимодействии с ними.
Офицер Афганской армии Яр Мохаммед Станизи, командующий округом в провинции Газни, принимал участие в одной из первых таких операции в соседней провинции Пактика. Объединенная советско-афганская группировка окружила группировку моджахедов, готовившую диверсионное нападение. Приблизившись с другого фланга, главным советским силам удалось тогда через сорок восемь часов боевых действий почти вытеснить группу мятежников. Редко используемая тактика окружения была одним из немногих успешных маневров, используемых против моджахедов.
Несмотря на множество побед, одержанных моджахедами в начале войны, Станизи полагал, что распри между группировками мятежников неизбежно оттолкнут людей от них, и их поддержка среди народа будет все уменьшаться в дальнейшем из-за их жестокости. Один полевой командир моджахедов, действовавший в окрестностях Газни, как предполагалось, убил десять тысяч гражданских жителей и ограбил и поработил много других своих соотечественников, заставляя их готовить пищу и всячески обслуживать его солдат. И как бы ни были, возможно, преувеличены эти истории, Станизи однажды лично насчитал семнадцать тел после подобной расправы моджахедов над местной деревней. При этом один подросток был обезглавлен, а другая жертва была разорвана пополам за ноги.
В то же время, невзирая на свое недоверие к Советам, Станизи относился к ним с уважением за их очевидное бесстрашие. Конечно, они были вооружены несравненно лучше своих афганских коллег и могли позволить себе роскошь идти в бой в сопровождении бронетранспортеров, но, тем не менее, они почти всегда наступали впереди афганских частей. Тогда как его собственные солдаты не хотели вступать в открытый бой с очередной группировкой моджахедов, что часто огорчало его, то советские войска с их гораздо большей готовностью идти на риск обычно легко одерживали победу даже в тех редких случаях, когда им доводилось встретиться с отрядами повстанцев лоб в лоб. И все же, независимо от восхищения мужеством советских солдат, Станизи пугало то презрение, с которым они относились к своим афганским союзникам, и еще более ужасало их отношение к гражданским лицам. Большинство совместных боевых операций, в которых он участвовал вместе с советскими войсками, представляло собой репрессивные акции после очередного нападения моджахедов, их рейдов и засад. Возмездие почти всегда принимало форму тотальных бомбардировок.
III
В течение всей войны перед Советами неизменно стояла одна проблема. Мятежники имели гораздо больше боевого опыта, потому что они воевали намного дольше, чем многие солдаты-призывники Красной Армии, которые иногда проходили весь курс подготовки буквально за несколько недель, плюс — месяц на адаптацию к местным условиям перед двухгодичной службой в Афганистане. Если первоначально советские войска имели крупное преимущество в военных знаниях и опыте, то моджахеды скоро превзошли их. Более того, советских офицеров, не исключая и Валерия Востротина, пугало то, что моджахеды стали получать современное вооружение через военнослужащих Афганской армии, в результате налетов на советские склады или выменивая его у советских солдат. Об этой проблеме свидетельствовало все большее количество оружия, захваченного у моджахедов в бою.
Увеличились и поставки оружия мятежникам со стороны Соединенных Штатов, Саудовской Аравии, Египта и других стран, которое обычно переправлялось с караванами верблюдов и мулов через горные перевалы из Пакистана в провинции Хост, Пактия и Пактика. Оно складировалось в специальных тайниках и затем распространялось на север и на запад. Среди главных получателей было «Исламское Общество Афганистана». [55]
Мохаммед Джан — впечатлительный молодой человек с грустными глазами, ученик средней школы из провинции Логар к югу от Кабула — был одним из первых добровольцев этой группировки. Он вступил в «Исламское общество Афганистана» по примеру своего двоюродного брата, командира моджахедов, но еще больше под влиянием одного из своих учителей — ярого исламиста, который яростно критиковал советское вторжение и тайно распространял копии одной из публикаций повстанцев — «Послания моджахедов к учащимся».
После вторжения Афганская армия намеревалась использовать школу, в которой учился Джан, в качестве военного контрольно-пропускного пункта. Но вскоре школа подверглась нападению моджахедов. Джан бежал в Пакистан, откуда вернулся только после весенней оттепели, и так продолжалось каждый год. Подобно многим афганцам он уверовал в то, что Советы оккупировали его страну отчасти потому, что не могли допустить даже мысли о существовании исламского государства у своих южных границ. Он также верил, что Москва вела имперскую экспансию с целью приобретения портов в южных водах. Он чувствовал, что его обязанность — защищать свою родную землю.
В 1981 году, после года службы простым бойцом-пехотинцем в отряде мятежников, Джан стал командиром моджахедов, подобно своему кузену. Он начал сам организовывать засады в окрестностях своей деревни, что было наиболее распространенным видом операций против советских войск. Его селение лежало как раз в густонаселенной области вдоль плоской плодородной долины к югу от Кабула, где находится много небольших поселков и отдельных ферм, жители которых заняты выращиванием кукурузы, пшеницы и других зерновых культур в тени возвышающихся с обеих сторон гор. По этой же долине проходила главная дорога, по которой от Кабула на юг шли многочисленные советские конвои, в основном — в сторону Гардеза и Хоста. Как только отряд Джана узнавал график следования советских конвоев, моджахеды рыли укрытия в песчаном грунте вблизи дороги. Услышав шум двигателей очередного приближающегося конвоя, мятежники пропускали вперед первые две машины, а затем открывали огонь по бензовозам из реактивных гранатометов. Потом шли в ход автоматы Калашникова, из которых моджахеды косили советских солдат, пытавшихся спастись от жестокого огня ниже по склону долины.
Другие банды моджахедов также предпринимали подобные нападения. В июле Советы нанесли ответный удар. 108-я мотострелковая дивизия уничтожила несколько баз моджахедов вдоль шоссе. Воздушные удары и высадка десанта с вертолетов помогли разгромить моджахедов и нанести тяжелые потери. Но группировка Джана успела уйти без потерь.
Из других районов Афганистана больше всего подобных налетов совершалось в Панджшерской долине, где молодой командир Масуд предпринимал все новые атаки против Ваграма, Чарикара и Салангского шоссе. В июне советская 5-я мотострелковая дивизия начала наступление в районе города Фарах, к югу от Герата, чтобы преследовать командира моджахедов Мохаммед Шаха. После начала основных столкновений, дивизия повернула на север в сторону Герата, где развернулись тяжелые бои.
Чувствуя себя авангардом сопротивления и на месте рассчитывая свои действия в ответ на советские операции, моджахеды изготавливали самодельные мины, с помощью которых им удалось остановить и внезапно атаковать несколько советских колонн. Иногда применялась и другая тактика: моджахеды устанавливали на дороге фальшивые взрывные устройства и затем ждали, когда подойдет очередная колонна бронетехники, чтобы уничтожить солдат, которые попытаются найти и обезвредить эти «мины».
В августе 1981 года в деревне Гульбахар, у входа в Панджшерскую долину, моджахеды устроили особенно кровавую расправу над несколькими десятками крестьян, сочувствовавших правительству. Эта казнь вызвала новое наступление советских войск, получившее на Западе условное название «Панджшер-4». Исходной позицией для него должна была стать верхняя часть долины. В качестве ответной меры против действий моджахедов в другом районе страны афганские вооруженные силы провели зачистку с целью поиска оружия в Герате. Правительство также предприняло крупное наступление в северной провинции Балх против группировки таджикского командира по имени Забиулла, [56]только начинавшего приобретать известность. Советские и афганские реактивные истребители провели несколько бомбардировок провинции, но Забиулла смог удержать свои позиции, вынудив Афганскую армию эвакуировать свои отряды на вертолетах.
В провинции Логар было проведено еще несколько ответных операций против группировки Мохаммеда Джана. Советское командование бросило в бой пехоту, чтобы атаковать базы мятежников, но все атаки были отражены после ожесточенного боя. Несколько месяцев спустя база Джана подверглась более серьезной атаке. Наступление началось, когда передовые отряды пехоты вторглись в район Пули Алам, контролируемый Джаном. Впереди шли переводчики с мегафонами, которые призывали мятежников сдаться. «Это — конец! — кричали они мятежникам. — Вы умрете, если не сложите оружие!»
Джан к тому времени уже получил донесение о планировавшемся наступлении. На рассвете следующего дня он увидел, как советские танковые колонны двинулись на юг. Они поднимали огромные клубы пыли, с грохотом спускаясь вниз по склону долины. Джан послал около тридцати бойцов, чтобы занять зигзагообразную позицию вдоль реки рядом с дорогой. Позади них тянулась открытая пустынная местность. Им было приказано подпустить советских солдат поближе, на расстояние до тридцати футов от их позиции, а затем открыть огонь. Чтобы не перестрелять друг друга в ближнем бою, каждый должен был стрелять во врага только непосредственно видя его перед собой.
Джан насчитал в небе четыре реактивных истребителя. Они осуществляли поддержку основных наземных сил с воздуха вместе с шестью вертолетами Ми-8, которые начали бомбить долину в восемь часов. Вслед за бомбардировкой вперед двинулись танки, которые должны были окружить залегших около дороги бойцов Джана. Но те применили в ответ реактивные гранатометы и быстро вывели из строя четыре танка. Начался жестокий бой, когда следовавшие за танками советские пехотинцы приблизились к позициям афганцев. Стрельба велась на таком близком расстоянии, что бойцы часто были не в состоянии определить, где свои, а где чужие позиции. В этом и заключалась цель Джана, ради которой он разместил своих бойцов зигзагом вдоль дороги.
К вечеру склон долины был повсюду усеян телами убитых, но бой продолжался. Так как мятежники не могли подойти достаточно близко, чтобы убедиться, убиты или ранены их товарищи, они при помощи веревок захватывали тела и вытягивали их из зоны обстрела. Джан отправил своих раненых, которых оказалось всего трое, в ближайшую деревню. Между тем, местные женщины тайком принесли оттуда оставшимся бойцам дюжину коробок с боеприпасами (по 750 патронов в каждой), когда их запасы стали подходить к концу в ходе боя.
Бой ненадолго прекратился, обе стороны получили передышку до четырех утра, когда на помощь группе Джана подошел другой отряд моджахедов из группировки, возглавляемой фундаменталистом Гульбеддином Хекматьяром. Вместе они отбили атаки советских войск, которые были вынуждены отступить, оставив семьдесят убитых. Хотя многие из людей Джана были ранены, убитых было немного. Добыча включала тридцать советских автоматов Калашникова, два гранатомета и две рации.
На следующий день советское командование снова обратилось к повстанцам через громкоговорители, пригрозив начать новую бомбардировку, если тела советских солдат не будут собраны и переданы Советам. Чтобы подтвердить серьезность этой угрозы, вертолеты и реактивные самолеты сбросили на долину приблизительно 350 бомб. Моджахеды подчинились сразу, все тела погибших были сложены на грузовики и доставлены к местному военному штабу.
Победа отряда Джана обошлась ценой бесчисленных сожженных домов и деревьев. В своем стремлении покончить с постоянными нападениями моджахедов на движущиеся на юг конвои, Советы огнем из танков и гранатометов превратили цветущую зеленую долину в выжженную пустыню. Все, что могло служить транспортным средством, включая ишаков и рогатый скот, было уничтожено. Части Красной Армии угоняли сельских жителей; многих из них убивали по подозрению в том, что они являлись экстремистами. Иногда для того, чтобы припугнуть других, беспомощных людей обливали горючим и сжигали заживо. Но хотя целые поселения медленно или быстро исчезли, моджахеды продолжали устраивать нападения на советские автоколонны. Вокруг дороги громоздились остовы разбитых танков, бронетранспортеров и грузовиков…
IV
Осторожность Вашингтона в отношении открытой поддержки сопротивления советскому вторжению в значительной степени была обусловлена американской оппозицией, которая открыто высказывала свое неодобрение. В 1980 году прямая помощь группировкам мятежников составляла лишь около 30 миллионов долларов. Но если в течение следующих четырех лет первого срока правления Рональда Рейгана эта незначительная сумма оставалась неизменной, другие заинтересованные страны меньше колебались в вопросе о поддержке моджахедов.
Пакистан, юго-восточный сосед Афганистана, с самого начала энергично выступил против советского вторжения. Имея в качестве соседа с одной стороны своего злейшего врага, Индию, а с другой стороны — контролируемый Советами Афганистан, Пакистан видел для себя потенциальную угрозу изоляции в окружении враждебных стран. Кроме того, военный диктатор Пакистана, Мохаммед Зия-уль-Хак, опасался, что в случае успеха советского вторжения Кремль может пойти еще дальше на юг в стремлении получить доступ к ближневосточной нефти и Аравийскому морю.
Набожный, хотя и не радикальный мусульманин Зин сделал себя международным изгоем после захвата власти во время военного переворота в 1978 году, повесив своего предшественника — премьер-министра Зульфикара Али Бхутто. Кроме того, генерал Зия, чьи напомаженные волосы и широкие усы напоминали о давно прошедших временах, разозлил Вашингтон еще и тем, что начал собственную секретную программу создания ядерного оружия. Теперь выступив против Советов, он мог стать полезным для Соединенных Штатов, что представляло для Исламабада даже больше, чем геостратегическую выгоду.
Генерал Ахтар Абдур Рахман Хан — суровый начальник пакистанской межведомственной разведки ИСИ (ISI, аббревиатура от Inter-Services InteIIigence) — сумел убедить Зия-уль-Хака в возможности сокрушить советскую военную машину в Афганистане. Ахтар уговорил его начать поставки оружия и подготовку кадров для афганского сопротивления, при условии, что горшок «не закипит», как любил говорить сам Зия. Кроме того, Исламабад позволил моджахедам создать базовые лагеря на своей территории — в Северо-Западной Пограничной провинции, граничащей с Афганистаном, где даже пакистанские законы почти не действовали.
Зия обратился к Джимми Картеру, и президент США согласился помочь. Правда, помощь не была предоставлена незамедлительно. Поначалу, в 1980 году, Зия отверг предложенные в качестве помощи моджахедам 400 миллионов долларов «на орешки» как слишком незначительную сумму. Его тактика все большего втягивания Пакистана в «холодную войну» сработала. В следующем году новая администрация Рейгана ассигновала на поддержку афганского сопротивления в общей сложности 3,2 миллиарда долларов США (не считая небольших сумм, выделенных ЦРУ непосредственно для того, чтобы обеспечить сопротивление оружием). Однако у Вашингтона не было реальной стратегии, кроме как причинить по возможности больший ущерб советским войскам. Белый дом не верил, что моджахеды могли нанести поражение Красной Армии.
Зия настаивал на том, что именно он должен контролировать помощь ЦРУ моджахедам — как оружием, так и деньгами. Тем самым Пакистан, который впрочем, как и США, не хотел афишировать поддержку моджахедов из опасения спровоцировать Москву на открытый конфликт, позволил правительству США отрицать свою причастность к финансированию моджахедов, осуществляя помощь афганскому сопротивлению через пакистанскую разведку ИСИ. Но зато контроль над денежными потоками давал Зия-уль-Хаку власть самостоятельно решать, какие группировки афганских мятежников получат наибольшую выгоду от заокеанских щедрот. Так, львиная доля американской помощи доставалась самым бескомпромиссным группировкам, главным образом — бойцам Гульбеддина Хекматьяра. Например, Ахмад Шах Масуд, несмотря на значительные успехи в боях против советских войск, не получил почти никакой помощи от ЦРУ, и даже позже, когда она была выделена, большинство из этих денег было расхищено пакистанскими чиновниками и лидерами моджахедов, в числе которых был и Бурхануддин Раббани, которому Масуд номинально подчинялся. Решительный шеф ИСИ Ахтар стремился усилить строгий контроль над контактами, которые поддерживало с моджахедами ЦРУ. Альянс Зия-уль-Хака с исламистами-джихади как внутри, так и за пределами Пакистана, в конечном итоге мог иметь серьезные последствия и для его собственной страны, превратив более или менее светское государство в такое, где исламистские фундаменталисты получат реальную власть и будут представлять для правительства постоянную угрозу.
Китай был одной из первых стран, которые последовали примеру Пакистана и начали оказывать моджахедам существенную поддержку. Пекин, который также соперничал с Советским Союзом и Индией, начал переправлять в Афганистан оружие. Египет начал делать то же самое, но в меньших объемах. Однако эта помощь бледнела по сравнению с той поддержкой, которую оказывала афганским моджахедам Саудовская Аравия. Эр-Рияд решил удвоить ту сумму, которую согласился выделить моджахедам Вашингтон. Саудовский Генеральный департамент разведки, возглавляемый эрудированным «западником» принцем Тюрки Аль-Фейсалом, пожертвовал на это дело сотни миллионов долларов от нефтяной прибыли и приобрел большое влияние среди моджахедов, вплоть до того, что занимался отбором командиров и группировок, которые считал нужным поддержать в первую очередь. Позднее дополнительная помощь моджахедам стала поступать из частных источников в Саудовской Аравии, в том числе и от Усамы бин Ладена. Отпрыск крупнейшего строительного магната страны, Усама бин Ладен не только пожертвовал афганским моджахедам миллионы долларов и строительное оборудование, с помощью которого им были построены подземные комплексы в горах Тора Бора на востоке Афганистана. Он также помог привлечь в Афганистан орды арабских и других иностранных боевиков из числа исламистских фундаменталистов. Именно они во многом способствовали тому, что джихад в Афганистане из сопротивления местному правительству и его советским покровителям превратился в международную идеологическую борьбу против того, что исламисты считали «западным упадком» и «западным господством».
Другой крупный и влиятельный сосед Афганистана, Иран, был не в том положении, чтобы оказывать помощь афганским мятежникам, поскольку в то время находился в состоянии открытой конфронтации с Западом из-за фундаменталистской революции Хомейни и захвата американских заложников. К тому же Иран вел разрушительную восьмилетнюю войну с Ираком, начатую после нападения иракского диктатора Саддама Хуссейна в 1980 году. Но даже несмотря на все эти проблемы, выводившие Тегеран из игры, иранское правительство все же умудрялось оказывать помощь изолированным и вытесненным на второй план отрядам хазарейцев в Афганистане. Хазарейцы были шиитами, как и большинство иранцев, и сражались против советских войск в горах Гиндукуша, где Советы могли наносить ответные удары в основном только с воздуха. Вдобавок к их противостоянию с другими — в основном пуштунскими — группировками афганских мятежников, хазарейские племена были известны своими постоянными междоусобицами и редко объединялись между собой для организованного сопротивления советским и афганским правительственным силам.
Поставки оружия, главным образом через Пакистан, стали более регулярными и позволили моджахедам заменить большую часть устаревших винтовок и другого вооружения. Чтобы скрыть свое участие в этом, поставщики снабжали их вооружением советского производства, многое из которого было закуплено в восточноевропейских странах советского блока — например, гранатометы РПГ-7, ставшие излюбленным оружием мятежников благодаря своей способности пробивать броню советских боевых машин. ЦРУ продолжало закупать британские винтовки Энфилда в таких странах, как Греция и Индия, и переправлять их через Пакистан. С другой стороны, теперь моджахеды все более привыкали к тяжелым 12,7-мм пулеметам ДШК чешского производства [57], из которых можно было также успешно вести огонь по низколетящим советским самолетам, и к автоматам Калашникова АК-47.
Однако страны-доноры желали точно знать, где и как распределяется их помощь, особенно после марта 1982 года. Именно тогда из-за междоусобиц между группировками моджахедов развалился «Исламский союз освобождения Афганистана», созданный в 1980 году шестью основными партиями афганских мятежников. На основе расколовшегося «Исламского союза» его глава Расул Сайяф создал свою собственную консервативную партию с тем же названием. Бывший профессор исламского права в Кабуле, Сайяф был теснее других лидеров моджахедов связан с саудовцами, и, как полагают, в том же месяце получил 39 миллионов долларов от своих саудовских сторонников.
Двадцатидвухлетний Абдул Хак, бывший союзник Хекматьяра, позже присоединившийся к «Исламской партии Афганистана» во главе с Юнисом Халисом, теперь тоже сформировал свою собственную группу сопротивления в Кабуле. Абдул Хак происходил из богатого пуштунского рода из юго-восточной афганской провинции Нангархар. При правительстве Дауда он был заключен в тюрьму за измену. Теперь он командовал несколькими тысячами боевиков, которые устраивали убийства и нападения в столице, включая июньские бомбежки городской электростанции и тюрьмы Пул-и-Чархи. Здоровенный, бесстрашный, общительный Абдул Хак был еще и набожным, хотя исламская идеология интересовала его куда меньше, чем других лидеров моджахедов. Но, кроме всего прочего, он также поддерживал тесные секретные контакты с ЦРУ, причем напрямую, без контроля со стороны пакистанской ИСИ. [58]
В южных пустынных районах близ Кандагара действовал другой влиятельный командир, которого называли «Инженер Эсматулла». [59]Он утверждал, что под его началом было пять тысяч человек. Будучи в прошлом армейским офицером, он присоединился к умеренному «Национальному исламскому фронту Афганистана» во главе с Саидом Ахмадом Гейлани и помог его группировке захватить в свои руки контроль над большей частью этого провинциального центра. Он и другие командиры моджахедов по всей стране продолжали нападения не только на армейские отряды, но и на правительственных чиновников и советских советников.
V
Лейтенант Востротин еще не успел окончательно оправиться от тяжелых ранений, полученных в бою в Панджшерской долине, когда в сентябре вышел из ленинградского госпиталя и возвратился в Афганистан. Он все еще с трудом мог видеть левым глазом, да и левая рука пока еще плохо слушалась его. Однако его послали назад в Бамиан, к западу от Кабула, — в тот самый район, где возвышались две высеченные в склоне горы монументальные статуи Будды шестого столетия, которые были впоследствии уничтожены фундаменталистами Талибана в 2001 году. Поэтому к его боевым обязанностям как командира 9-й роты добавилась и охрана статуй. Когда рота попадала под огонь на горных тропах, в ход шли дымовые снаряды, которые помогали отогнать даже самых настырных моджахедов. После того, как Востротин вернулся на авиабазу в Баграме, он, наконец, получил звание капитана и повышение по службе — теперь он стал начальником штаба батальона.
Несмотря на постепенный отказ советских воздушно-десантных частей от неуклюжих БМД — боевых машин десанта, в конце 1981 года солдаты Востротина по-прежнему разъезжали на них. Они испробовали все возможные способы, чтобы укрепить броню этих ненадежных машин, даже пытались закладывать днище изнутри мешками с песком. Но БМД все равно оставались опасным транспортом в случае атаки.
7 ноября 1981 года, в день, когда в Советском Союзе отмечался День Октябрьской революции, Востротин был дежурным офицером по части. Как показала практика, именно в такие праздничные дни, когда следовало ожидать наиболее крупных вылазок моджахедов, на дежурство лучше было назначать офицеров из старшего командного состава, а не их подчиненных. Правило оправдало себя и сегодня: во время дежурства Востротина один мотострелковый батальон был атакован с севера — в том месте среди красноватых скал, чуть выше которого находится вход в Панджшерскую долину. Востротин бросился на помощь, присоединившись к срочно выступившей из Баграма колонне БМД. Спеша к месту боя, Востротин торопил водителей, чтобы те двигались быстрее. Разведка почти не проводилась.
Востротин стоял в своем БМД, глядя вперед сквозь смотровую щель, когда внезапно мешки с песком у него под ногами взорвались, заполнив кабину песком и пылью. Он тяжело упал на колени. Машина подорвалась на мине, но мешки с песком поглотили основную часть взрывной волны. Востротин был контужен и получил сильные ушибы, но провел в госпитале в Баграме только две недели. А боевые машины десанта были полностью сняты с вооружения только к 1983 году.
VI
Завершение в 1982 году стального моста Дружбы через Амударью в районе узбекского города Термез повысило боевой дух советских войск. Теперь на смену паромам и понтонным мостам, которые использовались, начиная с момента вторжения, и часто разрушались, пришло дорожное и рельсовое сообщение. Мост позволил Москве расширить доставку в Афганистан подкреплений и грузов и уменьшил зависимость войск от дорогостоящих грузовых авиарейсов, которые до этого времени выполняли главным образом 7-тонные транспортные самолеты Ан-12 и 20-тонные Ил-76. Помимо военных грузов, по воздуху доставлялись также большая часть продовольствия и другой гуманитарной помощи, которые распределялись среди гражданского населения в надежде на усиление поддержки правительства.
Советы продолжали расширять свои военные операции и вновь попытались взять под свой контроль города Кандагар и Герат, в которых хозяйничали мятежники. Крупнейшую группировку моджахедов в Герате возглавлял Исмаил Хан, который, как и Масуд, был членом «Исламского общества Афганистана», возглавляемого Раббани. Советские солдаты, как и сами сторонники Исмаил Хана, называли его «Туран Исмаил», так как, еще будучи офицером Афганской армии, он носил звание «турана», то есть капитана. Главной проблемой отрядов Исмаил Хана было снабжение, так как Герат находился на западе страны, вдалеке от основных источников оружия, которое доставлялось из Пакистана. К тому же, передвижение отрядов по плоским открытым равнинам, окружавшим город, было очень опасно.
Хотя части Афганской армии в районе Герата были слишком растянуты, на советской авиабазе в близлежащем городе Шинданд была размещена 5-я мотострелковая дивизия Красной Армии. Советские войска часто проводили противоповстанческие операции по принципу «зуб за зуб», в отместку за очередное нападение мятежников, но точно определить размах боевых действий в Гератской провинции трудно из-за сложностей с подбором фактов в тумане Афганской войны. Советские и западные средства массовой информации сообщали приблизительно о шестидесяти афганских правительственных чиновниках, убитых моджахедами в Герате весной 1982 года. В сообщениях, цитирующих советские источники, говорится, что советская 5-я дивизия при поддержке афганской 17-й дивизии захватила Герат штурмом, в ходе которого было убито несколько тысяч человек. Но командир 5-й дивизии Владимир Леверов отрицает, что его дивизия участвовала в какой-либо подобной крупномасштабной операции. Советская статистика, как известно, ненадежна: так, в ходе артиллерийских обстрелов невидимого противника, когда наличие жертв вообще сомнительно, в отчетах обычно писали о сотнях убитых.
В мае 1981 года в провинции Газни к югу от Кабула развернулись бои между местной группировкой моджахедов и 14-й афганской дивизией. Они продолжались до тех пор, пока не прибыло подкрепление в лице советской бригады и не сокрушило силы мятежников. Но Панджшерская долина, которую обороняли примерно три тысячи бойцов Ахмад Шаха Масуда, разбитых примерно на сто мобильных ударных отрядов и других групп для защиты деревень, оставалась для Советов самой большой проблемой. Хотя использование маленьких партизанских групп показало себя весьма эффективным и против американских сил в других повстанческих войнах, например во Вьетнаме, «Лев Панджшера» был одним из немногих среди командиров афганских мятежников, кто применил эту тактику. Видимо, у других просто не было его организационных и административных способностей.
Абдул Назир Зияи, присоединившийся к моджахедам в начале 1980-х годов, когда ему было восемнадцать лет, не сомневался в талантах Масуда. В следующем году рано повзрослевший, долговязый подросток начал обучение в группе из сорока пяти добровольцев, большинство из которых получили хотя бы неоконченное образование в колледже. Их аскетическая жизнь была тяжелой. Часто не хватало продовольствия, как и одежды, которую приходилось красть с советских складов или, когда это было возможно, снимать с трупов. Но лишения не умалили их решимости.
Когда во время своей первой встречи с Масудом Зияи убежденно заявил, что самоотверженность моджахедов и искренняя народная поддержка помогут вытеснить из Афганистана советские войска, опытный командир снисходительно улыбнулся ему. «Я слышал это от многих смелых душ, — ответил он, — но только тщательное планирование позволит сопротивлению победить». Однако было нечто большее, чем просто дар тактического планирования, что сделало Масуда грозой Советов. Внешне религиозный лидер с репутацией храбреца не считал для себя унизительным беседовать о вопросах стратегии даже с такими зелеными новичками, как Зияи. Именно эта его черта помогла ему заслужить преданность своих бойцов.
Масуд ввел среди своих бойцов три различных формы сопротивления, соответственно, разделив их на отряды трех типов. Первые представляли собой отборные мобильные группы из десяти-тридцати человек, которые предпринимали внезапные атаки против артиллерийских батарей и других советских объектов, развернутых в основном в Панджшерской долине. Вторые участвовали в нападениях на отдельные слабые пункты в обороне противника, как правило, более удаленные от советского контроля. Для этого крупные силы из тридцати — сорока человек атаковали советские и правительственные объекты и затем оставались в этом районе в течение нескольких дней. Третьи — наиболее важные в долгосрочной перспективе — работали в пограничных областях, еще более удаленных от советского контроля, например, в Нуристане около пакистанской границы. Там моджахеды создавали прочные зоны поддержки, где должны были располагаться лагеря для военной подготовки и идеологической обработки новобранцев в духе идей джихада; иными словами, бойцов учили распространять эту тактику повсюду в других местах. Масуд предполагал создать одну такую безопасную зону в Панджшерской долине, а другую — в Салангской долине.
В административной деятельности Масуд опирался на наблюдательный совет — Шура-и-Низар, позже преобразованный в партию с тем же названием, который давал поручения для комитетов — политического, культурного, здравоохранения, образования, судебного, финансового и других. Эта простейшая гражданская администрация занималась уже не просто вооруженной борьбой против Советов, а стремилась заручиться народной поддержкой с помощью политической агитации и показать внешнему миру, что моджахеды могут сами управлять своими делами. Таким образом, обучение управлению, социальному обеспечению и другой деятельности, необходимой для поддержания жизни и общества в безопасных зонах было, возможно, столь же важно, как и обучение обращению с оружием. Такие навыки, жизненно необходимые в тех условиях, когда правительство лишено власти, должны были помимо прочего продемонстрировать людям, что моджахеды были бы лучшей альтернативой, чем просоветское правление Кармаля.
По мере того как его планы обретали форму, Масуд лично встречался с командирами, которым он доверял, и сам вникал в мельчайшие детали многочисленных операций. Его подчиненные любили его за его способность руководить без снисхождения или запугивания. Авторитет Масуда много выигрывал за счет того, что он представлялся человеком из народа, широко доступным и открытым для различных мнений. Его командиры также уважали его за умение закрывать глаза на некоторые их неудачи — по принципу «на все воля Аллаха», так же, как и за то, что он никогда не пытался приписывать себе чужие успехи, в отличие от некоторых других командиров. К нему хорошо относились даже обыкновенно непримиримые муллы. Масуд не только побуждал своих командиров принимать самостоятельные решения в случае необходимости вместо того, чтобы ждать распоряжений сверху, но и установил в среде своих сторонников своего рода «меритократию», то есть «власть заслуженных», активно продвигая успешных и энергичных командиров и одновременно понижая в должности или наказывая других.
В апреле 1982 года Масуд организовал смелый ночной налет на авиабазу в Ваграме. Эта тщательно спланированная операция, которой помогали саботажники в рядах афганских вооруженных сил, началась с нападения на сто с лишним контрольно-пропускных пунктов на пути к базе. С помощью ракетного и минометного огня, открытого моджахедами по советским самолетам, как сообщали, был уничтожен огромный транспортный самолет Ан-22.
Этот рейд привел советское командование в ярость и спровоцировал самое крупное до настоящего времени контрнаступление объединенных афганско-советских сил численностью около 15 тысяч человек на Панджшер, которое началось в следующем месяце и продолжалось три недели. В течение недели советская авиация с базы в Ваграме бомбила Панджшерскую долину. После этого несколько вертолетных эскадрилий, по шесть вертолетов в каждой, высадили в определенных участках долины отборные отряды воздушно-десантных войск. В то время как транспортный вертолет Ми-6 выгружал десант, боевые вертолеты Ми-24 кружили поблизости, обеспечивая прикрытие с воздуха. Каждый такой вертолет нес на борту четырехствольный скорострельный пулемет и несколько контейнеров с тридцатью двумя 57-мм ракетами. Не случайно Ми-24 прослыли самым страшным оружием в этой войне.
Когда моджахеды контратаковали десантников, Советы начали главное наступление со стороны южной части долины. Масуд пропустил вперед наступавшие в авангарде афганские части. Но когда следовавшие за ними советские войска вышли к месту, где вход в долину сильно сужался, моджахеды взорвали ущелье с обеих сторон, блокировав тем самым узкую грунтовую дорогу вдоль реки Панджшер. В результате авангард временно оказался в ловушке. В другом месте бойцы Масуда организовали несколько засад, в одной из которых, около деревни Доаб, было уничтожено с полдюжины бронетранспортеров и несколько танков.
Один советский воздушно-десантный полк был скован контратакой моджахедов в районе селения Руха, которое когда-то в 1980 году пришлось штурмовать лейтенанту Полякову. Поскольку советские потери все росли, к селению Руха под сильным огнем выдвинулся 108-й мотострелковый батальон, которым командовал капитан Руслан Аушев, и солдаты были спасены. Капитан Аушев, ингуш по национальности родом с Кавказа на юге России, потерял много людей и сам был тяжело ранен, за что был удостоен высшей воинской награды — звания Героя Советского Союза.
Солдаты прозвали вертолет Ми-24 «крокодилом» из-за его устрашающего вида — с двумя нависающими над кабиной выпуклыми двигателями и короткими крыльями, увешанными бомбами и ракетами. Эти вертолеты, ставшие символом советского военного присутствия в Афганистане, оглашали своим ревом Панджшерскую долину, атакуя скрытые цели моджахедов, в то время как колонны бронетранспортеров, танков и грузовиков следовали по грунтовой дороге вдоль склона. Советские войска начали второе неожиданное нападение с севера, в верховьях долины, где они встретились с главной колонной и впервые полностью овладели дном долины. Но они были не в состоянии выбить моджахедов с ее склонов, так как те окопались в горах выше советских десантников. Советы были вынуждены вывести все силы несколько недель спустя, оставив после себя множество разбитой техники и разрушенные деревни. В этих боях они потеряли триста-четыреста человек убитыми.
В ходе другой операции по захвату Панджшерской долины в конце августа 1982 года, советские войска снова заняли дно долины, тогда как отряды моджахедов скрылись среди окружающих высот. На сей раз советские войска полностью уничтожили селения, поля и каналы еще до того, как 10 сентября начали отход из долины. Хотя Масуду удалось в значительной степени сохранить свои силы, гражданское население Панджшера, составлявшее приблизительно восемьдесят тысяч человек, сократилось, вероятно, наполовину.
Будучи не в состоянии выкурить Масуда из Панджшерской долины, советское командование поставило перед собой более простую задачу — максимально осложнить ему жизнь. После окончания основных боев, 9-я рота Валерия Востротина была размещена в городе Чарикар, приблизительно в пятнадцати милях от входа в долину. Чтобы не допустить советские войска опять в Панджшер, Масуду пришлось пойти на риск и рассредоточить свои силы, чтобы занять все тропы, ведущие в долину и из нее. Израненный в боях капитан Востротин провел часть лета в Москве на курсах повышения квалификации командного состава. Теперь же, снова вернувшись к своим солдатам, он с тяжелым сердцем наблюдал за тем, как военное командование, как ему казалось, впадало в «наполеоновский комплекс». Они могли бы признать, что сохранение контроля над Панджшером было бы слишком дорогостоящим в плане потерь людей и техники, по крайней мере, сейчас. Сумев, наконец, извлечь уроки из географии Афганистана, они сосредоточились на проведении более или менее предсказуемых и не столь разрушительных операциях.
40-я армия поделила страну на зоны. Стратегически важные области, вроде известного Хайберского горного перевала, по которому пролегал путь от Кабула к Пешавару, как и другие пути из Пакистана, предполагалось взять под полный контроль в ходе ряда запланированных операций. После этого в захваченных пунктах будут оставлены гарнизоны из советских или афганских частей на срок до года или до тех пор, пока их не сменят в ходе новой серии операций. Несмотря на некоторые изменения к лучшему в тактике, панджшерский опыт Востротина подсказывал ему, что разбросанные тут и там маленькие гарнизоны, где солдаты чуть не сходят с ума от скуки и одиночества, не особенно эффективны. Максимум, на что они способны, это заставить моджахедов перенести свои транспортные маршруты куда-нибудь еще, где из-за огромной площади советские или афганские правительственные войска не смогут контролировать их. Тем временем, большинство советских сил было занято охраной крупных городов, дорог, электростанций и других ключевых объектов.
Относительно редкие наступательные операции проводились в основном против крупнейших повстанческих групп, включая группировки Масуда и Исмаил Хана в Герате. Более мелкие банды пока более или менее оставили в покое. К тому времени, когда Востротин в июле покинул Афганистан для прохождения курса дополнительной подготовки для офицеров, войсковые операции проводились в основном вокруг очагов сопротивления вблизи Кандагара на юге, около Хоста на востоке, в окрестностях Кабула и на севере страны. Как и в Панджшере, цели этих операций сводились к минимуму — от устранения командиров повстанцев до нанесения как можно большего ущерба их группировкам, чтобы уменьшить возможность новых нападений с их стороны в дальнейшем, после отвода войск к исходным позициям.
VII
Жизнь на базе Чарикар около аэродрома Баграм для Владимира Полякова — наивного молодого лейтенанта, переведенного в Афганистан из Восточной Германии — и его сослуживцев-офицеров превратилась в однообразную, одуряющую работу. Их тоскливую жизнь разнообразили лишь отдельные абсурдные или трагические случаи, происходившие с его сослуживцами иногда во время длительных запоев. Так, один лейтенант, который частенько напивался в хлам, и которого даже молодые солдаты воспринимали как «деревенского дурачка», имел привычку веселить всю часть, бегая вокруг палаток в одном нижнем белье и паля из пистолета в воздух. Другой офицер как-то раз вернулся из прачечной настолько невменяемым, что был не в состоянии даже ответить на оклик часового. Перепуганный часовой открыл огонь и ранил его.
Запои продолжались по нескольку дней, когда люди получали из дома заветные посылки со спиртным. Общественная жизнь офицеров строго отделялась уставом от жизни солдат, но не меньше зависела от выпивки. Из запасов, припрятанных в тайниках в пустыне или в горах за пределами базы, офицеры готовили собственное варево в металлических бочках, украденных из столовых, или устраивали набеги на чужие припасы. Чтобы добыть необходимые деньги на выпивку, молодым лейтенантам приказывали красть с военных складов дизельное топливо, масло и другие товары, которые потом продавались местным владельцам магазинов. (Впрочем, эти деньги шли также на покупку овчинных полушубков и другой теплой одежды, чтобы выдержать жестокие зимние холода).
Марихуану можно было легко получить у местных жителей. Поляков, впервые застукавший своих солдат за курением травки, был настолько шокирован этим, что избил виновников так, что с тех пор редко заставал солдат за таким занятием. Но еще более молодого офицера привели в ужас принятые в части порядки, определявшие все существование солдат, а именно — издевательства старослужащих над новобранцами. Тяжелые условия жизни в Афганистане придали и без того глубоко укоренившейся традиции злоупотреблений, восходящей еще к царской армии, совершенно зверскую форму, которая может ассоциироваться разве что с тюремными порядками. Поскольку офицерский корпус был слишком малочисленным и недостаточно подготовленным к тому, чтобы привить дисциплину в армии, эта задача возлагалась на солдат второго года службы, или «дедов», как их называли, которые большую часть своего досуга развлекались, избивая молодых солдат и всячески издеваясь над ними. Те солдаты, кто уже отслужил свои два года и подлежал демобилизации, но еще не получил приказа о возвращении в Советский Союз, назывались на сленге «дембелями». «Деды» заставляли своих сослуживцев работать на них, отдавать свои порции в столовой и терпеть любое наказание, чтобы развлечь «старших».
Поляков не мог понять, как люди, которые сегодня избивали своих сослуживцев, могли завтра идти вместе с ними в бой. Поэтому он делил своих подчиненных на две категории: на ответственных и дисциплинированных и на «почти ни на что не годных». Именно это различие обыкновенно проявлялось наиболее явно в критических ситуациях. Однажды попав под обстрел в одном из боев в Панджшерской долине, он лежал среди валунов рядом с солдатом, который был известен своим презрением как уставу, так и к «линии партии». Однако теперь этот солдат, в отличие от некоторых своих сослуживцев, проникнутых показным патриотизмом, но бесполезных в бою, показал всю свою стойкость, даже несмотря на ранение в ягодицы. «Идите здесь, товарищ лейтенант, здесь безопаснее», — прошептал он своему командиру. Глубоко тронутый этим, Поляков приказал ему: «Лежи и не двигайся, ты же ранен! И не волнуйся обо мне».
Душным и жарким афганским летом многие солдаты большую часть времени ходили в нижнем белье. Многие страдали дизентерией от местной воды, а беспробудное пьянство только усугубляло их страдания. Некоторые умирали, но чаще всего поправлялись в течение нескольких дней. Неизвестно, так это или нет, но по слухам, для выздоровления нужно было есть сыр любых имеющихся сортов. Кроме того, русские солдаты страдали от сыпного тифа, холеры и малярии едва ли не больше, чем от уже ставшего обычным гепатита.
Советские популярные звезды эстрады, такие как певец Иосиф Кобзон, постоянный гость на советских сценах и телевидении в то время, иногда давали случайные концерты для воинских частей в Кабуле, но лекции о военной тактике проводились значительно чаще. Как-то раз, во время одной такой лекции, посвященной теме взрывчатых веществ, в аудитории вдруг раздался взрыв, за которым сразу же последовали истошные крики «Бля! Бля! Бля!!!» Оказалось, что во время лекции один из солдат-срочников от скуки играл с запалом гранаты, пока он случайно не взорвался, оторвав ему два пальца. «И зачем, черт возьми, я рассказываю вам все это, — возмутился лектор, — если вы меня не слушаете?!»
В обязанности Полякова входило патрулирование некоторых районов Кабула. В первые месяцы даже офицеры носили с собой автомат Калашникова, который был предметом особой мужской гордости. Но это скоро прошло, и Поляков начал все чаще нарушать инструкции, оставляя на базе даже свой пистолет, который, как он считал, принес бы больше вреда, чем пользы, окажись он в действительно сложной ситуации на улицах города.
Поляков и другие офицеры стали часто заглядывать в маленький ресторанчик, расположенный вблизи комплекса советского посольства. Садовник посольства, который владел этим заведением и угощал своих русских посетителей таким экзотическим напитком, как британское пиво, был достаточно смел, чтобы иногда расспрашивать офицеров о войне.
— Здесь отцы воюют со своими сыновьями, — сказал он однажды вечером. — Мужчины убивают своих собственных братьев. Как вы сами думаете, что вы делаете? Кого вы действительно поддерживаете?
Поляков ответил в соответствии со своими стандартными взглядами советского офицера, что, дескать, Нур Мохаммед Тараки был «нашим» человеком, а его убийца, Амин, был американским агентом; что Красная Армия должна была защитить достижения афганской коммунистической революции. Но такие объяснения звучали все более и более бессмысленно даже для самых преданных своему интернациональному долгу офицеров.
Для Полякова слова садовника, который, как и большинство русских, был почти изолирован от других местных жителей, говоривших в основном только на пушту или дари (афганской форме персидского языка), звучали как драматический, тревожный голос народа. Его собственное разочарование ходом войны постепенно превратилось в уверенность, что само вторжение было огромной ошибкой брежневского империализма. «И что же, спрашивается, я здесь делаю?» — все чаще задавался он вопросом, размышляя о стране, чей пейзаж и образ жизни первоначально казались ему совершенно незнакомыми, и во многом все еще оставались такими.
Однажды Поляков патрулировал центр города Кабул с тремя из своих солдат, когда к нему вдруг подбежал запыхавшийся советский солдат-таджик из другой части. Указав на припаркованный поблизости афганский армейский грузовик, он рассказал, что те несколько солдат в машине только что пробовали уговорить его присоединиться вместе с ними к моджахедам, ссылаясь на то, что, дескать, все они такие же мусульмане. Разочарование Полякова выросло еще на несколько делений после того, как его бойцы бросились арестовывать потенциальных вербовщиков, однако те, к величайшему изумлению лейтенанта, оказались не афганскими, а советскими солдатами!
Еще более его бесила система распределения наград. Правду о том, как это делалось, он узнал, случайно подслушав беседу между двумя высокопоставленными офицерами о вручении Ордена Красной Звезды, высокой воинской награды, некоему политическому чиновнику, который, очевидно, читал лекцию об уважении афганских традиций, в то время как подразделение Полякова находилось на передовой под вражеским огнем. Подслушанный разговор показал, что медали давались не за заслуги, а в соответствии с системой квот. Большая часть наград, число которых определялось высшим командованием, доставалась армейским политическим чиновникам — так называемым «политрукам», являвшимся комиссарами партии в армейских частях. Лишь немногие из них лично участвовали в боях, остальные же пользовались заслуженным презрением тех, кто сам воевал. Получение высокой награды давало ее получателю возможность выбора для дальнейшего обучения в одной из военных академий Советского Союза.
В то же самое время Поляков видел, что серьезные ошибки редко наказывались. Его бригада была одной из последних отведена в Кабул после завершения летнего наступления в Паджшерской долине. По пути солдаты попали под случайный обстрел, хотя серьезного нападения не было. В том месте, где грунтовая дорога пересекает реку Панджшер, инженерные части установили небольшой временный мост. Они должны были оставаться здесь, чтобы разрушить его после того, как бронетранспортеры пересекут реку. Но пролетавший над ним с южного конца долины вертолет Ми-8 выпустил по мосту несколько ракет. Эта атака стоила ног нескольким солдатам, а некоторым и жизни.
Глубоко обеспокоенный этой фатальной ошибкой и отказом командования попытаться найти виновных, Поляков попробовал расследовать инцидент самостоятельно. Один из пилотов, которых он расспрашивал, сказал ему, что для экипажа вертолета, летящего на высоте сто или более футов, на земле все люди выглядят одинаково. «Кроме людей с лошадьми, уж те — определенно душманы», — добавил он. (Душманами советские военные уничижительно называли моджахедов). Когда Полякову позднее довелось снова увидеть неопознанные вертолеты над Панджшерской долиной, он выпустил несколько красных сигнальных ракет, которые специально захватил с собой. Без них советским солдатам было бы не избежать смерти или ранений.
Все еще планируя продолжить военную карьеру, несмотря на свое разочарование, Поляков вступил в Коммунистическую партию, что являлось предпосылкой для быстрого продвижения по службе и получения более высокого звания. Но все чаще, возможно, в знак протеста или из неосознанного желания испытать судьбу, он стал нарушать дисциплину. Несмотря на комендантский час, он переодевался в гражданскую одежду и выбирался со своей базы, чтобы автостопом добраться до какого-нибудь из кабульских ресторанов, где продавали алкоголь. Однажды он взял с собой своего командира батальона. Когда они уселись за столом, к ним подошли несколько афганцев в гражданской одежде, которые завели дружескую беседу и предложили перебраться в другой ресторан, где лучше кормят. Однако, как только Поляков и его командир батальона сели в их автомобиль, их доставили на местную базу Афганской армии. Афганцы, как оказалось, были членами специальной службы ХАД. На базе тамошний командир приказал, чтобы эти двое русских провели ночь в маленькой камере здания тюрьмы, которая охранялась единственным солдатом.
Сидя на небольшой деревянной скамье, хорошо подвыпившие офицеры обсуждали свою судьбу.
— Черт возьми, Слава, нас держат здесь как скотину. Никакой водки, никакого пива, ничего! — простонал Поляков. — Скоро наступит мой день рождения, и я должен его отпраздновать. Мы не можем просто так сидеть здесь.
— Хорошо, ну так что мы будет делать? — ответил его обычно строгий командир.
— Ты же сильный. Почему бы нам не пробовать сломать эту хлипкую решетку?
Подождав смены караула, они принялись дергать решетку на окне, пока она не расшаталась. Вскоре офицерам удалось выломать ее из бетонной стены и выпрыгнуть из окна второго этажа. Затем они поймали такси, чтобы добраться до другого ресторана. Выпив там еще, они вернулись на свою базу, но еще чувствовали в себе достаточно энергии, чтобы посетить бараки батальонной медицинской части и приятно провести время с медсестрами. К тому времени на базу прибыли несколько афганских офицеров, которые искали сбежавших заключенных. Когда они нашли Полякова в койке у медсестры в нижнем белье, уже не было речи о том, чтобы снова прыгать в окно: там уже стоял солдат на карауле. Полякова препроводили на батальонную гауптвахту, чтобы тот проспался с похмелья.
Потребовались трое мужчин, чтобы утром доставить его к генерал-майору. «Разве вы не знаете, чем рискуете? — ревел высокопоставленный начальник. — Вам что, безразлично ваше членство в партии?» Поляков понял, что это ему уже безразлично, а единственное, что не безразлично, это глубокие узы дружбы с офицерами-сослуживцами и еще некоторые подобные чувства, которые он также испытывал — в дополнение к сексуальному удовлетворению — к медсестрам, секретаршам и другим женщинам, посланным сюда выполнять свой интернациональный долг. Он перестал волноваться о своей карьере. Как и многих других, кто служил в Афганистане, теперь его волновало только возвращение домой.
VIII
Разрушение дорог и инфраструктуры сыграло большую роль в развале и без того уже безнадежно больной экономики Афганистана. Пытаясь поддержать ее, Москва посылала тысячи своих экономических советников, чтобы наблюдать за новыми ключевыми строительными проектами, включая сооружение больниц и электростанций и расширение кабульского аэропорта. Помощь, которой удалось добиться от стран Восточного блока, включала грузовики из Венгрии и денежный кредит из Чехословакии на осуществление ирригационных проектов, в то время как само афганское правительство стремилось поднять сельскохозяйственное производство, притормозив некоторые из широкомасштабных земельных реформ 1979 года. Но участники экономического процесса уже обратились к самой легкой альтернативе — выращиванию опийного мака, причем большая часть дохода от торговли героином, который получали из него, шла на поддержку моджахедов.
Одной из попыток Бабрака Кармаля сохранить политический контроль над страной стал новый закон о воинской повинности, согласно которому с января 1981 года срок армейской службы был увеличен на шесть месяцев. Кармаль также реформировал службу безопасности ХАД, ранее известную как АКСА, которая при Амине была укомплектована его сторонниками из числа «халькистов». (Амину также подчинялась бывшая тайная полиция KAM, отдельная от АКСА, которая теперь также была упразднена). В 1980 и 1981 годах новый глава ХАД, Мохаммед Наджибулла, лично следил за тем, чтобы все назначенцы Амина были заменены членами фракции «Парчам». Он также увеличил число сотрудников ХАД. К 1982 году служба безопасности, насчитывавшая уже около тысячи восьмисот членов и использовавшая пытки и казни не менее безжалостно, чем АКСА во времена Амина, добилась существенных успехов, внедрив в группировки моджахедов ряд своих агентов.
Пытки проводились в домах, расположенных в окрестностях Кабула и находившихся под контролем спецслужб, а также в тюрьмах, полицейских участках и специальных изоляторах ХАД. Крупнейшая тюрьма ХАД — так называемая «зона Седарат» в Кабуле, служила главным центром для проведения допросов. Задержанных избивали, вырывали им ногти плоскогубцами, насиловали, пытали электрическим током или не давали спать, пока они не доходили до совершенно бесчувственного состояния. Многие заключенные признавались в помощи моджахедам, после чего их расстреливали. Лишение еды, лишение сна превращали жизнь приговоренных к тюремному заключению в ад. В некоторых из неотапливаемых бетонных камер не было даже ни кроватей, ни одеял. Кругом царила атмосфера подозрительности и доносов.
За счет усиления репрессий Кармаль пытался укрепить общественную поддержку НДПА. Была создана новая организация — так называемая «Организация демократической молодежи Афганистана», которая в январе 1981 года провела свой первый съезд и сформировала молодежную бригаду, чтобы направить сотни молодых людей на борьбу против «бандитов», [60]как афганское правительство называло моджахедов. В июне НДПА предприняла другую попытку поддержать свое влияние, организовав первый конгресс «Национального отечественного фронта» — предположительно неполитической организации, однако созданной для организации проправительственных акций. Но ни один из маневров НДПА не ослабил межфракционной борьбы внутри самой партии, которая, собственно, и спровоцировала советское вторжение.
Пытаясь поднять престиж Кармаля, Кремль приказал ему выступить с серией предвыборных речей в сельских районах, где его появление стало бы демонстрацией того, что он якобы может не беспокоиться о собственной безопасности. Однако на самом деле он очень беспокоился. Но еще больше беспокойства эта инициатива принесла Владимиру Редкобородому, офицеру КГБ, который возглавлял его личную охрану. Даже в Кабуле и его окрестностях, то есть в непосредственной близости от резиденции правительства, почти ежедневно происходили перестрелки и бомбежки.
В январе 1982 года Москва распорядилась, чтобы Кармаль публично показался в Джелалабаде, слывшем одним из оплотов моджахедов, половина населения которого по оценке Редкобородого была связана с сопротивлением. Формально город находился под контролем правительства, но только в течение дня, ночью же вся власть здесь принадлежала моджахедам. Редкобородый знал, что ему понадобятся дополнительные люди для охраны. Но так как его просьбы прислать побольше солдат и бронетранспортеров для выездов в провинции не всегда удовлетворялись, Редкобородый обратился непосредственно к главе советских войск в Афганистане, маршалу Соколову, с которым находился в хороших отношениях.
Редкобородый, чей псевдоним в КГБ был «Рубин», также предпринял рекогносцировочную поездку в Джелалабад, чтобы подготовить все к приезду президента. Обычно он летал на грохочущем вертолете Ми-8, тонкую или вообще никогда не существовавшую броню которого его люди постарались укрепить, положив на пол дверцы от люка бронетранспортера. Снаружи они привязывали веревками бронежилеты, закрывавшие иллюминаторы и обеспечивавшие дополнительную, хотя и слабую, защиту, и, как правило, во время вылета предпочитали сидеть на своих касках, так как это уменьшало риск получить ранение в гениталии в случае обстрела. Чтобы свести к минимуму то время, когда вертолет находится в пределах видимости потенциального противника, пилоты старались летать на высоте от тридцати до пятидесяти футов, где вертолет было практически невозможно поразить из реактивного гранатомета из-за мощных нисходящих потоков воздуха от лопастей несущего винта.
На этот раз Редкобородому пришлось лететь не на вертолете, а на одном из двух больших транспортных самолетов Ан-10. Сопровождавшие его солдаты Афганской армии никогда не летали прежде и сидели, расслабившись и скрестив ноги, прямо на полу. В целях обеспечения безопасности было важно не допустить ни малейшей утечки информации, так что даже начальник армейской национальной гвардии Азиз Хассас, который также сопровождал их, не был проинформирован о месте назначения. «Вы мой старший брат, Рафик Степанович, — умолял его Хассас перед взлетом, называя Редкобородого по имени, которое ему дали афганские коллеги. — Скажите мне, куда мы летим?» Офицер КГБ отвечал, что он понятия не имеет. «Ну еще бы, держу пари!» — сказал Хассас.
Хотя визит Карма ля в Джелалабад обошелся без инцидентов, во время многих других поездок иногда случались опасные ситуации. Так, во время посещения Кандагара Кармалем в сопровождении Наджибуллы и маршала Соколова люди Редкобородого обнаружили взрывное устройство на мосту между аэропортом и городом, по которому должна была проследовать их автоколонна. Мост был разминирован. На обратной дороге автоколонна была обстреляна около аэропорта. Это убедило высокопоставленных гостей, что лучше проделать весь обратный путь до Кабула с автоколонной, но — после того, как вперед была послана отвлекающая колонна машин в качестве приманки для моджахедов.
В ходе поездки в Герат, также на автомашинах, Редкобородый увидел среди пустынной равнины целую колонну автоцистерн, подорвавшуюся на минах, установленных вблизи заброшенной деревни. Над разбитыми машинами вздымались огромные языки пламени, было слышно крики горевших заживо, умирающих солдат. Прибывшие им на помощь десантники не могли сделать ничего, кроме как прострелить отверстия в цистернах с бензином, чтобы уменьшить риск новых взрывов. Через пулевые отверстия горючее свободно выливалось на землю и сгорало, в то время как неизвестно откуда взявшиеся местные афганцы пытались собрать часть несгоревшего топлива в ведра.
Кармаль научился часто бросать взгляды на Редкобородого во время своих выступлений, чтобы наблюдать за его рукой. Поднятая рука была сигналом опасности. Однажды, выступая с речью в правительственном здании в Герате, президент оглянулся и к своему ужасу увидел, как Редкобородый подает ему условленный знак. Шеф личной охраны только что получил сообщение о возможном покушении. Кармаль закруглился настолько быстро, насколько это было возможно, и покинул зал. Пока они ехали к армейскому штабу, разведданные подтвердил еще один плохой признак: на полях не было фермеров. Некоторое время спустя в здании действительно произошел взрыв.
Одну из наиболее крупных и рискованных операций Редкобородому пришлось провести накануне военного парада 1984 года и церемонии награждения в Кабуле, посвященных очередной годовщине Апрельской революции. Чтобы не бросаться в глаза, его люди были одеты в афганскую армейскую униформу, в то время как солдаты советской 5-й мотострелковой дивизии и сотрудники афганской разведки ХАД помогали осматривать каждый танк, бронетранспортер и другую технику, которая должна была принять участие в параде. Так как взрывные устройства могли бы быть спрятаны в любом месте, центральный сквер, где должна была проходить церемония, был оцеплен, а на каждой крыше были размещены афганские охранники. Когда незадолго до начала церемонии Редкобородый получил информацию о том, что моджахеды действительно планируют взрыв, он сообщил об этом маршалу Соколову. Тот, в свою очередь, спросил, не надо ли отменить парад. Но Редкобородый решил, что отменять мероприятие будет еще более опасно, так как это означало бы, что правительство не способно обеспечить безопасность в столице.
Парад прошел как и было намечено. Вскоре после того, как участники разъехались, террорист-смертник подорвал одну из платформ, на которых еще недавно стояли должностные лица. Из этого Редкобородый заключил, что его меры помешали осуществить взрыв во время церемонии, и что террорист, полный решимости выполнить приказ, смог сделать это только тогда, когда правительственная охрана была снята.
Несмотря на напряженную работу, Редкобородый находил моменты и для отдыха. Как бы ни был встревожен Кармаль, полковник КГБ находил его приятным в общении во время их ежедневных бесед, и президент держал себя с привлекательным достоинством. Кармаль также, казалось, наслаждался компанией советских коллег. Во время своих многочисленных поездок для отдыха в Советском Союзе он бывал во дворце КГБ, угощаясь колбасой, селедкой и другими яствами, которые привозил потом с собой из Москвы, и, разумеется, запивая все это обильным количеством водки. Другими частыми гостями были министр внутренних дел Гулябзой и заместитель начальника ХАД Гулям Фарук Якуби. [61]
Подобно почти всем своим соотечественникам, офицеры и солдаты Красной Армии были большими любителями бани — русской разновидности сауны. Свои бани имелись практически для всех чинов — от высшего командования до простых солдат-срочников. Обычно их строили из выпрошенных где-то или просто украденных деревянных досок. Одну такую баню Кармаль разрешил Редкобородому построить на территории президентского дворца; при ней имелся небольшой бассейн, в котором можно было охладиться после долгого сидения в парилке с дровяной печкой. Кармаль лично следил за ее строительством и жаждал «испытать» ее, как только строительство будет закончено, а затем стал там постоянным посетителем.
Редкобородый также наблюдал за строительством небольшого кинотеатра для его людей, построенного с помощью местного техника. И хотя русские не понимали большую часть того, что им показывали в американских или индийских фильмах с субтитрами на пушту, они все же смотрели их, обычно под песни и водку. Кармаль тоже часто заглядывал туда, чтобы пропустить стаканчик водки во время своих прогулок вокруг дворцового комплекса.
IX
К концу 1982 года боевые действия в Афганистане заметно активизировались. И хотя теперь Советы на собственном опыте много узнали о том, как бороться с моджахедами, огромные советские силы, сконцентрированные вокруг Панджшерской долины и на западе, вокруг Герата, мало что могли сделать, чтобы нейтрализовать сопротивление. В других местах попытки урегулирования конфликта также зашли в тупик. Афганская армия преодолела волну дезертирства и приняла участие в ряде крупных наступательных операций. Но, тем не менее, это не сыграло особой роли в борьбе против моджахедов, число которых также выросло.
Росло число беженцев. Более двух миллионов афганцев, главным образом пуштунов, бежало в Пакистан, в то время как таджики и представители других национальностей, говорящие на дари, бежали на восток, в Иран. Основные зоны боевых действий, такие как Панджшерская и Кунарская долины, практически обезлюдели, а те жители, кто еще оставался, подвергались бомбардировкам и уничтожению, и их все менее беспокоило то, кто умрет следующим. Но Леонида Брежнева в Москве уже не волновали никакие сожаления о вторжении в Афганистан, в котором он сыграл решающую роль, слишком мало зная и столь же мало беспокоясь об этой стране. Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, являвшийся одновременно Председателем Президиума Верховного Совета и, таким образом, главой государства, умер в ноябре 1982 года. Его сменил шеф КГБ Юрий Андропов, первоначально выступавший против вторжения в Афганистан.
1
Асадулла Сарвари — род. в провинции Газни, таджик, хотя всегда называл себя пуштуном. С 1962 года — член НДПА (фракция «Хальк»), друг М. Тараки. В 1963–64 гг. проходил стажировку в СССР. После прихода к власти М. Дауда был военным комендантом Кабула, затем начальником административного управления ПВО, потом был отстранен и два года провел в запасе. Во время Апрельской революции 1978 года лично участвовал в бомбардировке президентского дворца. В 1978–1979 гг. был начальником госбезопасности (АКСА), пока его не сменил на этом посту племянник X. Амина — Асадулла Амин. В 1979 г. Поддержал М. Тараки в его конфликте с X. Амином и был вынужден скрываться. После свержения Амина вернулся в политику, в начале 1980 г. был зам. премьер-министра и зампредседателя Ревсовета, член Политбюро НДПА. Летом 1980 г. отправлен в «почетную ссылку» в качестве посла в Монголии, год спустя выведен из Политбюро из-за конфликта с Б. Кармалем. — Прим. пер.
2
После Второй мировой войны Красная Армия (РККА) была переименована в Советскую Армию, однако на Западе ее еще долго продолжали именовать по-прежнему. В данной книге мы сохранили терминологию автора. — Прим. пер.
3
Термин «война по доверенности» (англ, proxy war) стал широко распространен в политическом лексиконе в 1990-е годы; он означает войну, ведущуюся некими повстанцами или наемниками на средства иностранных государств, причем, как правило, сами «партизаны» не знают ни источника финансирования, ни истинных целей своей борьбы, претворяя в жизнь лишь поставленные для них пропагандистские лозунги. Так, например, индийские политологи считают еще одним примером «войны по доверенности» межрелигиозные конфликты в Пенджабе (1980-е гг.) и в Кашмире (с 1947 года до наших дней). — Прим. пер.
4
Впервые этот термин — «большая игра» (англ.: Great Game) вошел в политический лексикон после издания романа Р. Киплинга «Ким». Кстати, английское название книги Грегори Фейфера — «The Great GambIe» — переигрывает этот термин, так как слово «gambIe» означает не просто «игра», а «азартная игра». — Прим. пер.
5
В 1947 году Британская Индия получила независимость, но при этом была разделена по религиозному признаку на три части — Индию (Индийский Союз), куда вошли территории с преобладанием индусов, Западный Пакистан и Восточный Пакистан (последние два составляли одно государство, хотя и были удалены друг от друга территориально), в которые вошли территории с преобладанием мусульман. Этому разделу способствовала британская политика сегрегации индусов, мусульман, сикхов и других религиозно-этнических общин, проводившаяся еще со времен подавления Великого индийского восстания 1957–1958 гг. В 1971 году, в ходе третьей индо-пакистанской войны, Восточный Пакистан отделился от Западного Пакистана и стал называться Бангладеш (восточная часть бывшей провинции Бенгалия). — Прим. пер.
6
Борьба за создание отдельного государства пуштунов — Пуштунистана (Пактунистан, Паштунистан) — продолжалась со времен Британской Индии как минимум до конца 1950-х годов, хотя сама идея создания отдельного пуштунского государства время от времени поднималась и позже. Движение за создание Пуштунистана, в который предполагалось включить пуштунские территории Афганистана и Пакистана (так называемую Северо-Западную Пограничную провинцию), достигло наибольшего подъема в 1947–1948 гг., во время раздела Британской Индии. — Прим. пер.
7
Таджики не являются тюркским народом, так как таджикский язык относится к индоевропейской, а не к тюркской языковой семье. — Прим. пер.
8
Имеются в виду события второй англо-афганской войны 1878–1880 гг. — Прим. пер.
9
Возможно, это опечатка, так как советские войска были введены в Афганистан в декабре 1979 года; спецслужбы США начали активные действия в Афганистане вскоре после этого. — Прим. пер.
10
То есть 182–183 см (один фут в пересчете на метрическую систему составляет 0,3048 м). — Прим. пер.
11
Советские военные советники в Афганистане обычно носили либо полевую униформу защитного цвета без знаков различия, либо гражданскую одежду. — Прим. пер.
12
Калугин, Олег Данилович (род. 6 сентября 1934 г.), с 1952 г. — кадровый сотрудник КГБ, с 1958 по 1971 гг. сотрудник 1-го (американского) отдела Первого главного управления (ПГУ) КГБ. С 1971 г. полковник Калугин переведен во внешнюю контрразведку КГБ (Управление внешней разведки ПГУ КГБ). С 1973 г. возглавил управление внешней разведки ПГУ, в 1974 г. — получил звание генерал-майора, став самым молодым генералом в КГБ. В конце 1979 — начале 1980 гг. завербованный Калугиным в США в 1959 году агент «Кук» (Анатолий Кудашкин) оказался «двойным агентом», работавшим на ЦРУ (но одной из версий, Калугин сам был завербован ЦРУ в 1959 г., а «Кук» был специально подкинут ему американскими спецслужбами для вербовки, чтобы способствовать карьере Калугина в КГБ). В то же время из-за небрежности Калугина отказался вернуться в СССР из США высокопоставленный советский дипломат, заместитель генсека ООН Аркадий Шевченко. (Известно, что тогдашний глава резидентуры КГБ в США Юрий Дроздов предупреждал Калугина о такой возможности.) В результате с 1980 по 1989 гг. Калугин был переведен в территориальные органы контрразведки КГБ, а в 1989 году по достижении пенсионного возраста был отправлен в запас, а затем в отставку. В 1990 г. вышел из КПСС, стал членом партии «Демократическая Россия», был избран депутатом Верховного Совета СССР. В том же году выступил с рядом разоблачительных заявлений в адрес КГБ, за что был лишен звания, 22 наград и персональной пенсии. В ответ неоднократно подавал в суд на Горбачева и Рыжкова; в августе 1991 г. Горбачев вернул ему звание генерал-майора. В августе — декабре 1991 г. работал советником при новом председателе КГБ В. В. Бакатине. С тех пор неоднократно выступал в СМИ и свидетелем на судебных процессах против выявленных и арестованных агентов КГБ и СВР. В 1994 г. выпустил в США книгу «Первое главное управление: Мои 32 года в разведке и шпионаже против Запада». В 1995 г. получил статус беженца и эмигрировал в США (американское гражданство получил в 2003 г.). В России в 2002 году заочно осужден за государственную измену и вторично лишен звания, всех наград и персональной пенсии. — Прим. пер.
13
«Хальк» в переводе с пушту означает «Народ». — Прим. пер.
14
В переводе с пушту «Парчам» означает «Знамя». — Прим. пер.
15
По мнению большинства представителей советских и российских спецслужб, дипломатов и историков, НДПА никогда не считалась коммунистической партией даже в старой советской прессе, а Апрельскую революцию лишь некоторые особо рьяные журналисты в то время называли «социалистической». — Прим. пер.
16
Король Захир Шах в это время проходил курс лечения в Италии; в Афганистан он попытался вернуться только в 2002 году. — Прим. пер.
17
Мир Акбар Хайбар (Хайбер) (1925–1978), член ЦК и Политбюро НДПА от фракции «Парчам», активно выступавший за объединение двух фракций (ради этой цели в 1977 году даже вышел из Политбюро, оставшись лишь членом ЦК НДПА). Убит неопознанными террористами в Кабуле 18 апреля 1978 года, за день до намеченного посещения авиабазы Баграм. По одной из версий, его убийство было организовано министром внутренних дел А. К. Нуристани по приказу М. Дауда и осуществлено 83-м отделением жандармерии (возможно при участии иранской спецслужбы САВАК). По другой версии (ее придерживались сторонники фракции «Парчам»), убийство было организовано руководством фракции «Хальк» и лично X. Амином руками Арефа Аламъяра (в подтверждение своей версии они приводят цепь похожих политических убийств «парчамовцев» Грана, Моманда, Хоррама, а также якобы готовившееся покушение на Б. Кармаля). — Прим. пер.
18
«Апрельская революция» в Афганистане называется также «Саурской революцией» (на языке дари «Саур Инкилоби» от слова «саур» — «апрель»). — Прим. пер.
19
В Соединенных Штатах Америки должность «государственного секретаря» соответствует должности министра иностранных дел в других странах. — Прим. пер.
20
Мохаммед Реза Пехлеви — шах Ирана с 16 сентября 1941 по 11 февраля 1979 гг. — Прим. пер.
21
«Линия Дюранда» была установлена в качестве границы между Британской Индией и Афганистаном в результате переговоров афганского эмира Абдур Рахмана и секретаря индийской колониальной администрации (фактически — министра иностранных дел) сэра Мортимера Дюранда в 1893 году. После предоставления независимости Британской Индии в 1947 году «линия Дюранда» является границей между Афганистаном и Пакистаном. Её протяженность составляет 2640 км. — Прим. пер.
22
Колумбийский университет города Нью-Йорк (основан в 1754 году английским королем Георгом II) является одним из престижных университетов в США, входящих в элитную «Лигу плюща». — Прим. пер.
23
В то время премьер-министр Хафизулла Амин контролировал и деятельность афганских спецслужб, хотя непосредственным главой АКСА был Асадулла Сарвари, один из «мятежной четверки» министров — противников Амина. — Прим. пер.
24
Шах Ирана Реза Пехлеви, в частности, проводил некоторые реформы, направленные на ограничение церковной земельной собственности и эмансипацию женщин, включая предоставление женщинам избирательного права. Это вызывало особенное недовольство консервативного духовенства Ирана во главе с Аятоллой Хомейни. Свержение Шаха Реза Пехлеви и последующие события в Иране, закончившиеся Исламской революцией 10–11 февраля 1979 г. и провозглашением «Исламского государства», вызвали шок в Вашингтоне и в Лэнгли (штаб-квартире ЦРУ). Шах Ирана считался большим другом США, а его разведслужба САВАК, наводившая ужас на внутренних врагов, служила для ЦРУ главным информатором об Иране, тем более, что американцы просчитались в оценке политического потенциала Хомейни (так, тогдашний шеф ЦРУ адмирал Тэрнер считал Хомейни «добродушным, мягким, престарелым духовником»). Аналогия с событиями в Афганистане конца 1970-х годов здесь очевидна. — Прим. пер.
25
Под «комиссарами» автор подразумевает политруков. — Прим. пер.
26
Имеются в виду законы правительства во главе с НДПА о конфискации и перераспределении земли. — Прим. пер.
27
Мохаммад Аслан Ватанджар (1946–2000 гг.) из пуштунского племени гильзаев, родился в провинции Пактия. В 1968 году окончил Кабульское военное училище, получив звание младшего лейтенанта. Участвовал в перевороте Дауда (в звании старшего капитана — аналог штабс-капитана в Российской царской армии); с 1975 года — майор, командир 4-го бронетанкового батальона Афганской армии. С 1973 года — член НДПА (фракция «Хальк»), доверенное лицо М. Тараки. В ходе Апрельской революции 1978 года Ватанджар первым подошел к президентскому дворцу на своем танке (этот танк впоследствии был установлен на постамент напротив того же дворца). После этого он стал подполковником и членом Ревсовета; с 1 мая 1978 г. был заместителем премьер-министра и министром связи; с 8 июля 1978 г. — министром внутренних дел; с 19 марта по 1 апреля 1979 г. — начальником Генштаба Афганской армии, затем — министром обороны. С 28 июля 1979 г. вновь занял пост министра внутренних дел (уже в звании полковника). 14 сентября 1979 года вместе с Гулябзоем, Сарвари и Маздурьяром поддержал Тараки в его конфликте с Амином, за что был отстранен от всех должностей, ушел в подполье и вместе с Гулябзоем и Сарвари был вывезен в СССР. После свержения Амина вновь стал членом Ревсовета, ЦК НДПА и министром связи, ас 1981 года — членом Политбюро ЦК НДПА. С июля 1980 г. являлся уполномоченным по зоне «Центр» (Кабул, Бамиан, Парван). 19 августа 1987 года получил звание генерал-майора; с ноября 1988 по март 1990 гг. в третий раз был министром внутренних дел. Во время путча генерала Таная 6 марта 1990 года был назначен министром обороны (11 марта того же года получил звание генерала армии). В 1992 году, после окончательного вывода советских военных советников из Афганистана перешел на сторону группировки Гульбеддина Хекматьяра («Хизб-и-Ислами», или «Исламская партия Афганистана). Умер в Одессе в 2000 году. — Прим. пер.
28
Провинция (и долина) Кунарха. — Прим. пер.
29
То есть председателем Совета министров тогдашней РСФСР (Российская Советская Федеративная Социалистическая республика). — Прим. пер.
30
Долину Кунар (Кунарха). — Прим. пер.
31
Саид Мохаммад Гулябзой, род. в 1951 г. в провинции Пактия, пуштун. Член НДПА (фракции «Хальк») с 1968 года, один из приближенных М. Тараки. Окончил летное училище, после 1980 г. в СССР заочно получил юридическое образование (уже будучи министром внутренних дел). Служил в транспортных войсках (с середины 1960-х гг.), участвовал в перевороте Дауда. В октябре 1976 — марте 1977 гг. обучался на высших военных курсах в СССР, после чего (1977 г.) служил радистом на самолете Ан-26 Афганских ВВС. Активный участник Апрельской революции 1978 года, был ранен в ходе этих событий и до 21 мая 1978 года находился в госпитале. В том же году стал членом Ревсовета и старшим адъютантом Тараки, а также членом комитета по организации партийной работы в армии. С 8 июля 1978 г. — министр связи (коммуникаций), с 1979 г. — министр внутренних дел. 14 сентября 1979 года вместе с Ватанджаром, Сарвари и Маздурьяром поддержал Тараки в его конфликте с Амином, после чего был вынужден уйти в подполье. После свержения Амина, с 11 января 1980 г. стал министром внутренних дел, членом ЦК НДПА; с 1983 года — генерал-майор. Выведен из Политбюро ЦК НДПА в 1988 из-за внутрипартийных споров, но в ноябре назначен послом Афганистана в СССР и одновременно в Финляндии и Румынии. Позже был обвинен, как и Сарвари, в причастности к путчу генерала Таная (6 марта 1990 г.), поэтому был вынужден остаться в Москве. — Прим. пер.
32
О биографии А. М. Ватанджара см. сноску выше. — Прим. пер.
33
Шерджан Маздурьяр, род. В 1945 году в провинции Урузган, пуштун из клана мохаммадзай. В 1964 году окончил военную школу в Кабуле, затем учился в военной академии, в 1967 г. стал лейтенантом транспортных войск, к 1974 году дослужился до звания майора. Член фракции «Хальк» НДПА, активный участник Апрельской революции 1978 года (как и Ватанджар, командовал одним из танков, атаковавших президентский дворец). В 1978 году получил звание подполковника, был начальником гарнизона Кабула и командиром 4-й танковой бригады. С сентября 1978 командовал Центральным сектором (зона «Центр»). В марте 1979 г. — министр внутренних дел; с 28 июля 1979 г. — министр пограничных дел. 14 сентября 1979 года как один из «группы четырех» (Маздурьяр, Гулябзой, Ватанджар, Сарвари) был арестован, помещен под домашний арест, а затем — в тюрьму Пул-и-Чархи. После свержения Амина в 1980–1988 гг. был министром транспорта, затем по обвинению в некомпетентности был снят, но скоро переведен на должность министра гражданской авиации. В 1980-е гг. был членом ЦК НДПА и Ревсовета. — Прим. пер.
34
О биографии М. Сарвари см. сноску выше. — Прим. пер.
35
Себхатулла Моджадедди, род. в 1925 году (по другим данным — в 1921 г.) в Кабуле в семье известного афганского оппозиционного политика Мия Джан Ага Моджаддеди, известный также как Фазал Рахим, Хазрат Сахиб Шур Базар и Мохаммад Масум), происходившего из клана пиров (правителей) Синда, в то время одной из провинций Британской Индии, позднее прозванных «моджаддеди». По наследственному праву он стал главой клана Моджаддеди, представители которого возглавляли в Афганистане суфийский орден Накшбанди с несколькими тысячами последователей (мюридов) в пуштунских провинциях, а также в провинциях Саманган и Баглан. Во время учебы в Египте в Каирском университете Аль-Азхар на факультете мусульманского права в 1948–1953 гг. установил связи с панисламистской группировкой «Братья мусульмане» (университет Аль-Азхар был «колыбелью» группировки «Братья мусульмане», откуда ее идеи распространились по всему исламскому миру). В 1954 году, в связи с покушением «Братьев мусульман» на президента Г. А. Насера, С. Моджаддеди был выслан из Египта вместе со своими родственниками. В 1954–1960 гг. Себхатулла Моджаддеди преподавал Коран и теологию, но в 1960 году, во время визита в Афганистан советской делегации 2 5 мая 1960 г., снова был обвинен в попытке организовать покушение на H. С. Хрущева. За это афганские власти приговорили его к 4-летнему тюремному заключению, но вскоре он был освобожден из-под стражи благодаря семейным связям. Какое-то время работал переводчиком в посольстве Саудовской Аравии в Кабуле и в этом качестве совершил 6-месячную поездку в США, а затем жил за границей. По возвращении в Афганистан в 1966 году, ему было запрещено заниматься преподавательской деятельностью. Тем не менее, Моджаддеди продолжал активно выступать против афганской монархии и ее реформ, за создание «истинно исламского государства». В начале 1968 года он был активным участником и инициатором создания в Афганистане партии «Мусульманское братство» (по образцу одноименной египетской организации), а затем возглавил ее молодежное отделение «Мусульманская молодежь», в руководство которого по его же рекомендации был введен Гульбеддин Хекматьяр (будущий глава группировки «Hizb-i-Islami» — «Исламской партии Афганистана»). В начале 1970-х гг. Моджаддеди принимал участие в демонстрациях исламистов в Кабуле, но в 1971 году, после убийства одного из его сообщников, Моджаддеди бежал в Пакистан, оттуда — в Соединенные Штаты, где преподавал исламоведение, а затем перебрался в Европу. Во время переворота Дауда в 1973 г. он находился в Лондоне, где выступил с резкой критикой нового режима за его «неисламский характер». До Апрельской революции 1978 г. проживал в Нидерландах, нередко выезжая в Данию, где он являлся настоятелем мечети в Копенгагене в 1977–1979 гг. и руководил основанным им же «Скандинавским мусульманским центром», имевшим филиалы и сеть мечетей в скандинавских странах. Там же, за границей, Моджаддеди в 1976 г. (по другим данным в 1971 г.) создал организацию «Общество алимов Мохаммеда» (Jamiat- ul-Ulema-i-Mohammadi), объединившую проживавших в Пакистане представителей умеренного крыла афганских «Братьев мусульман». В декабре 1978 г. Моджаддеди публично призвал все оппозиционные силы в Афганистане к объединению для борьбы против режима НДПА. По-видимому в отместку за это, в феврале 1979 г. по приказу Амина в Кабуле был расстрелян 21 его родственник (всего клан Моджаддеди за время Апрельской революции потерял 109 человек). Это побудило Моджаддеди вернуться в Пакистан, где он 12 марта 1979 г. опубликовал фетву, в которой объявлял джихад режиму НДПА. В том же месяце он создал и возглавил собственную оппозиционную группировку — «Национальный фронт освобождения Афганистана» (НФОА) (Jubha-i-Melli-i-Najat Afghanistan), приверженцами которой стали в основном последователи ордена Накшбанди. В начале 1980-х гг. отряды НФОА насчитывали уже до 2 тысяч человек и действовали главным образом в юго-восточных пуштунских провинциях, а также в некоторых центральных районах Афганистана. Любопытно, что несмотря на свои фундаменталистские взгляды и резкие выпады против монархии Захир Шаха в 1960–70-е гг., Себхатулла Моджаддеди считался роялистом и представителем умеренного крыла афганской оппозиции. Моджаддеди был женат на сестре Сулеймана Лаека, видного деятеля НДПА, который заявлял впоследствии советскому генералу Б. В. Громову, что многие члены клана Моджаддеди связаны с британскими спецслужбами. В мае 1979 года Моджаддеди во главе делегации «Национального фронта освобождения Афганистана» посетил США по приглашению администрации Картера и был принят там высокопоставленными сотрудниками Белого дома. Неудивительно, что в кругах афганской оппозиции Моджаддеди приобрел репутацию сторонника «западного варианта» решения афганской проблемы. В подготовленной им программе «Национального фронта освобождения Афганистана» говорилось, что целью Фронта является объединение всех оппозиционных сил и создание государства, основанного на учении ислама и собственных демократических принципах. Уже к середине 1980-х гг. отряды Моджаддеди перестали представлять реальную силу, так как их численность постоянно сокращалась за счет перехода целых отрядов в другие, более крупные группировки Г. Хекматьяра и Б. Раббани, а также из-за нехватки опытных полевых командиров. Однако группировка Моджаддеди все же вошла в состав так называемой «Пешаварской семерки», а в феврале 1989 г. совет представителей афганской оппозиции избрал его президентом так называемого «переходного правительства». 24 апреля 1992 г. на совещании в Пешаваре он был избран председателем «Временного совета моджахедов» с 2-месячным сроком полномочий, а 28 апреля того же года в ходе официальной церемонии был провозглашен исполняющим обязанности главы Исламского государства Афганистан. 28 июня 1992 г. Моджаддеди передал свои обязанности главы государства Бурхануддину Раббани и выехал в Пакистан. — Прим. пер.
36
Абдул Кадир (Кадер), род. в 1944 году в провинции Герат, по национальности чараймак-зури. По окончании военной школы и военного училища в Кабуле учился в летном училище в СССР, но не закончил образования. Активный участник военного переворота Дауда; с 1973 г. — зам. командующего ВВС и ПВО. Сыграл решающую роль в поддержке Апрельской революции 1978 года, подняв в воздух самолеты с авиабазы Баграм, чтобы поддержать восставших. 27–29 апреля 1978 г. Был главой Ревсовета вооруженных сил, затем добровольно передал всю власть Ревсовету во главе с Тараки. В мае-августе 1978 г. занимал пост министра обороны. В августе арестован по обвинению в заговоре фракции «Парчам» против правительства Амина, в котором доминировала фракция «Хальк». В тюрьме его пытали, а затем приговорили к смертной казни (позже ее заменили на 15 лет тюремного заключения). Освобожден 27 декабря 1979 года. С 1980 года — зав. сектором обороны и юстиции ЦК НДПА, генерал-майор (позже, с 1983 — генерал-полковник), с 4 января 1982 г. — и.о. министра обороны, с 23 сентября 1982 г. — министр обороны, с 12 декабря 1982 г. — кандидат в члены Политбюро НДПА, с 4 декабря 1984 г. — первый зам. председателя Ревсовета. Однако 21 ноября Абдул Кадир был выведен из Политбюро, а с октября 1986 года направлен послом в Польшу. После окончания срока пребывания на посту посла получил политическое убежище в Болгарии. — Прим. пер.
37
Саид Дауд Тарун (1942–1979), пуштун родом из провинции Нангархар. В 1962 г. окончил военную школу в Кабуле, затем получил высшее образование в Ленинграде как гидрометеоролог. (1968 г.). Занимал различные посты в ПВО Афганистана, был главным метеорологом Афганской армии. Член фракции «Хальк» НДПА, один из приближенных Амина. Участвовал в Апрельской революции, после чего с 1978 года стал начальником Царандоя (народной полиции). Был адъютантом X. Амина и кандидатом в члены ЦК НДПА, а затем — адъютантом М. Тараки и и.о. начальника канцелярии Ревсовета и членом Высшего совета обороны. Убит 14 сентября 1979 г. во время перестрелки охраны Тараки и Амина. По инициативе Амина был возведен в герои: его именем был назван город Джелалабад, переименованный в Таруншахр. — Прим. пер.
38
Речь идет об Асадулле Амине, племяннике Хафизуллы Амина и зяте Абдуллы Амина, отца последнего. Асадулла Амин возглавлял спецслужбу Афганистана с сентября 1979 года, после убийства Тараки, сменив на этом посту Асадуллу Сарвари. В 1980 году Асадулла Амин был выдворен из СССР, где находился на лечении, и был передан правительству Афганистана. Согласно официальным сообщениям, он был казнен 9 июня 1980 года по приговору специального трибунала ДРА. — Прим. пер.
39
Азиз Ахмад Акбари (род. в 1951 г.), племянник А. Сарвари, член фракции «Хальк» НДПА, сторонник X. Амина. С 1976 г. после окончания Кабульской полицейской академии работал на разных должностях в афганском МВД; с мая 1978 по 12 ноября 1979 гг. был заместителем начальника службы безопасности (т. е. Сарвари). С 1980 года работал на разных дипломатических должностях в Болгарии и Монголии. — Прим. пер.
40
Мохаммад Якуб — подполковник Афганской армии, член НДПА (фракции «Хальк»). Один из приближенных X. Амина, женатый на его сестре. В 1978 году командовал афганской гвардией, с 1 апреля 1979 года — начальник Генштаба Афганской армии, с 23 октября 1979 года — член ЦК НДПА. Убит 27 декабря 1979 года во время штурма дворца Тадж-Бек. — Прим. пер.
41
Вэнс, Сайрус (27 марта 1917 г. — 12 января 2002 г.) — государственный секретарь (министр иностранных дел в правительстве США) при администрации Дж. Картера (Демократическая партия). Выпускник Йельского университета (1942), в 1942–1946 гг. служил в ВМФ США, после войны работал в юридической фирме «Simpson Thacher & Bartlett». С конца 1950-х гг. тесно связан с верхушкой Демократической партии США и, в частности, с Линдоном Джонсоном. Работал в администрации Дж. Кеннеди и Л. Джонсона советником министра обороны (1961–1962 гг.), секретарем сухопутных войск (1962–1964 гг.), заместителем министра обороны (1964–1967 гг.), являлся специальным представителем президента США на Кипре после турецкого вторжения (1962 г.), делегатом США на Парижской мирной конференции по Вьетнаму (1968–1969 гг.). С 20 января 1977 по 28 апреля 1980 гг. занимал пост госсекретаря США. Ушел в отставку в знак протеста против военной акции США по освобождению американских заложников в Иране, захваченных 4 ноября 1979 г. сторонниками Хомейни. — Прим. пер.
42
Иранский шах Мохаммед Реза Пехлеви (1919–1980 гг.) проводил политику вестернизации Ирана, направленную на постепенное введение равноправия женщин и подавление влияния исламского духовенства в стране. Находясь у власти с 1941 по 1979 гг., он ввел в стране в 1973 году авторитарный однопартийный режим, запретил все партии, кроме правящей, и обязал всех граждан вступить в нее, ввел тайную полицию. Чтобы укрепить свой личный авторитет и порвать с исламскими традициями, он даже ненадолго ввел новое летосчисление — не от хиджры, а от начала домусульманской династии Ахеменидов (т. о. 1976 год вместо 1355 года хиджры стал 2595 годом шахиншахской власти), но вскоре был вынужден отменить это. Все эти меры вызывали недовольство широких народных масс и шиитского духовенства, что и привело к Исламской революции и установлению режима аятоллы Хомейни в 1979 году. — Прим. пер.
43
Очевидно, речь идет об Абдур Рашиде Джалили, который был в то время министром сельского хозяйства. Абдур Рашид Джалили, род. в 1938 г. в провинции Кунарха. Выпускник Кабульского университета (1963), магистр микробиологии (Университет штата Вайоминг, США), кандидат наук (СССР), с 1978 г. — ректор Кабульского университета. Член фракции «Хальк» НДПА, после Апрельской революции 1978 года — член Ревсовета, с июля 1979 г. — министр сельского хозяйства и земельной реформы, с 23 октября 1979 г. — член Политбюро ЦК НДПА. После свержения Амина, с 27 декабря 1979 до 16 марта 1990 гг. находился в тюрьме. — Прим. пер.
44
Очевидно, имеется в виду Экбаль Мохаммад Вазири — один из сторонников X. Амина, капитан Афганской армии, казненный в 1980 году по обвинению в участии в убийстве H. М. Тараки. — Прим. пер.
45
Табеев, Фикрят Ахмеджанович (род.4 марта 1928 г.), в 1960–1979-1-й секретарь Татарского обкома КПСС, в 1979–1986 — чрезвычайный и полномочный посол СССР в Афганистане, с 1986 г. — первый заместитель председателя Совета министров СССР, член Президиума Верховного Совета СССР, с 1989 года — народный депутат ВС СССР и ВС Татарской ССР. — Прим. пер.
46
Имеется в виду Рязанское воздушно-десантное училище. — Прим. пер.
47
Имеется в виду Договор о сокращении стратегических вооружений — 2 (ОСВ-2), в англоязычной аббревиатуре — Strategic Arms Limitation Treaty II (SALT-II). — Прим. пер.
48
Скорее всего, эта фамилия племенная (от имени одного из пуштунских племен) и читается как «Станизай». — Прим. пер.
49
Клан Гильзаи — одна из двух крупнейших групп пуштунских племен (наряду с кланом Дуррани, из которого происходили все пуштунские правители Афганистана). Исконной территорией расселения племен клана Гильзаи (андар, насир, хароти, тараки, тохи, хо-таки, сулейман-хель) являются лежащие вдоль границы с Пакистаном провинции Заболь и Пактика, а также часть провинций Кандагар и Газни. — Прим. пер.
50
Шальвар-камиз — традиционная одежда в Афганистане, Пакистане и северной Индии, состоящая из широких шаровар (шальвар) и длинной рубахи (камиз) почти до колен с застежкой до середины груди и с разрезами внизу по бокам. — Прим. пер.
51
Бурк`a — род женской одежды на Востоке, скрывающей фигуру с ног до головы, оставляя только небольшое «оконце» из полупрозрачной материи на уровне глаз. — Прим. пер.
52
Цитата приводится по русскоязычному изданию книги Стивена Таннера. См.: Таннер С. Афганистан: история войн от Александра Македонского до падения «Талибана» / Пер. с англ. С.М. Саксина. Москва: ЭКСМО, 2004. С.314. — Прим. пер.
53
Основатель династии Селевкидов. — Прим. пер.
54
Имеется в виду Альп-Тегин, основатель династии Газневидов. — Прим. ред.
55
Многие специалисты считают, что большая часть оружия и денежных средств доставалась «Исламской партии Афганистана» («Хизб-и-Ислами») Гульбеддина Хекматьяра, а «Исламское общество Афганистана» («Джамиат-и-Ислами»), возглавляемое Бурхануддином Раббани, было лишь вторым по объему получаемой из-за границы помощи. — Прим. пер.
56
Очевидно, имеется в виду Абдул Кадер Забиулла (1951–1984) родом из Мазар-и-Шарифа (провинция Балх), прошедший подготовку в Пакистане сразу после Апрельской революции 1978 года и действовавший в провинциях Баглан и Балх, в том числе под началом своего соплеменника, этнического таджика Ахмад Шаха Масуда, в отрядах которого он проходил боевую подготовку. Погиб в ноябре 1984 года, подорвавшись на мине. — Прим. пер.
57
ДШК — советский крупнокалиберный станковый пулемет системы Дегтярева — Шпагина образца 1938 года, производившийся также по лицензии в странах Варшавского договора в разных модификациях. — Прим. пер.
58
Абдул Хак (1959–2001) лично участвовал в переговорах с президентом Рейганом и, возможно, сыграл ключевую роль в налаживании американских поставок оружия моджахедам. В октябре 2001 года, когда Соединенные Штаты со дня на день готовились к наземной операции в Афганистане, Абдул Хак перешел на контролируемую Талибаном территорию, чтобы узнать настроения «умеренной части талибов», но был пойман и казнен по обвинению в шпионаже в пользу ЦРУ в конце октября. — Прим. пер.
59
Имеется в виду Мослем Эсматулла, один из вождей группировки «Федаяне ислам» («Борцы ислама»), принадлежавшей к партии Саида Ахмада Гейлани «Национальный исламский фронт Афганистана» и действовавшей в районе Кандагара. В середине 1980-х годов со своим отрядом в 300 человек перешел на сторону правительства Кармаля и даже стал депутатом парламента — Лойя Джирги. — Прим, пер.
60
Слово «душман», использовавшееся как афганскими, так и советскими военными и чиновниками, в переводе как раз означает «бандит». — Прим. пер.
61
Якуби, Гулям Фарук (1938–1992), пуштун родом из Кундуза, выпускник Кабульской полицейской академии (1961), получил степень магистра права в ФРГ (1963–1965), затем преподавал в полицейской академии, был начальником управления уголовного розыска МВД, начальником управления полиции Кабульской провинции. Член фракции «Парчам» НДПА с 1969 года. После Апрельской революции 1978 года — начальник царандоя в провинции Лагман. При Амине провел два месяца в тюрьме Пул-и-Чархи. В 1980–1985 гг. был заместителем начальника, а с 7 декабря 1985 г. — начальником службы государственной информации (ХАД), сменив на этом посту Мохаммеда Наджибуллу. С 3 июля 1983 г. — кандидат в члены ЦК, а с 10 июля 1986 г. — кандидат в члены Политбюро ЦК НДПА. В апреле 1992 года при штурме Кабула моджахедами был убит в перестрелке с таджиками из охраны Наджибуллы, которые пытались помешать им обоим вылететь из Кабула. — Прим. пер.