Ученые в борьбе за мир

Ученые в борьбе за мир
Выдержки из книги Колпакиди А. И. "Все о внешней разведке"
Соавт. Д. П. Прохоров.

Среди операций советской внешней разведки особ­няком стоит операция «Энормоз», цель которой состоя­ла в добывании секретных материалов по создаваемой в Англии и США атомной бомбе. Об этой операции напи­сано много статей в периодических изданиях и немало книг. Поэтому мы решили не повторять известное, а рассказать о судьбах тех ученых, которые помогали со­ветским разведчикам раскрыть секрет атомной бомбы. Речь пойдет о таких ученых, как Клаус Фукс, Аллан Мей, Бруно Понтекорво, Теодор Холл, Сэвил Сакс, Нильс Бор, Джоэл Бар и Альфред Сарант.

Одиссея Клауса Фукса Клаус Фукс родился 29 декабря 1911 года в Герма­нии в деревне Рюссельхайм под городом Дартштадт. Его отец служил лютеранским священником и был сторонником идеи так называемого «христианского со­циализма». В 1912 году он вступил в Социалистическую партию Германии. После окончания гимназии «Оденвальдшуле» в Эйзенахе Клаус в 1928 году поступил в Лейпцигский университет, где начал заниматься математикой и теоретической физикой. В мае 1931 года се­мья Фуксов переехала в Киль, и Клаус продолжил свое образование в Кильском университете. Там он вступил в Социалистическую партию, а в 1932 году — в Компартию Германии.
В 1933 году пришедший к власти Гитлер запретил компартию и по Германии прокатилась волна арестов и убийств коммунистов. Не избежал опасности и Фукс, которого штурмовики Кильского университета заочно приговорили к смертной казни. В результате он был вынужден перейти на нелегальное положение и в июле 1933 года эмигрировать во Францию. Там он ак­тивно включился в работу антифашистского комитета, которым руководил Анри Барбюс. Впрочем, во Фран­ции Фукс не задержался и уже 24 сентября 1933 года по приглашению английского промышленника Ро­нальда Ганна, с которым был знаком его отец, вые­хал в Англию. Вскоре по протекции Ганна Фукс был принят на работу в Бристольский университет в лабо­раторию известного физика Невилла Мотта, где начал заниматься вопросами теоретической физики. Будучи талантливым ученым, Фукс уже в декабре 1936 года защитил докторскую диссертацию на тему «Связую­щие силы металлической меди и эластические кон­станты моновалентных металлов». После защиты Мотт рекомендовал Фукса профессору Максу Борну, кото­рый руководил лабораторией в Эдинбургском универ­ситете. В результате в феврале 1937 года Фукс переез­жает в Эдинбург, а в июле 1937 года становится сти­пендиатом фонда Карнеги. Работая под руководством Борна, он написал ряд статей, которые были отмече­ны в ученом мире.
Здесь надо особо отметить, что все эти годы Фукс ~ продолжал оставаться нелегальным членом КПГ и не скрывал своих прокоммунистических взглядов. Однако заключение советско-германского Пакта о ненападении вызвало у него двоякое чувство. Позднее по этому поводу он говорил следующее: «Советско-германский пакт было трудно понять, но все же я пришел к выводу, что СССР сделал это, чтобы выиграть время и лучше подготовить­ся к войне.
После начала Второй мировой войны Фукс, как «враждебный» иностранец, предстал перед комиссией по проверке лояльности. Профессор Борн ходатайство­вал за сотрудника своей лаборатории. Благодаря этому Фукс получил так называемую льготную категорию «С» и должен был лишь периодически отмечаться в мест­ном полицейском участке. Но после того как Германия оккупировала Данию, Бельгию, Голландию и Фран­цию, политика Англии по отношению к немцам-эмиг­рантам ужесточилась. В мае 1940 года Фукс был интер­нирован в лагерь для иностранцев на острове Мэн. А через два месяца интернированных немцев и итальянс­ких военнопленных из этого лагеря отправили в Кана­ду, где разместили в пригороде Квебека Шербруке. Там Фукс находился до декабря 1940 года, пока благодаря усилиям Борна и Ганна не был освобожден. Он вернул­ся в Англию и продолжил работу в Эдинбургском уни­верситете,
В начале 1941 года Фукс принял английское граж­данство, а в мае получил приглашение от Рудольфа Пайерлса, руководителя английской программы созда­ния атомной бомбы, участвовать «в одном военном проекте». После недолгих раздумий Фукс ответил согла­сием и с июня начал работать в Бирмингемской лабо­ратории в рамках проекта «Тьюб эллойз» по созданию английской атомной бомбы. После нападения фашистс­кой Германии на Советский Союз Фукс принимает ре­шение помочь нашей стране. Осенью 1941 года во время одной из поездок в Лондон он связался со своим зна­комым, эмигрантом из Германии Юргеном Кучински. По мнению Фукса, Кучински мог бы вывести его на сотрудников советской разведки. И здесь он не ошибся. Юрген Кучински, один из руководителей Компартии Германии, был хорошо знаком с послом СССР в Лон­доне Иваном Михайловичем Майским, а его сестра Урсула Кучински была кадровой сотрудницей советской военной разведки.

Юрген Кучински сообщил о просьбе Фукса послу Майскому, а тот в свою очередь рассказал о Фуксе рези­денту ГРУ Ивану Склярову. Причиной такого решения было то, что отношения между Майским и резидентом ИНО НКВД Анатолием Горским не сложились. Что ка­сается Склярова, то он поручил встретиться с Фуксом своему помощнику Семену Кремеру.
Во время следующего приезда Фукса в Лондон Кучински передал ему, что он может встретиться с со­ветским представителем в один из ближайших вечеров на одной из улочек западного Лондона. А для того что­бы Фукс был твердо уверен, что встретился с нужным человеком, тот скажет ему пароль: «Привет от Кучинского».
Здесь надо сделать небольшое уточнение. Почему-то считается, что в 1941 году Фукс сам пришел в советс­кое посольство и лично обратился к послу Майскому. Но это не соответствует действительности. Семен Кремер, поддерживавший контакт с Фуксом в это время, утверждает:
«Я хорошо помню, что в советское посольство Фукс никогда не приходил. О встрече с ним мы договорились через доктора Кучински. Она состоялась на одной из улиц западного Лондона ночью. К этой встрече я гото­вился очень тщательно, постоянно проверялся»[105].
Во время этой встречи Фукс рассказал Кремеру о начале работ по созданию атомной бомбы в Англии и США. А на вопрос, почему он решил передать эти сведения Советскому Союзу, ответил, что СССР необ­ходимо иметь свою бомбу для обеспечения собствен­ной безопасности. «В это время, — рассказывал позднее Фукс, — у меня не было ни малейших сомнений в правильности советской внешней политики и я был уверен в том, что западные союзники сознательно способствуют тому, чтобы Советский Союз и Герма­ния полностью истощили себя в смертельной схватке. Я не испытывал ни малейших колебаний, передавая советским представителям всю известную мне инфор­мацию, хотя я старался, по крайней мере вначале, сообщать им только результаты моих собственных ис­следований»[106].
Во время следующей встречи с Кремером Фукс передал ему большой блокнот с материалами об анг­лийском проекте «Тьюб эллойз». Но весной 1942 года связь Фукса с резидентурой ГРУ в Лондоне прерва­лась из-за того, что Кремер был отозван в Москву. В результате Фукс был вынужден вновь обратиться за помощью к Юргену Кучински. На этот раз Кучински связал его со своей сестрой, Урсулой Кучински (Соня), которая в начале 1941 года прибыла из Швейцарии в Англию с заданием организовать работу нелегальной резидентуры.
Их первая встреча состоялась летом 1942 года. Опера­тором Фукса Соня была до ноября 1943 года и за это время передала в Центр через своего связника, работ­ника легальной лондонской резидентуры ГРУ Николая Аптекаря (Сергей), большое количество важной инфор­мации. Об объеме и характере переданной Фуксом ин­формации можно судить по секретному меморандуму директора; ФБР Э. Гувера специальному помощнику президента США контр-адмиралу С. Сауэрсу от 2 марта 1950 года:
«В соответствии со своим намерением передавать Советскому Союзу только результаты своих собственных работ Фукс передавал советскому агенту копии всех докладов, подготовленных им в Бирмингемском уни­верситете...
Помимо копий документов, автором которых он был сам, Фукс действительно сообщил советскому агенту в общих чертах о научно-исследовательских работах в рам­ках программы «Тьюб эллойз» в Великобритании и о создании небольшой экспериментальной станции по изу­чению процессов диффузии урана на базе одного из заводов министерства снабжения в Северном Уэльсе (объект «Долина»). Он сказал, что никакой проектно-конструкторской информации по этой эксперименталь­ной станции и используемому на ней инженерному оборудованию он советским агентам не передавал. Кроме того, он сообщил русским, что аналогичные исследова­ния проводятся также в Соединенных Штатах и что меж­ду двумя странами существует сотрудничество в этой области»[107].
Фукс работал в Бирмингеме до ноября 1943 года. А его дальнейшую судьбу определило соглашение, подпи­санное Черчиллем и Рузвельтом 19 августа 1943 года в Квебеке, по которому Великобритания и США объеди­няли свои усилия в создании атомной бомбы. И уже вскоре Фукс получил приглашение от руководителя ла­боратории в Лос-Аламосе Роберта Оппенгеймера про­должить свою работу в США. Фукс согласился и 22 но­ября 1943 года получил въездную визу в США. После этого он встретился с Урсулой Кучински и сообщил ей о предстоящей поездке в Америку. Во время следующей встречи Кучински передала ему инструкцию по уста­новлению контактов с американским связником Рай­мондом. Встреча с ним должна была произойти в пер­вую субботу февраля 1944 года в Нью-Йорке. Обговорив условия связи, Фукс 28 ноября на американском кораб­ле «Андрее» вместе с тридцатью другими английскими учеными отплыл из Ливерпуля в Норфолк, штат Вир­гиния.
3 ноября 1943 года Фукс прибыл в Норфолк, полу­чил подъемные и через четыре дня был в Нью-Йорке, где располагалась британская научная миссия. В Нью-Йорке он сначала поселился в «Тафт-отеле», а потом переехал в меблированные комнаты на 77-й улице. С декабря 1943 года Фукс начал работать в Колумбийс­ком университете, где занимался разработкой матема­тического аппарата газодиффузионного процесса и ре­шением конкретных технологических проблем строя­щегося комплекса в Оук-Ридже. В январе 1944 года он был внесен в список ученых, которым разрешалось посещать различные исследовательские центры «Манхэттенского проекта» без специального разового разрешения. Правда, ему по-прежнему было запрещено по­сещение без специального разрешения военной контр­разведки закрытых исследовательских центров и озна­комление во время этих посещений с секретной доку­ментацией.
В субботу 4 февраля 1944 года Фукс, как было условлено, встретился со своим связником Гарри Голдом (Раймонд), являвшимся агентом советской внешней раз­ведки. Причиной передачи Фукса на связь с ИНО НКВД было решение руководства СССР сосредоточить работу по атомной проблеме в руках внешней разведки.
Фукс коротко проинформировал Голда о работах по созданию атомной бомбы в США и своем участии в них, а также договорился о следующих встречах. Всего с февраля по июль 1944 года Фукс встречался с Голдом пять раз и передал ему информацию об опытной про­мышленной установке в Оук-Ридже, о мембранах, ис­пользуемых в газодиффузионном процессе, их компози­ционном составе. Кроме того, он передал Голду копии всех докладов, подготовленных английской научной миссией. Все сведения, полученные от Чарльза (такой псевдонима дали Фуксу в нью-йоркской резидентуре), были срочно отправлены в Москву и получили высо­кую оценку.
Летом 1944 года после запуска промышленной уста­новки по производству металлического урана в Оук-Ридже американцы предложили Фуксу принять участие в работах на объекте, расположенном на юге страны. На сборы было дано всего несколько дней, и уже 14 августа 1944 года Фукс оказался в Лос-Аламосе, где стал сотруд­ником группы Т-1 («Термодинамика имплозивных про­цессов») отдела теоретической физики. О своей работе в группе Т-1 он впоследствии вспоминал так:
«В конце 1944 года я начал заниматься теоретически­ми расчетами величины необходимой массы плутоние­вого ядерного горючего и разработкой метода имплозии (взрыва, сходящегося внутрь) для перевода заряда в над­критическое состояние. Моей задачей как раз стала раз­работка математического аппарата, л способного объяс­нить возникавшие в ходе экспериментальной фазы ис­следования колебаний, нарушавшие одновременное про­текание имплозивного эффекта, в результате чего запал в самом центре плутониевой бомбы взрывался слишком быстро, и ядерного взрыва всей надкритической массы плутония не происходило. Этой проблемой, оказавшейся исключительно сложной как в техническом, так и в теоретическом плане, я занимался вплоть до Аламогордо. И разумеется, я подробно проинформировал советских товарищей о том, как была решена эта задача и на какой теоретической базе»[108].
Отъезд Фукса в Лос-Аламос был для него полной неожиданностью, и поэтому он не сумел предупредить о нем Голда. В результате связь с Фуксом прекратилась, и для ее восстановления руководством нью-йоркской ре­зидентуры внешней разведки было принято решение на­править Голда к сестре Фукса Кристель Хейнеман, про­живающей в пригороде Бостона Кембридже. Голд дваж­ды, в сентябре и ноябре, побывал в Кембридже. В пер­вый раз служанка сказала ему, что супруги Хейнеман находятся в отпуске и вернутся не раньше середины октября. Во время второго посещения Голду удалось по­говорить с Кристель Хейнеман и оставить письмо для Фукса с просьбой позвонить по указанному телефону и сказать: «Я приехал в Кембридж и пробуду здесь столько-то дней».
Однако Фуксу удалось побывать у своей сестры толь­ко в феврале 1945 года. Тогда она и рассказала ему о визите некоего друга и передала письмо. Фукс позвонил по указанному телефону и через два дня встретился с Голдом в доме своей сестры. Во время этой встречи Фукс кратко проинформировал Голда о лаборатории в Лос-Аламосе и передал письменный отчету в котором сум­мировал все, что было ему известно о завершающей стадии создания американской атомной бомбы. Кроме того, они условились о следующей встрече в июне в городе Санта-Фе.
После возвращения в Лос-Аламос Фукс 4 июня 1945 года присутствовал на расширенном заседании ко­ординационного совета под председательством Оппенгеймера, на котором было доложено о готовности всех лабораторий к предстоящему испытанию атомной бомбы под кодовым названием «Тринити». Через несколько дней Фукс выехал на встречу с Голдом в Санта-Фе. Он пере­дал ему доклад, где содержалось полное физико-матема­тическое описание плутониевой бомбы, которую пред­стояло испытать на полигоне, ее чертежи и расчетную мощность. Кроме того, Фукс сообщил предполагаемую дату испытаний — 16 июля, приблизительное местона­хождение полигона, а самое главное — что США твердо намерены использовать атомную бомбу для окончатель­ной победы над Японией.
За все время сотрудничества Фукса с советской раз­ведкой у англичан и американцев не возникло и тени подозрения в его лояльности. Но 5 сентября 1945 года произошло событие, которое сыграло роковую роль в судьбе Фукса. В этот день Игорь Гузенко, шифровальщик резидента ГРУ в Оттаве Николая Заботина, попросил у канадских властей политического убежища. Последствия этого побега оказались катастрофическими для советс­кой разведки. Канадская королевская комиссия по воп­росам шпионажа выявила имена 19 агентов ГРУ в Кана­де, в том числе физика Аллана Мея. Он был арестован в Англии 4 марта 1946 года, признался в передаче советс­ким представителям материалов по атомной бомбе и был осужден на 10 лет каторжных работ. Разоблачение Мея явилось сильной пощечиной ФБР и МИ-5 и заста­вило их начать проверку всех лиц, имеющих отношение к созданию атомной бомбы.
Аллан Нанн Мей родился в 1912 году в Бирмингеме в семье обеспеченного меднолитейщика. Это обстоя­тельство позволило ему поступить в Кембриджский университет в Тринити-колледж, где он сделал блестя­щую карьеру. Будучи серьезным, хотя и несколько зам­кнутым физиком-экспериментатором, он уже в 1933 году получил докторскую степень по физике. Обу­чаясь в Тринити-колледже, он вступил в коммунисти­ческую ячейку, в которой состояли будущие агенты со­ветской разведки Гарольд (Ким) Филби и Дональд Маклин. А несколько позднее Мей стал членом кемб­риджского филиала Союза научных работников, проф­союзной организации, объединяющей людей умственного труда.
Своих коммунистических взглядов и симпатий к Со­ветскому Союзу Мей никогда не скрывал. Более того, в 1935 году в составе группы выпускников Кембриджа и Оксфорда он посетил СССР и несколько недель провел в Ленинграде. А вернувшись в Англию, он становится членом редакционного совета газеты «Сайентифик уокер» — печатного органа Союза научных работников. Впрочем, все это не помешало молодому доктору физи­ки работать сначала в Кембридже, а перед самой Второй мировой войной получить место преподавателя в Лон­донском университете.
После начала Второй мировой войны английские ученые-физики, в первую очередь профессора Бирмингемс­кого университета Отто Фриш и Рудольф Пайерлс, под­няли перед правительством Великобритании вопрос о создании атомной бомбы. Уже в марте 1940 года на стол председателя Комитета по научным вопросам военно-воздушной обороны Г. Тизарда легла трехстраничная за­писка, получившая позднее название «Меморандум Фри­ша— Пайерлса». Только один ее заголовок — «О созда­нии «супербомбы», основанной на ядерной цепной ре­акции» — произвел переворот в головах тех, кто отвечал за научно-техническое обеспечение обороны Англии. В результате в октябре 1940 года вопрос о создании атом­ной бомбы обсуждался в Британском комитете по науке, возглавляемом лордом Хэнки, а несколько позднее был основан Урановый комитет, который на своем заседа­нии 16 апреля 1941 года пришел к выводу, что атомная бомба может быть разработана в течение двух лет. 20 сен­тября 1941 года Комитет начальников штабов на своем совещании принял решение о немедленном начале стро­ительства завода по изготовлению атомных бомб, а 24 сентября доклад Уранового комитета рассмотрел во­енный кабинет. В итоге в рамках проекта, получившего название «Тьюб эллойз», в Англии начались работы по созданию атомной бомбы.
Для работы в проекте «Тьюб эллойз» были привлече­ны многие известные английские физики. Среди них был и Аллан Мей, получивший в апреле 1942 года приглаше­ние от сэра У. Эйкерса, отвечавшего за безопасность «Тьюб эллойз», поработать «в одном секретном проекте». Мей ответил согласием и с начала мая присоединился к группе физиков, работавших в Кавендишской лаборато­рии в Кембридже,
Тем временем советская разведка уже была в курсе, что в Великобритании начались работы по созданию нового оружия на основе расщепления ядра урана. Рези­дентура внешней разведки НКВД в Лондоне еще в сен­тябре 1941 года получила от своего агента Дональда Маклина (Гомер) информацию о разработке английс­кими учеными атомной бомбы. А несколько ранее, 3 ав­густа 1941 года, сведения о начале работ по созданию атомной бомбы в Англии и США получил сотрудник лондонской легальной резидентуры ГРУ полковник Се­мен Кремер (Барч). Его информатором был Клаус Фукс, с июня 1941 года работавший в Бирмингемской лаборатории в рамках проекта «Тьюб эллойз». Поэтому нет ничего удивительного в том, что 10 июня 1942 года директор Радиевого института академик В. Хлопин на­правил начальнику ГРУ генерал-майору А. Панфилову следующую записку:
«.:.Если Разведывательное управление располагает ка­кими-либо данными о работах по проблеме использова­ния внутриатомной энергии урана в каких-нибудь ин­ститутах или лабораториях за границей, то мы просили бы сообщить эти данные в спецотдел АН СССР...»
В ГРУ внимательно проанализировали свои агентур­ные позиции в Англии и в июле 1942 года направили нелегальному резиденту в Лондоне Яну Черняку (Джен) указание приступить к вербовке сотрудника Кавендишской лаборатории Кембриджского университета Аллана Мея, который ранее придерживался левых взглядов и с симпатией относился к СССР.

То, что Центр в качестве вербовщика Мея выбрал Черняка, не было случайным. А поэтому о нем следует рассказать особо. Ян Петрович Черняк родился 6 апреля 1909 года в австро-венгерской провинции Буковина. Дет­ство его было безрадостным, так как родители малень­кого Яна пропали без вести в Первую мировую войну и его отдали в детский дом. В 1927 году после окончания средней школы он поступил в Высшее технологическое училище в Праге, где вскоре стал одним из лучших учеников. Получив диплом, Черняк некоторое время ра­ботал на электротехническом заводе, но, после того как разразился мировой экономический кризис, был уволен и оказался не у дел. Тогда, решив продолжить образование, Черняк выехал в Германию, где поступил в Бер­линский политехнический колледж.
В июне 1930 года у Черняка состоялся разговор с сотрудником Разведупра РККА. Советский разведчик предложил Яну посодействовать в борьбе против фашиз­ма, на что тот ответил согласием. С этого времени судьба Черняка оказалась надолго связана с советской военной разведкой. С 1930 по 1934 год он работал в Румынии, где создал агентурную сеть, собирающую военную и научно-техническую информацию по Германии. В 1936 году после обучения в разведшколе в Москве Черняк выехал в Швейцарию в качестве официального корреспондента ТАСС. Через некоторое время, освоившись и получив необходимые средства, он приступил к организации но­вой агентурной сети. И вскоре среди его источников были такие фигуры, как секретарь министра, глава ис­следовательского отдела авиационной фирмы, офицер разведки, высокопоставленный военный в штабе, круп­ный банкир и т.д. Соответствующей была и информа­ция, которую Черняк направлял в Центр. О работе Чер­няка в это время можно судить по следующей записи в его характеристике: «Находясь в зарубежной команди­ровке, Я. Черняк провел исключительно ценную работу по созданию нелегальной резидентуры и лично завербо­вал 20 агентов».
В октябре 1938 года после заключения Мюнхенского соглашения Черняк переезжает в Париж, но уже не как корреспондент ТАСС, а в качестве нелегала. Однако об­становка там была крайне напряженной, и поэтому пе­ред оккупацией Франции гитлеровскими войсками ле­том 1940 года Черняк возвращается в Цюрих, а затем перебирается в Англию.
После нападения Германии на Советский Союз не­легальная резидентура Черняка не только не прекратила работу, но стала источником важнейших материалов по фашистской Германии. К середине войны она преврати­лась в мощную разведывательную организацию, включа­ющую в себя около 35 источников ценной информации, в большинстве своем работавших бескорыстно.
Будучи опытным вербовщиком, к тому же хорошо разбирающимся в технических вопросах, Черняк ус­пешно выполнил задание Центра. Он установил с Меем контакт и сумел убедить его в том, что, передавая со­ветским представителям сведения об английском атом­ном проекте, тот окажет СССР посильную помощь в борьбе с фашизмом. В итоге до конца 1942 года Черняк провел с Меем, получившим псевдоним Алек, несколько тайных встреч, во время которых получил до­кументальную информацию об основных направлениях научно-исследовательских работ по урановой проблеме в Кембридже. Кроме того, Мей передал ему данные по установкам по отделению изотопов урана, описание прЬцесса получения плутония, чертежи «уранового кот­ла» и описание принципов его работы — всего около 130 листов документации. Однако в отличие от К. Фук­са, К. Филби, Г. Берджесса и других ведущих советских агентов, Мей не испытывал ни малейшего удоволь­ствия от тайной деятельности. Позднее он вспоминал об этом времени так: «Вся эта история причиняла мне огромную боль, и я занимался этим лишь потому, что считал это своим посильным вкладом в безопасность человечества».
Мей находился на связи у Черняка лишь до конца 1942 года, так как в декабре его перевели в Монреальс­кую лабораторию Национального научно-исследовательского совета Канады. На последней встрече с Меем Чер­няк оговорил условия восстановления контактов в Кана­де, но без уточнения сроков, так как в это время дипло­матических отношений между СССР и Канадой еще не было.
Мей прибыл в Канаду в январе 1943 года и присое­динился к монреальской исследовательской группе англо-канадских физиков-атомщиков, возглавляемой про­фессором Джоном Кокрофтом. А когда в августе 1943 года в Квебеке Черчиллем и Рузвельтом было подписано со­глашение, по которому Англия и США объединяли свои усилия в создании атомной бомбы, Мея перевели в Чок-Ривер, где союзники намеревались построить реактор для производства обогащенного урана. В результате Мей получил возможность бывать в Аргоннской лаборатории Чикагского. университета, где находился первый ядер­ный реактор, запущенный в декабре 1942 года Энрико Ферми.
Первый раз Мей побывал в Чикаго в январе 1944 года, второй раз — в апреле 1944 года, когда про­водил там ряд экспериментов как на первом графито­вом реакторе, так и на более новом, работающем на тяжелой воде. В августе 1944 года Мей приехал в Чикаг­ский университет в третий раз. Целью этой поездки были консультации с сотрудниками Аргоннской лабо­ратории по поводу установки реактора в Чок-Ривере. Последняя поездка Мея в Чикаго состоялась осенью 1944 года и продолжалась с 25 сентября по 30 октября. Столь частое общение Мея с американскими учеными позволило ему быть в курсе основных достижений «Манхэттенского проекта».
По неизвестным причинам ГРУ долгое время не вы­ходило на связь с Меем, хотя легальная резидентура военной разведки начала действовать в Оттаве с июня 1943 года. И только в феврале 1945 года ее резидент пол­ковник Николай Заботин (Грант) получил приказ Цент­ра установить с ним контакт через Сэма Карра (Шмуля Когана). Карр, национальный секретарь Компартии Ка­нады, в 1924 году был завербован ОГПУ, а в 1943 году передан на связь канадской резидентуре ГРУ, где прохо­дил под псевдонимами Сэм и Фрэнк. Заботин, не желая, чтобы НКГБ был в курсе оперативной деятельности его резидентуры, послал в Москву телеграмму, в которой просил разрешения установить связь с Меем при помо­щи своего сотрудника, и в конце кондов добился прика­за действовать самостоятельно.
В мае 1945 года сотрудник оттавской резидентуры лей­тенант Павел Ангелов (Бакстер) получил задание встре­титься с Меем. Приехав в Монреаль, Ангелов установил адрес Мея и направился прямо к нему домой. Мей, явно не ожидавший, что и в Канаде ему придется сотрудни­чать с советской разведкой, сделал попытку уклониться от контакта, сославшись на то, что старая связь с Моск­вой оборвалась и что он находится под наблюдением контрразведки.
Но Ангелов был настойчив. «Довольно грубо,— вспоминал потом Ангелов, — я ему сказал, что не верю этому. Во-первых, пришло для него задание из Москвы, а во-вторых, если доктор Мей откажется, то у него самого возникнет повод для серьезного беспо­койства». В результате Мей согласился на продолжение сотрудничества и получил указание подготовить док­лад о проводимых в Канаде и США исследованиях по атомной бомбе.
Выполняя указания своего оператора, Мей в мае 1945 года вновь обратился за разрешением посетить Аргоннскую лабораторию. Однако на этот раз руководитель «Манхэттенского проекта» генерал Лесли Гровс отказал ему в этом. Позднее он так мотивировал это решение:
«Хотя у меня не было причин подозревать его (Мея. — А. К.), — он прошел проверку на благонадежность еще в Британии, — мне не хотелось, чтобы он так много знал о самых последних разработках. Именно по этой причине весной 1945 года я не дал ему разрешения посетить лабо­раторию».
Но, несмотря на все трудности, Мей успешно вы­полнил поставленное перед ним задание. С мая по сен­тябрь он несколько раз встречался с Ангеловым и пере­дал ему много ценных материалов. Здесь, как кажется, имеет смысл привести воспоминания самого Мея отно­сительно его контактов с сотрудниками ГРУ в Канаде: «Когда я находился в Канаде, со мной вступил в кон­такт человек, личность которого я раскрывать воздер­жусь. Очевидно, он знал, что я работаю в Монреальской лаборатории, и хотел получить от меня информацию по атомной энергии.
Я тщательно проанализировал вопрос о правомерно­сти того, что развитие атомной энергетики должно быть прерогативой лишь США. Я принял очень болезненное для себя решение о том, что следует предать общей гласности информацию по атомной энергии, и был се­рьезно уверен в том. По этой причине я решил принять предложение этого человека. После предварительной встречи я еще несколько раз виделся с ним в Канаде. Он потребовал от меня представить образцы урана и общую информацию.
На одной из встреч я передал ему микроскопические образцы урана-233 и урана-235. Уран-235 был немного обогащен, находился в небольшой стеклянной трубочке и представлял собой миллиграмм окиси. Уран-233 со­ставлял десятую часть миллиграмма и был нанесен тон­чайшим слоем на платиновую фольгу.
Я также передал этому человеку письменный док­лад о ядерных исследованиях — все, что было мне из­вестно...»
Доклад, составленный Меем и переданный им Ангелову в конце июня, был предельно четким и исчерпыва­ющим. В нем была описана конструкция бомбы, ее дета­ли и отдельные узлы, а также технологические процессы их изготовления. В нем также была представлена подроб­ная схема организации атомного проекта в США и Ка­наде: структура проекта, фамилии ученых и военных и т. д., были перечислены сверхсекретные объекты и заво­ды в Оук-Ридже, Чикаго, Лос-Аламосе, Хэнфорде, Чок-Ривере, дано их четкое описание, назначение, состав выпускаемой продукции. Отдельно прилагался список ученых, через которых можно было установить контакт с участниками атомного проекта. Получив доклад Мея, Заботин 9 июля 1945 года послал в Центр телеграмму:
«Директору № 241
Факты, переданные Алеком:
1. Испытания атомной бомбы были проведены в Нью-Мехико. Бомба, сброшенная на Японию, сделана из урана-235. Известно, что выход урана-235 на заводе магнит­ного разделения в Клинтоне составляет 400 граммов в день... Планируются к публикации научно-исследователь­ские работы в этой области, но без технических подроб­ностей. Американцы уже выпустили книгу об этом.
2. Алек передал нам пластину с 162 микрограммами урана в форме окиси на тонкой пленке...»
Сам доклад Мея и образцы урана было решено от­править в Москву не с дипломатической почтой, кото­рую посчитали ненадежной, а с заместителем Заботина подполковником Петром Мотиновым (Ламонт), кото­рый должен был возвращаться в СССР для получения нового назначения в США. Прилетевшего в Москву Мотинова на аэродроме встречал лично начальник ГРУ генерал-лейтенант Кузнецов. Вот как вспоминает об этом сам Мотинов:
«На аэродроме меня встречал сам Директор [Кузне­цов]. С большими предосторожностями я достал из-за пояса драгоценную ампулу и вручил ее Директору. Он немедленно отправился к черной машине, которая сто­яла тут же, на аэродроме, и передал ампулу в машину.
— А кто там был? — спросил я потом Директора.
— Это Берия, — прошептал Директор.
А от ампулы с ураном у меня до сегодняшнего дня мучительная рана — и приходится менять кровь по не­скольку раз в год».
Сотрудничество Мея с оттавской резидентурой ГРУ продолжалось до сентября 1945 года, когда его в связи с окончанием работ в Чок-Ривере отозвали в Англию. Уз­нав об этом, Заботин оговорил с Меем условия встречи в Лондоне и сообщил о них в Москву:
«...Условия встречи — 7, 17 или 27 октября на улице перед Британским музеем. Время 11 часов вечера. Опоз­навательный знак — газета слева под мышкой. Пароль: сердечный привет Майклу».
В середине сентября Мей благополучно прибыл в Англию и в скором времени устроился на работу препо­давателем в Королевском колледже в Лондоне. А за не­сколько дней да этого, 5 сентября, из оттавской рези­дентуры ГРУ бежал шифровальщик лейтенант Игорь Гу­зенко (Кларк). Предатель передал канадской контрраз­ведке множество документов, среди которых были ко­пии донесений агента Алека в Москву и условия связи с ним в Лондоне. Полученная от Гузенко информация была немедленно доведена до руководителя особого отдела Скотленд-Ярда подполковника Леонарда Барта, кото­рый получил указание срочно установить личность таин­ственного Алека. Барту, который работал в плотном кон­такте с МИ-5, не составило труда выяснить, что под псевдонимом Алек скрывается доктор Аллан Мей.
За Меем, получившим у английских контрразведчи­ков кличку Первоцвет, было установлено круглосуточ­ное наблюдение. Однако и 7, и 17, и 27 октября он находился дома. Не было также замечено никаких при­знаков появления в эти дни советского агента у Бри­танского музея. Но подполковник Барт продолжал вы­жидать. И лишь после того как 3 февраля 1946 года аме­риканское радио сообщило о раскрытии в Канаде со­ветской шпионской группы, а 15 февраля премьер-министр Канады Маккензи выступил с официальным за­явлением по этому поводу, он решил действовать. 15 февраля Барт позвонил Мею на работу в Шелл-Макс-Хаус и пригласил посетить Управление по атом­ной энергии, сказав, что ему надо навести некоторые рутинные справки. Во время беседы за чашкой чая Барт заявил Мею, что ему известно о его сотрудничестве с советской разведкой и о несостоявшейся встрече у Бри­танского музея. Несколько растерявшийся Мей после продолжительного раздумья признался, что действи­тельно, находясь в Канаде, встречался с русским в пе­риод с января по сентябрь 1945 года и передал ему об­разцы урана. Однако, несмотря на признание, арестова­ли Мея только 4 марта.
Суд над Меем начался 1 мая 1946 года. Государствен­ный прокурор сэр Хартли Шоукросс обвинил его в на­рушении закона о государственной тайне посредством «передачи между 1 января и 30 сентября 1945 года неиз­вестному человеку информации, которая предназнача­лась для прямого или косвенного использования врагом». Несмотря на возражения адвоката,, судья Оливер вынес Мею обвинительный приговор — 10 лет тюремного зак­лючения.
Свой срок Мей отбывал в Уэйкфилдской тюрьме в Йоркшире. В январе 1953 года его за примерное поведе­ние досрочно освободили, после чего он устроился на малозначительную работу в Кембридже. Позднее он вновь начал заниматься физикой, в частности исследованиями по теории усталости металла, а его статьи стали появ­ляться в одном из ведущих научных журналов мира — «Нейча» («Природа»). В 1962 году он покинул Англию и перебрался в Гану, где ему предоставили место специ­ального профессора физики в местном университете.
Но самое главное — Мей никогда не раскаивался в содеянном. Это очень верно подметил известный анг­лийский научный обозреватель Г. Пинчер, сказавший: «Он сумел вернуться в научный мир и получить призна­ние, не дав ни малейшего повода заподозрить его в раскаянии или компромиссе с обществом, чьей безопас­ности он угрожал, когда передавал секреты атомной бомбы русским, политическому делу которых он был тайно предан».
Пока в Канаде шел процесс над русскими шпиона­ми, Фукс продолжал работать в Лос-Аламосе. В сентябре года было решено, что члены британской научной миссии покинут США и продолжат свою работу в Анг­лии. Фукс должен был вернуться в Англию в феврале года. Поэтому во время его последней встречи с Голдом 19 сентября 1945 года он получил условия связи в Лондоне: Морнингтон-Кресент, первая суббота каждо­го месяца в 8 часов вечера. Однако по просьбе американ­цев Фукс задержался в США до июня 1946 года. Все это время он вместе с Эдвардом Теллером работал над про­блемами создания термоядерного оружия.

Вернувшись в Англию, Фукс вновь был привлечен к программе создания атомной бомбы, на этот раз анг­лийской. В июле 1946 года он возглавил отдел теорети­ческой физики в британском научном центре в Харуэл­ле (рядом с Оксфордом). К сожалению, в это время связь Фукса с советской разведкой вновь оборвалась. Причиной тому было предательство Гузенко, после ко­торого Центр принял решение временно заморозить контакты с агентурой, занимавшейся атомной пробле­мой. Тогда, как и в прошлый раз, Фукс начал восста­навливать связь сам. К этому времени Юрген Кучински уже покинул Англию, поэтому Фукс обратился к его. жене, которая направила его к Ханне Клопшток. Ей Фукс рассказал, что работает на секретном объекте и связаться с ним по телефону невозможно. Клопшток передала слова Фукса руководителю немецкого земля­чества коммунисту Гансу Зиберту, который и связался
с сотрудником резидентуры внешней разведки в Лондо­не Ерзиным.
Однако в Центре не торопились устанавливать кон­такт с Фуксом. Поэтому он обратился за помощью к своей давней знакомой, сотруднице газеты «Дейли уокер» Анджеле Такетт. В свою очередь Такетт передала просьбу Фукса о встрече с «большой Ханной» все тому же Зиберту, после чего в Москве было решено связаться с Фуксом через Клопшток. Их встреча состоялась 19 июля 1946 года и прошла без осложнений. Фукс рассказал, что в Харуэлле он занимает весьма ответственный пост и уверен, что находится вне всяких подозрений. Получив отчет об этой встрече, в Центре решили, что с Фуксом должен работать кадровый офицер разведки. Є этой це­лью в Лондон в качестве заместителя резидента по науч­но-технической разведке был командирован Александр Феклисов, который официально занял должность второ­го секретаря посольства.
Первая встреча Фукса с Феклисовым произошла 27 сентября 1947 года. Их дальнейшие встречи происхо­дили регулярно, а о важности переданной Фуксом ин­формации можно судить по следующему отзыву: «Полу­ченные материалы очень ценные и позволят сэкономить 200—250 млн рублей и сократить сроки освоения про­блемы».
Вот перечень только части материалов, переданных Фуксом с осени 1947 по май 1949 года:
детальные данные о реакторах химическом заводе по производству плутония в Уидскейле;
сравнительный анализ работы урановых котлов с воз­душным и водяным охлаждением;
планы строительства завода по разделению изотопов; принципиальная схема водородной бомбы и теорети­ческие данные по ее созданию, которые были разработа­ны учеными США и Англии в 1948 году;
результаты испытаний американцами ураново-плутониевой бомбы в атолле Эниветок;
справка о состоянии англо-американского сотрудни­чества в области производства атомного оружия[109].
Последняя встреча Фукса с Феклисовым произошла 25 мая 1949 года. А 3 февраля 1950 года в лондонской ре­зидентуре и в Москве, прочитав вечерние английские газеты, узнали, что накануне Фукс был арестован со­трудниками особого отдела Скотленд-Ярда по предписа­нию контрразведки МИ-5. При аресте Фуксу были предъявлены два обвинения:
передача неизвестному лицу в 1947 году секретной информации, касающейся атомной энергетики;
передача информации, касающейся научных иссле­дований в области атомной энергетики, неизвестному лицу в США в феврале 1945 года.
Что же послужило причиной провала Фукса? Прежде всего отметим, что после предательства Гу­зенко и ареста Аллана Мея американская и английская контрразведки начали отрабатывать каналы возможной утечки атомных секретов в Советский Союз. Их усилия утроились после того, как 29 августа 1949 года в СССР была испытана первая советская атомная бомба. К сен­тябрю 1949 года сотрудники МИ-5 пришли к выводу, что среди английских ученых ответственным за утечку информации является Клаус Фукс. Это косвенно под­тверждалось и тем, что в записной книжке Мея было обнаружено имя Фукса. А изучение материалов о про­шлом Фукса выявило его принадлежность к Компартии Германии. Кроме того, американцы в 1946 году присту­пили к расшифровке перехваченных радиосообщений советских представительств в США. К 1949 году в рам­ках операции «Венона» (так в американских спецслуж­бах обозначили декодирование советских сообщений) был достигнут значительный успех, что позволило ус­тановить псевдонимы агентов советской разведки и вре­мя передачи ими добытых материалов своим операто­рам. В результате в декабре 1949 года в МИ-5 решили форсировать разработку Фукса. Его первый допрос со­стоял ся 21 декабря 1949 года. В ходе допроса следователь контрразведки Уильям Скардон играл на лояльности Фукса к его английским друзьям и апеллировал к его чувству благодарности Англии, которая предоставила ему убежище и возможность заниматься наукой. В ре­зультате он добился от Фукса признания в принадлеж­ности в прошлом к коммунистической партии. Однако свою причастность к атомному шпионажу Фукс катего­рически отрицал. Поэтому допросы были продолжены и в январе 1950 года. В конце концов переживающий тя­желый внутренний кризис Фукс, которому объявили, что он отстранен от работы в Харуэлле, 24 января сде­лал признание о передаче информации по атомной бомбе советским представителям и был немедленно арестован.
Суд над Фуксом состоялся 1 марта 1950 года в цент­ральном уголовном суде Олд Бейли. Председательствовал на процессе верховный судья Англии лорд Годдард, а главным обвинителем был генеральный прокурор Шоукросс. Защищал Фукса известный адвокат Бенетт. В ходе судебного разбирательства, которое продолжалось два часа, Фукс был признан виновным в нарушении госу­дарственной тайны и приговорен к 14 годам тюремного заключения. От смертной казни его спасло то обстоя­тельство, что в годы войны Советский Союз был союз­ником Великобритании.
Сведения, полученные во время процесса над Фук­сом, помогли ФБР установить личность его связника Раймонда. В результате 20 мая 1950 года в США был арес­тован Гарри Голд, а затем и другие советские агенты — Дэвид Грингласс и супруги Розенберг. Судьба последних оказалась трагичной. В угоду ФБР и политической конъ­юнктуре они 19 июня 1953 года были казнены на элект­рическом стуле.
По существующей тогда традиции СССР отказался от своего агента. 8 марта 1950 года ТАСС выступило со следующим заявлением:
«Агентство Рейтер сообщило о состоявшемся на днях в Лондоне судебном процессе над английским ученым-атомщиком Фуксом, который был приговорен за нару­шение государственной тайны к 14 годам тюремного зак­лючения. Выступивший на этом процессе в качестве об­винителя генеральный прокурор Великобритании Шоукросс заявил, будто бы Фукс передавал атомные секреты «агентам Советского правительства». ТАСС уполномочен сообщить, что это заявление является грубым вымыс­лом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».
Первые месяцы заключения были для Фукса очень тяжелыми: заключенные считали его предателем. Но со временем отношение к нему изменилось. В свободное от работы время он организовал курсы по повышению гра­мотности, где вел все предметы. Кроме того, сам он много читал: как специальную литературу, так и художе­ственные произведения.
Через девять с половиной лет, 24 июня 1959 года, Фукс был досрочно освобожден за примерное поведение. Оказавшись на свободе, он немедленно выехал в ГДР, где ему предоставили гражданство. Вскоре Фукс был назначен заместителем директора Института ядерной физики и вновь начал заниматься любимым делом. Через некоторое время он женился на Маргарите Кейлсон и поселился в Дрездене. Помимо работы в Институте ядер­ной физики Фукс преподавал в Высшей технической школе. В 1972 году его избрали членом Академии наук, а в 1975 году он получил Государственную премию первой степени. Кроме того, в 1979 году он был награжден орде­ном Карла Маркса. Летом 1968 года Фукс побывал в СССР, где посетил ряд научно-исследовательских ин­ститутов и встретился с советскими учеными. Однако советское руководство так и не отметило его заслуг в получении СССР атомных секретов.
Умер Клаус Фукс 28 февраля 1988 года. Как член ЦК СЕПГ, он был похоронен на Кладбище социалистов в Берлине. На траурной церемонии присутствовало много народу, но, к сожалению, не было ни одного советского представителя.

Вернер Рут (Кучински Урсула, Гамбургер, Бертон, Соня) 15.05.1907- 7.07.2000. Подполковник.
Родилась в г. Фриденау (Германия) в семье крупного немецкого статистика Рене Кучински. Активистка немец­кого комсомола и Компартии Германии, работала в книжном магазине Прагера в Берлине и издательстве Ульштейн в Германии и США. Член Компартии Германии с 1926г. В 1930г. вместе с мужем Рольфом Гамбургером отправилась в Китай, где Рольф получил должность ар­хитектора в Шанхайском муниципальном совете. В конце 1930 г. привлечена к разведработе Рихардом Зорге, кото­рый дал ей псевдоним Соня. В 1930—1933 гг. выполняла задания сначала Зорге, а потом сменившего его К. Римма (Пауль). В 1933—1934 гг. проходила обучение премудрос­тям разведывательного дела в Москве. В 1934—1935 гг. вме­сте с мужем Эрнстом Отто опять работает в Китае — Мукдене и Пекине. Связь с Москвой по радио, на рации работает Урсула. В 1935—1938 гг. с Рольфом Гамбургером работает в Польше. В 1938—1940 гг. возглавляет развед­группу в Швейцарии, один из членов которой— Леон Чарльз Бертон — становится ее мужем. В 1939 г. ее люди по приказу Центра входят в состав группы Ш. Радо (Дора). В 1940—1950 гг. живет и работает с мужем в Англии. До 1946 г., когда связь с Центром прервалась, связная меж­ду легальной резидентурой военной разведки и ее агента­ми в стране, Среди них был и ученый-атомщик Клаус Фукс. Вскоре после того как он был арестован, вернулась в ГДР (март 1950 г.). Работала в прессе и системе внеш­ней торговли. Под именем Урсулы Бертон публиковала книги по экономике. С 1956 г. писательница, автор ряда художественных произведений. Ее литературный псевдо­ним Рут Вернер. Награждена двумя орденами Красного Знамени (1937, 1969). Умерла в Берлине.

Кремер Семен Давидович (Александр, Сергей) 10.02.1900 - 1990.
Родился в г. Гомеле Могилевской губернии в рабочей семье. Окончил 3-классное еврейское училище (1911). Рабо­тал в швейной мастерской. В 1917—1918 гг. — боец в Го­мельском красногвардейском отряде. В РККА с ноября 1918 г. Участник Гражданской войны на Западном фронте. Член партии с 1919 г. Окончил военный факультет Коммунисти­ческого университета им. Свердлова (1922), политработник. С октября 1923 по май 1931 г. — командир эскадрона кава­лерийского полка, окончил Кавалерийские курсы усовер­шенствования комсостава (1926). Окончил основной фа­культет Военной академии им. Фрунзе (1934). С мая 1934 по сентябрь 1936 г. — помощник начальника 1-го отдела штаба 11-го механизированного корпуса. С сентября 1936 по ян­варь 1937 г. — в распоряжении Разведупра РККА. С января 1937 по август 1942 г. — секретарь военного атташе СССР в Англии. Через Соню (Урсулу Бертон) поддерживал связь с Клаусом Фуксом. С августа 1942 по июль 1943 г. — началь­ник западного факультета Военного института иностранных языков. С июля 1943 по 1945 г. воевал на Брянском, Цент­ральном, 1-м Украинском, 3-м Белорусском, 1-м Прибал­тийском фронтах — командир механизированной бригады, замкомандира механизированного корпуса. Участвовал в ос­вобождении Украины, Белоруссии, Литвы и Латвии. Герой Советского Союза (1944). Освобождал Северо-Западный Китай. В 1945—1956 гг. — замкомандира корпуса, окончил Военную академию Генерального штаба (1952). Генерал-майор (1944). В 1956 г. вышел в запас и жил в Одессе. На­гражден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красно­го Знамени, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, Красной Звезды, медалями. Умер в Одессе.

Заботин Николай Иванович (Грант) 21.04.1904— ? Полковник.
Родился в с. Лучинском Лучинской волости Воскресен­ского уезда Московской губернии в крестьянской семье. Окончил сельскую школу (1916) и 3 класса Высшего начального училища (школы 2-й ступени). Работал в хозяй­стве своего отца. В сентябре 1921 г. добровольно вступил в РККА. Окончил 2-ю Московскую артиллерийскую школу (1924). В 1924—1933 гг. — на командных должностях в артил­лерийских частях. Окончил специальный факультет Воен­ной академии им. Фрунзе (1936). В 1936—1940 гг., состоял в распоряжении Разведупра РККА, в 1937—1940 гг. работал в Разведуправлении Монгольской народной армии. В 1940— 1943 гг. работал в центральном аппарате Разведупра Ген­штаба РККА-ГРУ, старший инспектор 2-го отделения 7-го отдела, инспектор пограничной разведки 1-го отделения 4-го отдела Разведупра Генштаба РККА. С июля 1943 по сентябрь 1945 г. — военный атташе СССР и резидент воен­ной разведки в Канаде. Создатель разветвленной разведсети в этой стране, которая во многом была провалена из-за бегства шифровальщика военного атташе И. Гузенко в сен­тябре 1945 г. Вопреки установленным правилам Заботин обеспечил доступ Гузенко ко многим материалам резиден­туры, к которым он не должен был иметь отношения. В Москве Заботин был арестован, но через некоторое время освобожден. Умер в провинции.

Гузенко Игорь Сергеевич 1919-1985.
Образование незаконченное высшее. Участник Великой Отечественной войны. Лейтенант Советской Армии. С авгус­та 1943 г. — в Канаде. Сотрудник советской военной развед­ки. Шифровальщик, 6 сентября 1945 г. вместе со своей женой стал невозвращенцем. Передал американцам секретные до­кументы.

Неизвестный Бруно Понтекорво Рассказ о Бруно Понтекорво мы считаем необходи­мым предварить следующими замечаниями. Прежде все­го надо сказать, что представители Службы внешней разведки России никогда не делали официальных заяв­лений о том, что Понтекорво работал на советскую разведку. Но в то же время о его сотрудничестве с со­ветской разведкой довольно подробно рассказывают в своих книгах Серго Берия (Мой отец — Лаврентий Бе­рия. М., 1994) и Павел Судоплатов (Разведка и Кремль: Записки нежелательного свидетеля, М., 1997). Кроме того, в книге Владимира Чикова «Нелегалы», изданной в 1997 году, упоминается некий агент Мур, обстоятель­ства работы которого дают возможность предположить, что под этим псевдонимом скрывается именно Бруно Понтекорво.
Бруно Макс Понтекорво родился в 1913 году в Ита­лии в городе Пиза в благополучной многодетной семье. Его отец, Массимо Понтекорво, был промышленни­ком, а мать — дочерью медика. У Бруно было пять брать­ев и три сестры, из которых наиболее известны биолог Гвидо и кинорежиссер Джилло.
Родители Понтекорво были люди консервативные и довольно авторитарные. По воспоминаниям Понтекорво они имели весьма определенное мнение (которое тща­тельно скрывали) о каждом из своих детей. Так, по их мнению, Гвидо был самым умным из детей, Паоло — самым серьезным, Джулиана— самой воспитанной, а Бруно — самым добрым, но и самым ограниченным. «Ду­маю, — рассказывал позднее Понтекорво, — что этому мнению я обязан своей застенчивостью, комплексом не­полноценности, который преследовал меня почти всю мою жизнь»[110].

Большое влияние на формирование характера и ми­ровоззрения юного Понтекорво оказал его отец, которо­го отличало стремление к справедливости. Понтекорво всю жизнь относился к отцу с любовью и уважением. А в своих автобиографических заметках вспоминает о следу­ющем случае:
«Мой отец очень уважал некоего человека по имени Данило,, рабочего, который работал на заводе Понте­корво и который в начале фашизма организовал забас­товку. В связи с этим к моему отцу пришел чиновник (человек, впоследствии ставший министром внутренних дел Республики Сало) — Гуидо Буффарини Гуиди, — ко­торый хотел узнать имена зачинщиков забастовки. На отказ моего отца быть шпионом Буффарини вызвал его на дуэль (которая, к счастью, не состоялась). Этот эпи­зод с дуэлью очень нас развеселил и еще более укрепил наше уважение к отцу»[111].
В школе Понтекорво учился хорошо, но особыми успехами не блистал. Главным его увлечением в ту пору был теннис. Любовь к этому виду спорта он пронес через всю жизнь и считал себя настоящим его знатоком. В 1929 году после окончания школы Понтекорво поступил на инженерный факультет университета города Пизы. Там он проучился два года. И хотя, по словам самого Понтекорво, у него «были приличные отметки, после второго курса он решил оставить инженерные науки и перейти на третий курс физического факультета». При­чиной такого решения, как это ни странно, оказалась нелюбовь Понтекорво к черчению. Брат Понтекорво Гвидо, узнав о его решении, одобрительно заявил: «Физика! Значит, тебе придется ехать в Рим. Там находятся Ферми и Разетти!»
Приняв решение изучать физику, Понтекорво в 1931 году отправился в Рим для поступления в Римский университет. Там он обратился к работавшему вместе с Ферми Разетти, в свое время учившемуся в университете в Пизе и хорошо знавшему семью Понтекорво. В автобио­графии Понтекорво так описывает этот эпизод своей жизни:
«Я поехал в Рим, где Ферми и Разетти устроили мне неофициальный экзамен. После экзамена, во время ко­торого я, очевидно, показал весьма посредственные зна­ния, Ферми высказал некоторые замечания, которые определили выбор моей профессии и которые стоит здесь привести: «Физика одна, но, по несчастью, сегодня фи­зики делятся на две категории — теоретиков и экспери­ментаторов. Если теоретик не обладает исключительны­ми способностями, то его работа лишена смысла. Что же касается экспериментальной физики, здесь существует возможность полезной работы, даже если человек обла­дает средними способностями»[112].
Таким образом, Понтекорво поступил на. третий курс физико-математического факультета Римского университета, причем подразумевалось, что в будущем он должен заниматься исследованиями эксперименталь­ного направления. Это оказалось самым важным собы­тием в его научной жизни. С 1931 по 1936 год он сначала как студент, а потом как сотрудник работал в группе, руководимой Ферми, в которую входили Разетти, Амальди, Сегре и другие известные итальянские физи­ки. По словам Понтекорво, Ферми не только обучал физике своих учеников, но и своим личным примером передавал свою глубокую страсть к этой науке, в кото­рой он прежде всего любил и подчеркивал простоту. «У Ферми, — вспоминал Понтекорво, — я научился прези­рать научный авантюризм и субъективизм, не одобрять атмосферу «охоты за открытиями», царящую в некото­рых исследовательских институтах, и относиться с ан­типатией к тем, кто в физике усложняет дела, вместо того чтобы их упрощать. Те, кому посчастливилось за­ниматься исследованиями вместе с Ферми и работать под его руководством, всегда вспоминают его как не­погрешимого «папу» физиков, как его называли все со­трудники института»[113].
В 1933 году в возрасте двадцати лет Понтекорво защи­тил диплом и стал ассистентом профессора Орто Марио Корбино. В это время он принимал участие в экспери­ментальных исследованиях Ферми и его группы, в част­ности в открытии медленных нейтронов. Эти исследова­ния открыли дорогу известным практическим примене­ниям нейтронов (ядерной энергии, изотопам в медици­не и, разумеется, в военных целях).
Как вспоминает Понтекорво, «последствия этих ис­следований для некоторых членов группы Ферми оказа­лись следующие: они принесли Нобелевскую премию
Ферми, определенная слава досталась даже младшему участнику группы, все получили патент на изобретение, который спустя много лет был продан правительству Соединенных Штатов Америки за внушительную сумму, давно уже выплаченную изобретателям (всем, кроме меня), мне была присуждена премия министерства на­ционального образования, благодаря которой я поехал в 1936 г. в Париж работать с Ф. Жолио-Кюри»[114].
В Институте радия, а потом в Коллеж де Франс Понтекорво заинтересовался ядерной изомерией, над которой работал практически в одиночку (но пользуясь ценными советами своего второго учителя Ф. Жолио-Кюри), движимый некоторыми своими теоретическими идеями. Он предсказал существование стабильных (отно­сительно бета-радиоактивности) ядерных изомеров и эк­спериментально нашел в 1938 году первый пример: кад­мий, возбужденный быстрыми нейтронами. Он также предсказал, что переходы между изомерами должны, в общем, иметь очень большие коэффициенты внутренней конверсии, и независимо, но несколько раньше Г. Сиборга и Э. Сегре, занялся поиском и в 1938 году нашел на примере родия радиоактивные ядра нового типа. На­конец, совместно с А. Лазардом ему в 1938 году удалось получить бета-стабильные изомеры путем облучения ста­бильных ядер непрерывным спектром рентгеновского излучения высокой энергий.
Ф.Жолио-Кюри очень понравился эффект, откры­тый Понтекорво, и он назвал его «ядерной фосфорес­ценцией». Понтекорво послал свою работу, посвящен­ную «фосфоресценции», Ферми, которому не было свой­ственно выражать излишнюю похвалу. Но в данном слу­чае он прислал Понтекорво поздравление с «отличным результатом исследования». Это доставило Понтекорво откровенную радость, поскольку он был убежден, что Ферми, который в Риме называл его «большим чемпио­ном», прислушивался к нему только как к эксперту по теннису. Вскоре за исследование изомерии Понтекорво получил премию Кюри — Карнеги.
В 1938 году Понтекорво женился на шведке Мариан­не Нордблом, невысокой светловолосой девушке. Через год у них родился первенец, которого они назвали Джиль. Позднее в США у Понтекорво родились еще двое сыно­вей — Тито и Антонио.
10 мая 1940 года немецкие войска начали стремитель­ное наступление на Западном фронте. В результате армии союзников были разгромлены, и 14 июня передовые ча­сти вермахта вступили в Париж. Понтекорво оставался в столице Франции до самого последнего момента. На ве­лосипеде ему удалось пробраться на юг страны, где он встретился с женой, проделавшей этот путь по железной дороге. Из Франции Понтекорво с семьей перебрался в Испанию, а затем в Португалию. В Лиссабоне они сели на пароход, отплывавший в Америку, и 20 августа 1940 года сошли на берег в Нью-Йорке.
Оказавшись в США, Понтекорво устроился на рабо­ту руководителем научного отдела в одну частную геоло­гическую фирму, находившуюся в городе Тулсе (Оклахо­ма). Там в течение двух лет он занимался реализацией геофизического метода зондирования нефтяных скважин, так называемого метода нейтронного каротажа, который до сих пор применяется в нефтяной промышленности. Однако денег Понтекорво заработал мало, и поэтому, когда в конце 1942 года ему предложили принять участие в «Манхэттенском проекте», он ответил согласием.
В начале 1943 года Понтекорво приехал в Канаду, где начал работать в Монреальской лаборатории в рамках англо-канадского уранового проекта. Несколько позднее он был назначен научным руководителем физического проекта создания ядерного реактора типа NRX в лабора­тории в Чок-Ривере.
Теперь надо немного отвлечься и сказать о полити­ческих взглядах Понтекорво. Впрочем, лучше предоста­вить слово ему самому.
«Я придерживался левых политических убеждений, — писал Понтекорво в своей автобиографии. — С самого начала это было прежде всего связано с моей ненавис­тью к фашизму и, как я теперь думаю, с чувством спра­ведливости, привитым мне моим отцом. С середины 30-х годов вплоть до 70-х мои представления определялись категорией нелогичной, которую я сейчас называю «ре­лигией», каким-то видом «фанатичной веры» (которая уже отсутствует), гораздо более глубокой, чем культ ка­кой-либо одной личности...
Тогда, как и сегодня, я считал ужасно несправедли­вым и аморальным крайне враждебное отношение, ко­торое Запад развертывал в конце войны к Советскому Союзу, который за счет неслыханных жертв внес реша­ющий вклад в победу над нацизмом»[115].
Поэтому не стоит удивляться, что с первых дней своего участия в атомном проекте Понтекорво, посове­товавшись с женой, принял решение информировать Советский Союз о работах по созданию атомной бомбы. Но сам он не мог вступить в контакт с советскими представителями и попросил сделать это свою старую знакомую, члена Компартии Италии. Она известна под именем Джемми и проживала в то время в Нью-Йорке. Понтекорво передал ей письмо, в котором подробно сообщал обо всем, что было ему известно о «Манхэттенском проекте».
Весной 1943 года Джемми пришла в советское кон­сульство в Нью-Йорке и оставила дежурному запеча­танный конверт с надписью: «Его превосходительству Генеральному консулу СССР. Лично». Ознакомившись с содержанием письма, консул Евгений Киселев немед­ленно передал его резиденту внешней разведки Васи­лию Зарубину. Зарубин и его заместитель по научно-технической разведке Леонид Квасников сразу же оце­нили всю важность полученной информации. В Москве также не сомневались в точности сведений, полученных от неизвестного доброжелателя, которого окрестили Икс, и поставили перед Зарубиным следующую задачу: «...не упустить появившуюся возможность приобретения источника информации для более полного освещения проблем создания атомного оружия и разработать де­тальный план операции по установлению оперативного контакта с ним»[116].

Квасников Леонид Романович 2.06.1905 — 15.10.1993. Полковник (1949).
Родился на ст. Узловая Тульской губернии в семье же­лезнодорожника. С 1922 г. — чернорабочий на строительстве ж.-д. моста Сызранско-Вяземской ж. д. в г. Пензе. В 1926 г. окончил железнодорожный техникум в г. Туле. С 1926 г. — помощник машиниста, с 1928 г.— техник-чертежник, с 1929 г. — машинист паровоза на Московско-Курской ж. д.
В 1930 г. Л. Р. Квасников поступил на механический факультет Московского института химического машино­строения, который закончил с отличием в 1934 г. С 1934 г.— инженер на Чернореченском химическом ком­бинате в г. Дзержинске Горьковской области. С 1935 г. — аспирант МИХМ, в 1938 г. участвовал в работе специаль­ной комиссии Наркомата оборонной промышленности СССР.
В сентябре 1938 г. направлен по партийной линии на работу в органы государственной безопасности. С 1938 г. — старший оперуполномоченный 10-го (американского) отде­ления 5-го отдела ГУГБ НКВД, с 1939 г. — старший опер­уполномоченный, а затем — заместитель начальника 16-го от­деления (НТР). В 1939 г. становится членом ВКП(б). В 1939—1940 гг. являлся представителем НКВД СССР в Со­ветско-германской контрольно-пропускной комиссии, нео­днократно выезжал в немецкую зону оккупации бывшей Польши.
С февраля 1941 г. Л. Р. Квасников — начальник 4-го от­деления (НТР) НКГБ СССР, а с 2 октября 1942 г.— 3-го отделения 3-го (англо-американского) отдела 1-го управле­ния НКВД-НКГБ СССР, являлся одним из инициаторов начала работы по атомной проблематике.
В январе 1943 г. направлен заместителем резидента (на­чальником подрезидентуры) научно-технической разведки в Нью-Йорке. Под руководством и при непосредственном участии Л. Р. Квасникова были добыты особо важные раз­ведданные по атомной энергии, ее использованию в воен­ных целях, а также информация и образцы техники в обла­сти авиации, реактивной техники, химии, медицины, элек­троники.
В декабре 1945 г. вернулся в СССР. С 1946 г. — замести­тель начальника 11-го отдела (НТР), а затем — отдела «1-Е» ПГУ МГБ СССР. С 1947 г.- начальник 4-го отдела 5-го управления КИ при СМ СССР. С 1950 г. — начальник 2-го отдела КИ при СМ СССР. При реализации разведыватель­ной информации поддерживал тесные связи с ведущими учеными-атомщиками, в том числе с академиком И. В. Кур­чатовым. Неоднократно выезжал в краткосрочные загран­командировки.
С 1952 г. Л. Р. Квасников — начальник 4-го отдела ПГУ МГБ СССР. С марта 1953 г. он начальник 11-го отдела, а с мая 1953 г. — заместитель начальника 6-го отдела ВГУ МВД СССР. С марта 1954 г. — начальник 10-го отдела ПГУ КГБ при СМ СССР.
В 1963—1966 гг. — старший консультант при начальнике ПГУ КГБ по научно-технической разведке. В декабре 1966 г. вышел на пенсию.
Награжден орденом Ленина (1949), двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Отечественной вой­ны, двумя орденами Красной Звезды, многими медалями. Почетный сотрудник Службы внешней разведки РФ. 15 июня 1996 г. Л . Р. Квасникову посмертно присвоено зва­ние Героя России.
Однако сотрудникам нью-йоркской резидентуры не был известен не только автор письма, но и человек, который принес его в консульство. Поэтому было приня­то решение не пропускать никого в консульство без за­полнения специальной карточки посетителя, в которой должны быть указаны имя, фамилия, адрес и цель посе­щения. При этом Зарубин и Квасников были уверены, что доброжелатель обязательно должен посетить консуль­ство еще раз.
Зарубин и Квасников оказались правы. Ровно через месяц Джемми, проходившая в оперативных докумен­тах как Игрек, снова пришла в консульство и потребо­вала встречи с Киселевым. Однако карточку посетите­ля она заполнять отказалась, заявив, что у нее офици­альное поручение к генеральному консулу. И только когда к разговору подключилась сотрудница резиденту­ры Ольга Шимель, сказавшая, что консул без выясне­ния цели визита никого не принимает, Джемми запол­нила карточку, оставила очередной конверт и сразу же ушла.
Проверив данные, которые были оставлены в кар­точке, сотрудники резидентуры установили, что имя и фамилия посетительницы оказались фальшивыми, а по указанному адресу она не проживает. Однако Шимель запомнила ее внешность, что в дальнейшем сыграло важ­ную роль в установлении контактов с Понтекорво. Что же касается письма, то в нем сообщалось о работах по созданию ядерного реактора в Чок-Ривере, а также о теоретических и практических исследованиях, которые велись в Чикагском университете.
После получения второго письма начались интен­сивные поиски таинственной незнакомки. Так как по внешнему виду она не была похожа на американку, а в -ее английском был „заметен итальянский акцент, было решено, что она принадлежит к эмигрантам-ан­тифашистам, приехавшим в США в 30-х годах. Поэто­му основные усилия Шимель, которой поручили это дело, были сосредоточены на членах нью-йоркского филиала общества «Друзья СССР». Успех пришел в ав­густе 1943 года, когда на митинге в Нью-Йорке по по­воду разгрома немецких войск под Орлом и Белгоро­дом Шимель удалось встретить Джемми и установить ее личность.

Вскоре между ними состоялся откровенный разго­вор, в ходе которого Джемми сообщила, что письма в советское консульство ее попросил передать старый зна­комый, имя которого она назвать отказалась. Но при этом она заверила Шимель, что информация от ее друга будет поступать и в дальнейшем, хотя и нерегулярно, так как он работает на режимном объекте. Шимель по­благодарила Джемми за помощь, которую та оказала Советскому Союзу, и попросила, чтобы она больше не приходила в консульство, так как это может привлечь внимание ФБР. Было условлено, что последующие встре­чи состоятся в городе в местах, где они не привлекут лишнего внимания. В резидентуре и Центре были доволь­ны установлением контактов с Джемми и автором пись­ма, которые теперь в оперативной переписке проходили как Эстер и Мэр.
В дальнейшем встречи Шимель и Эстер стали по­стоянными, но новая информация по «Манхэттенскому проекту» поступала от Понтекорво нерегулярно из-за строгого режима секретности. Чаще всего он переда­вал материалы Эстер лично, но иногда роль связника выполняла его жена Марианна, проходившая в рези­дентуре под псевдонимом Мери. Что до оценки дан­ных, передаваемых Понтекорво, то они неизменно получали в Москве самую высокую оценку. В переданной им информации содержались сведения о ходе разра­ботки конструкции ядерных реакторов и системы их охлаждения, о технологических установках по извлече­нию плутония из облученного урана-23 8, о биологи­ческой защите и допустимых для человека дозах облучения. Информация Понтекорво давала полное пред­ставление о программе строительства в Чок-Ривере комплекса по производству плутония, в который вхо­дили реакторы и предприятия по химической экстрак­ции делящегося материала в жидкой среде, примерных сроках готовности этого комплекса к эксплуатации и его производительности. Эти данные давали возмож­ность с большой степенью вероятности определить сроки изготовления первой атомной бомбы и ее испы­тания на полигоне. По утверждению Павла Судоплатова, который в то время был начальником отдела «С» НКВД, где аккумулировались все сведения по атомной проблематике, поступавшие от внешней и военной разведки, Понтекорво в сентябре 1945 года передал своим операторам подробное описание конструкции атомной бомбы, полностью совпадающее с описани­ем, переданным Фуксом[117]. По мнению специалистов, вклад Понтекорво в обеспечение Советского Союза разведывательной информацией по атомной бомбе был никак не меньше вклада Фукса.
В сентябре 1945 года связь с Понтекорво прервалась. Это было вызвано целым рядом причин. Во-первых, Джемми неожиданно заявила, что в скором времени отбывает в Рим, где собирается бороться за ликвидацию в Италии остатков фашизма. Удержать ее от возвращения на родину было невозможно: отсутствовали убедитель­ные аргументы. А во-вторых, бегство 5 сентября 1945 года шифровальщика канадской резидентуры ТРУ И. Гузенко заставило руководство разведки принять максимальные меры конспирации. В результате связь Понтекорво с со­ветской разведкой была восстановлена лишь в 1949 году через его жену, посетившую Италию.
Сам Понтекорво до конца 1948 года продолжал ра­ботать в Чок-Ривере, а в начале 1949 года переехал из Канады в Англию, где после тщательной проверки анг­лийскими спецслужбами был назначен руководителем проекта системы газового охлаждений урано-графитовых реакторов для производства плутония в лаборато­рии в Харуэлле. В Москве понимали, что в условиях жесткого режима обеспечения безопасности Мэру нельзя встречаться с советскими представителями в Ан­глии. Поэтому через его жену Марианну, гостившую в начале 1949 года в Италии, ему было предложено встре­чаться в Риме два раза в год. Контакты с Мери осуще­ствлял резидент внешней разведки в Италии Николай Горшков, который просил передать Мэру пожелание соблюдать особую осторожность при сборе и хранении секретной информации.

Горшков Николай Михайлович 3.05.1912- 1.02.1995. Полковник.
Родился в с. Воскресенское Нижегородской губернии в бедной крестьянской семье.
В 1929 г. после окончания сельской школы участвовал в ликвидации неграмотности в деревне. В 1930 г. поступил ра­бочим на радиотелефонный завод в Нижнем Новгороде, избран членом заводского комитета комсомола.
В марте 1932 г. по путевке ВЛКСМ Н. М. Горшков был направлен на учебу в Казанский авиационный институт, который успешно закончил в 1938 г. по специальности «ин­женер-механик по самолетостроению». В студенческие годы избирался секретарем комитета комсомола института, чле­ном райкома ВЛКСМ.
После окончания института Н. М. Горшков решением ЦК ВКП(б) был направлен на учебу в ЦШ НКВД, а оттуда — в ШОН ГУГБ НКВД. С весны 1939 г. он сотрудник 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР.
В 1939 г. направлен на разведработу в Италию под дип­ломатическим прикрытием. Перед началом Великой Отече­ственной войны 13 июня 1941 г. был отозван в Москву.
Во время Великой Отечественной войны Н. М. Горш­ков работал в центральном аппарате 1-го управления НКВД СССР, занимаясь подготовкой разведчиков-нелегалов, ко­торых переправляли за границу с помощью английской разведки.
С 1943г. Н.М.Горшков — резидент в Алжире. Лично привлек к сотрудничеству видного чиновника из окруже­ния генерала де Голля Жоржа Пака, от которого советская разведка в течение последующих 15 лет получала важную политическую информацию по Франции, а затем и по НАТО.
После освобождения Италии в 1944 г. Н. М. Горшков (псевдоним Мартын) был направлен туда резидентом под прикрытием члена дипломатической миссии. В качестве дип­ломата он организовал работу посольства, помогал советс­ким военнопленным, возобновил связь с руководством Компартии Италии. Одновременно добился больших ре­зультатов по всем видам разведывательной деятельности,
лично провел ряд важных вербовок иностранцев, от кото­рых поступала важная политическая и научно-техническая информация, в частности документация по самолетострое­нию, образцы радиоуправляемых снарядов, материалы по атомным реакторам.
После возвращения в СССР в 1950 г. работал в цент­ральном аппарате КИ при МИД СССР — ПГУ МГБ — В ГУ МВД СССР в качестве начальника отдела, а затем замести­теля начальника Управления нелегальной разведки.
В 1954—1955 гг. Н. М. Горшков — резидент КГБ в Швей­царии, после чего снова работал в центральном аппарате разведки.
В 1957—1959 гг. работал в представительстве КГБ при МВД ГДР в Берлине. С 1959 г. — в центральном аппарате ПГУ КГБ при СМ СССР.
В 1964 г. Н. М. Горшков работал в Краснознаменном ин­ституте внешней разведки, до 1970 г. был начальником ка­федры специальных дисциплин.
В 1970 г. направлен в Прагу в представительство КГБ при МВД ЧССР.
Вернувшись в СССР в 1973 г., Н. М. Горшков до 1980 г. вновь преподавал в Краснознаменном институте.
Является автором ряда учебных пособий, монографий, статей по разведывательным проблемам.
Награжден орденом Красного Знамени (1945), двумя орденами Красной Звезды (1954, 1959), многими медаля­ми, знаком «Почетный сотрудник госбезопасности».
Однако от встреч в Риме вскоре было решено отка­заться, так как там Понтекорво мог попасть в поле зре­ния как местной, так и английской контрразведки. В результате местом контактов была выбрана Северная Италия. При этом, в Центре и римской резидентуре исхо­дили из следующих соображений:
1. Для проведения встреч с Мэром наиболее удобны маленькие итальянские курортные городки, располо­женные вблизи швейцарской границы. Упрощенный по­граничный режим и постоянный наплыв туристов не привлечет к Мэру внимания местных жителей. Более всего для встреч с Мэром подходит курортный городок Брунатэ.
2. Брунатэ удобен и для посещения советскими раз­ведчиками, действующими под дипломатическим при­крытием, так как расположен недалеко от Милана.
3. В Брунатэ на склонах горы Сан-Маурицио находит­ся множество гостиниц и пансионов, где встречу можно провести без лишних помех. А наличие фуникулера и серпантинных дорог позволяет без труда выявить наруж­ное наблюдение[118].
Впрочем, первая встреча Понтекорво с сотрудником внешней разведки Львом Василевским произошла не в Брунатэ, а в Милане. Но, к сожалению, Василевский не владел итальянским языком, и поэтому профессиональ­ного разговора на научно-технические темы у них не получилось. Между Василевским и Понтекорво была до­стигнута договоренность об очередной встрече в Милане в конце 1949 года.
Встреча Понтекорво и Барковского состоялась в де­кабре 1949 года и продолжалась два дня. Понтекорво пе­редал своему оператору большое количество докумен­тов, касающихся проблем конструирования, строитель­ства и эксплуатации ядерных реакторов смешанного типа. Но наибольший интерес для советских ученых, как ока­залось, представляли переданные Понтекорво расчеты каналов циркуляции теплоносителя, подробные данные о конструкции тепловыделяющих элементов и о различ­ных нормативах и параметрах контроля испытаний и эксплуатационного режима реакторов. Барковский обу­чил Понтекорво, как пользоваться фотоаппаратом и пе­ресылать материалы на непроявленной фотопленке.
Вернувшись в Москву, Барковский составил отчет о командировке, в котором, говоря о Каспаре, написал следующее:
«Каспар оказался очень интересным человеком: доб­рожелательным, подвижным и коммуникабельным. Об­мен мнениями по затрагивавшимся научно-техническим вопросам показал его хорошие разведывательные воз­можности в добывании информации, в частности по замедлению нейтронов, ядерной изометрии и другим аспектам атомной физики.
В процессе беседы было также установлено, что ка­ких-либо подозрений к себе или тайных попыток приме­нить к нему режимные ограничения он не замечал»[119].
После этой встречи в Центре решили, что работа с Понтекорво вышла на новый, многообещающий этап. Но неожиданный арест Фукса в конце января 1950 года спутал все карты. Так как Фукс работал вместе с Понте­корво, то над последним нависла серьезная угроза про­вала. Поэтому в Москве решили не рисковать, а вывести Понтекорво вместе с семьей на территорию СССР.
Впрочем, и сам Понтекорво понимал, что после аре­ста Фукса английская контрразведка начнет тщательно проверять всех работающих в Харуэлле ученых и со вре­менем установит его принадлежность к коммунистической партии. Поэтому в июле 1950 года он уволился из Харуэлла и перешел в Ливерпульский университет, где должен был приступить к работе в январе 1951 года. В начале августа 1950 года он приехал в Италию в отпуск.
Тем временем советская разведка разработала опе­рацию по выводу Понтекорво в Москву. Окончательно все детали были согласованы с ним 22 августа в Риме. 1 сентября Понтекорво с женой и детьми сел на само­лет шведской авиакомпании и вылетел в Копенгаген, а оттуда на поезде поехал в Стокгольм, якобы навес­тить родителей Марианны. Но, оказавшись в Стокголь­ме, Понтекорво не поехал к родителям жены, а на самолете 2 сентября вылетел вместе с семьей в-Хель­синки. В хельсинкском аэропорту их встретила машина советского посольства, на которой они добрались до советско-финской границы и пересекли ее без всяких осложнений. После этого Понтекорво и его близкие на поезде приехали в Ленинград, где на несколько дней остановились в гостинице, а затем поездом отбыли в Москву.
В Москве Понтекорво сразу же была предоставлена пятикомнатная квартира со всеми удобствами в доме на улице Горького (ныне Тверская). А спустя три месяца, в начале ноября 1950 года, вся семья прибыла в Дубну. В Дубне Понтекорво поселился в двухэтажном коттедже на главной улице этого научного городка, где в таких же коттеджах жили другие ведущие ученые-физики.
Приехав в Дубну, Понтекорво практически сразу на­чал работу в лаборатории Института ядерных проблем АН СССР. О том, как к нему относились советские ученые, можно судить по воспоминаниям Венедикта Петровича Джелепова, в то время заместителя начальни­ка лаборатории:
«Бруно и члены его семьи не говорили по-русски, а все мы могли читать по-английски, но говорили очень плохо. Это создавало определенные трудности. Однако Бруно сразу же покорил нас своим внешним обаянием и манерой держаться в обществе. В России принято обра­щаться друг к другу по имени и отчеству, и нам, факти­чески сверстникам Бруно (мне было столько же лет, сколько и ему, а Мещеряков был старше всего на три года), было неудобно называть его только по имени. Что касается молодых сотрудников, то они считали это про­сто невозможным. Поэтому в первую же встречу я спро­сил Бруно, как звали его отца. Он ответил: «Массимо». Тогда мы договорились, что будем называть его Бруно Максимовичем. С тех далеких лет он стал известен в научных и общественных кругах России как Бруно Мак­симович Понтекорво»[120].
Работая в СССР, Понтекорво достиг замечательных научных результатов. Так, в 1951—1953 годах он провел исследования процессов образования нейтральных пио­нов при соударениях нейтронов с протонами и ядрами на пятиметровом синхроциклотроне. За эту работу ему в 1953 году была присуждена Сталинская премия СССР.
Впрочем, рассказ о научных достижениях Понтекор­во не входит в нашу задачу.
-
Достаточно сказать, что в 1958 году он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР и на­гражден орденом Трудового Красного Знамени, в 1961— 1966 годах был профессором кафедры элементарных час­тиц Московского государственного университета, а в 1962 году награжден орденом Трудового Красного Зна­мени. В 1963 году Понтекорво была присуждена Ленинс­кая премия за цикл работ по физике слабых взаимодей­ствий и нейтрино. Тогда же его наградили орденом Ле­нина, избрали членом бюро Отделения ядерной физики АН СССР, а на следующий год — действительным чле­ном Академии наук СССР.
С 1966 по 1986 год Понтекорво заведовал кафедрой элементарных частиц Московского государственного университета, с 1967 по 1993 год являлся членом науч­но-координационного совета Института физики высоких энергий, с 1969 по 1986 год был председателем Научно­го совета АН СССР по нейтринной физике, а с 1971 по 1990 год начальником научно-экспериментального отде­ла слабых и электромагнитных взаимодействий Лабора­тории ядерных проблем Объединенного института ядер­ных исследований. За это время его работы были отмече­ны медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-ле­тия со дня рождения В. И. Ленина» (1970), орденом Ле­нина (1973), орденом Трудового Красного Знамени (1975), орденом Октябрьской Революции (1983). В после­дние годы жизни, с 1990 по 1993 год, Понтекорво яв­лялся научным консультантом дирекции Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ).
Впрочем, не надо думать, что Понтекорво был эта­ким сухим ученым, вечно погруженным в научные про­блемы. Наоборот, он обладал живым темпераментом, любил шутки и розыгрыши. Вот что он пишет в своей автобиографии о том, как проводил свободное время:

«До 1978 года у меня было отличное здоровье, и спорт и путешествия были моим любимым времяпровождени­ем. Я прилично играл в теннис и имел первый разряд. Я был одним из зачинателей и пропагандистов подводного спорта в России. Занимаясь подводной охотой, я погру­жался на глубину до двенадцати метров не только на Черном море, но также и на Тихом океане в весьма экзотических местах, куда можно было добраться только на вертолете или военно-морском судне для чтения лек­ций пограничникам. Я был страстным любителем водных лыж»[121].
Долгие годы судьба не предоставляла Понтекорво возможности посетить родину. Но в своей душе он не терял надежды и сохранял любовь к родной стране — Италии. С 1969 года и до самой смерти он являлся со­председателем общества «СССР— Италия». А когда в конце 70-х годов в связи с разрядкой международной обстановки у него появилась возможность выезжать за границу, он первым делом поехал в Италию.
«В 1978 г., в связи с семидесятилетием Эдуардо Амальди, — вспоминал Понтекорво, — я вернулся в Италию на несколько дней после долгих 28 лет отсут­ствия! У меня нет слов, чтобы описать эмоции, кото­рые я испытал, когда вновь оказался в Институте физи­ки Ферми и Амальди, Разетти и Сегре, Майораны и Вика... Впоследствии я приезжал в Италию почти каж­дый год и на значительно более длительное время. Я нашел страну совершенно отличной от той, в которой жил прежде. Вот самые первые впечатления. Италия полна не только иностранных туристов, но и иностран­ных рабочих, среди которых много цветных. Нет больше голода, нет портретов дуче, нет пыли в маленьких го­родах, автострады в отличном состоянии и напоминают американские. Но движение автотранспорта, насыщен­ное, но терпимое еще в 1978 г., сегодня в Риме стало невыносимым. Забыта организация общественного транспорта; автобусы и такси (когда их находишь) дви­жутся как улитки, а метро практически отсутствует. Кроме того, к моему стыду, я впервые, в возрасте 65 лет, был поражен прелестью маленьких итальянских городов, которые, как и тройку великих (Венецию, Флоренцию, Рим), я вновь посетил: Пизу, Лукку, Сие­ну, Сан-Джиминьяно, Урбино, Губбио, Ассизи, Монтепульчано, Орвието, Совану...»[122]
Думается, следует сказать и несколько слов о сыно­вьях Понтекорво. Его старший сын, Джиль, окончил физфак МГУ и с тех пор работает в лаборатории ядер­ных проблем в Дубне. Второй сын, Тито, окончил гео­графический факультет МГУ по специальности «океано­логия», некоторое время работал в экспедициях, а затем резко изменил свой жизненные планы и поблизости от Дубны построил прекрасную конную ферму по разведе­нию ахалтекинских скакунов. Младший сын, Антонио, окончив факультет радиоэлектронной аппаратуры Не­фтяного института, работает в коммерческой фирме в Москве.
Бруно Понтекорво прожил долгую и счастливую жизнь. Он умер в возрасте восьмидесяти лет 24 сентября 1993 года в Дубне.

Теодор Холл и Сэвил Сакс Теодор Элвин Холл родился в 1925 году в штате Нью-Йорк в семье скорняка. Он был одаренным ребен­ком и с детства проявлял исключительные способности. Это позволило ему уже в 19 лет окончить знаменитый Гарвардский университет. Что касается его политичес­ких взглядов, то Холл увлекался левыми идеями и с симпатией относился к Советскому Союзу. Симпатии эти возросли после вероломного нападения на СССР фашистской Германии. Как вспоминал позднее амери­канский физик Арнольд Крамиш, работавший вместе с Холлом в Лос-Аламосе, «все просто считали, что голо­ва у Тэда забита какими-то безумными идеями. Он был мистиком, увлекался марксизмом и восточной филосо­фией»[123].
Осенью 1943 года в Гарвард приехал вербовщик, под­биравший талантливых молодых специалистов для учас­тия в «Манхэттенском проекте». Он обратил внимание на Холла и сделал ему предложение поработать над од­ной важной и интересной проблемой. При этом он ту­манно намекнул, что придется заниматься некими «обо­ронными исследованиями». Холл согласился и рассказал о сделанном ему предложении своему другу и однокурс­нику Сэвилу Саксу, с которым жил в одной комнате. Сакс, так же как и Холл, был марксистом и даже состо­ял в Молодежной коммунистической лиге. Он одобрил решение Холла, но при этом заявил: «Если речь пойдет о каком-то страшном оружии, ты должен сообщить о нем русским».
В результате в начале 1944 года Холл получил осво­бождение от военной службы и начал работать в святая святых ядерной программы США— Лос-Аламосской лаборатории в штате Нью-Мексико. В первые же месяцы своей деятельности он принял участие в исследованиях по определению критической массы урана, а летом 1944 года был назначен руководителем группы, которая занималась разработкой собственно конструкции атом­ной бомбы. В Лос-Аламосской лаборатории Холл имел доступ практически во все подразделения. Это объясня­лось тем, что руководитель «Манхэттенского проекта» Роберт Оппенгеймер был уверен, что только свободный обмен мнениями между учеными внутри лаборатории может ускорить процесс создания бомбы. Поэтому для ведущих исследователей, к числу которых принадлежал Холл, вся информация была открытой. К тому же его поведение внутри лаборатории не вызывало подозрений ни со стороны спецслужб (которые, кстати говоря, уси­ленно опекали самого Оппенгеймера), ни со стороны его коллег.
В октябре 1944 года Теодор Холл окончательно сде­лал свой выбор. Позднее в записке, адресованной Джо­зефу Олбрайту и Марсии Кунстел (о них рассказ пойдет дальше), он писал:
«Мое решение вступить в контакт с Советским Со­юзом... было исключительно моим собственным. Меня никто не вербовал... Я с ранних лет размышлял и читал о политике и убедился, что в капиталистическом обществе экономическая депрессия может привести к фашизму, агрессии и войне, как это случилось в Италии и Герма­нии. За время работы в Лос-Аламосе я осознал разруши­тельную силу атомной бомбы и задался вопросом, что может случиться, если после Второй мировой войны в Соединенных Штатах наступит депрессия, а они при этом будут атомными монополистами».
Из этого следует, что Холл и Сакс стали работать на Советский Союз, так как, несмотря на юный возраст, осознали необходимость ядерного сдерживания. Они счи­тали, что если только у одной стороны, в данном случае США, будет ядерное оружие, то оно будет представлять слишком большую опасность для всего человечества. В той же записке Холл также писал:
«В некоторых кругах меня называют предателем, хотя в то время Советский Союз был не врагом, а союзником Соединенных Штатов. Советский народ героически сра­жался с нацизмом, заплатив огромную цену в челове­ческих жизнях, что, возможно, спасло западных союз­ников от поражения.
Полагают даже, что я «изменил ход истории». Однако если бы «ход истории» остался бы без изменений, совер­шенно не исключено, что в минувшие 50 лет разразилась бы ядерная война. Атомная бомба, например, могла быть сброшена на Китай в 1949 или в начале 50-х годов. Что ж, если я помог предотвратить это, то я принимаю обвинение».
Хотя Холл далее и признает, что он «мог легко заб­луждаться... и действительно ошибался в некоторых ве­щах, в частности во взглядах на характер Советского государства». Однако, как подытоживает он в своем за­явлении, «с тех пор мир сильно изменился, конечно, вместе с ним и я сам. Но в целом, с высоты своих лет, я по-прежнему думаю, что дерзкая юность была права. Я уже давно другой человек, но ничуть не стыжусь того, кем я был»[124].
Как бы там ни было, но когда в октябре 1944 года Холл приехал в Нью-Йорк в двухнедельный отпуск, он первым делом встретился с Саксом. Рассказав ему о сво­ей работе, Холл попросил друга помочь связаться с русской разведкой. При этом молодые люди договори­лись при последующей переписке и назначении встреч между собой использовать собственный секретный код, для чего выбрали стихи из знаменитого сборника Уолта Уитмена «Листья травы».
После этого начались судорожные поиски советских разведчиков. Найти их оказалось делом непростым. Пер­воначально Сакс отправился в советскую организацию, занимавшуюся распространением на Западе художествен­ных кинофильмов, — «Арткино». Там он заявил несколь­ко ошалевшему президенту, что у него есть друг, кото­рый участвует в создании супербомбы и хочет раскрыть ее секрет Советскому Союзу. Решив, что имеет дело либо с сумасшедшим, либо с провокатором ФБР, президент «Арткино» решил перестраховаться и дал Саксу телефон Сергея Курнакова. Это был русский эмигрант, который печатался в нью-йоркской коммунистической прессе и активно работал в американских организациях, занимав­шихся помощью СССР.
Не удовлетворенный посещением «Арткино» и имея широкие связи среди американских коммунистов, Сакс направился непосредственно к лидеру Компартии США Эрлу Браудеру. Браудер, который и сам, и через своих родственников был с середины 20-х годов тесно связан с советской разведкой, к этому времени думал об отходе от просоветской линии в коммунистическом движении и поэтому отказался принять Сакса.
В это же самое время Холл отправился в знаменитый «Амторг» — советскую торговую организацию, штаб-квартира которой располагалась в Нью-Йорке. Там он обратился к первому же встречному сотруднику, расска­зал об американском ядерном проекте и попросил свя­зать его с советской разведкой. Как ни странно, но этот человек также дал ему телефон все того же Сергея Курнакова.
Сергей Николаевич Курнаков, он же Курнаков-Козельский, русский дворянин, офицер царской армии, театральный деятель и журналист, с 30-х годов работав­ший на советскую разведку, принял Холла в своей нью-йоркской квартире на Манхэттене. В своем донесении в Центр, содержащемся в рассекреченном досье «Веноны», Курнаков охарактеризовал Холла как человека «ис­ключительного ума, широких взглядов и хорошо разби­рающегося в политике». Холл передал Курнакову копию научного отчета, который он перед отъездом в отпуск написал для своего начальника в Лос-Аламосе, а также список ученых, работавших вместе с ним. Курнаков не­медленно передал полученные от Холла материалы свое­му оператору Анатолию Яцкову. И уже в ноябре 1944 года нью-йоркская резидентура направила в Москву донесе­ние, в котором сообщалось о Холле, получившем псев­доним Млад, и Саксе, соответственно обозначенного Стар.
Первое время непосредственным руководителем Хол­ла и Сакса был Сергей Курнаков. Но затем в Центре решили, что работать со столь ценными агентами дол­жен разведчик-профессионал. Им стал уже упомянутый Анатолий Яцков. Курнаков весьма ревниво воспринял это решение, но понял, что безопасность агентов превы­ше всего, и это перевесило обиду. Один раз связной Холла была Леонтина Коэн, агент-групповод нью-йорк­ской резидентуры. Она встретилась с Холлом в Альбукер­ке в 1945 году и получила от него очередной пакет мате­риалов по атомной бомбе. Иногда, как это случилось в октябре 1944 года, Холл и сам доставлял документы в нью-йоркскую резидентуру.
О важности материалов, получаемых от Младамож­но судить по следующему донесению, направленному куратору советской ядерной программы Л. Берии в июне 1945 года:
«Из нескольких достоверных агентурных источников НКГБ СССР получены сведения, что в США на июль месяц с. г. назначено проведение первого эксперимен­тального взрыва атомной бомбы. Ожидается, что взрыв должен состояться 16 июля.
Имеются следующие данные об этой бомбе: бомба изготовлена из элемента 94 (плутония), который по сво­ей способности к атомному распаду аналогичен урану-235...»[125]
Как известно, это донесение полностью подтверди­лось, и 16 июля 1945 года на испытательном полигоне Аламогордо в пустыне штата Нью-Мексико действитель­но было взорвано первое в мире ядерное устройство.
А по свидетельству американских экспертов, инфор­мация, ушедшая в Москву только в расшифрованных донесениях Млада (здесь надо отметить, что АНБ уда­лось расшифровать не более пятой части всех сообще­ний), сократила в СССР срок работ по созданию атом­ной бомбы на два года. В частности, американцы утверждают, что именно Млад передал советской разведке сек­рет производства высокообогащенного урана, докумен­ты о создании и подготовке испытания взрывного атомного устройства, а также описал принцип «имплозии», или «направленного внутрь взрыва», на котором основа­но действие атомной бомбы.
Взрыв советской атомной бомбы 29 августа 1949 года вызвал активизацию действий американских спецслужб по выявлению советской агентурной сети в Лос-Аламосе. После частичного успеха операции «Венона» некоторые из советских агентов были арестованы и впоследствии осуждены. Тогда же ФБР, используя досье «Веноны», начало проверку деятельности Сэвила Сакса и Теодора Холла.
Интересно отметить, что после опубликования рас­шифровок АНБ по делу «Венона» журналист газеты «Ва­шингтон пост» Майкл Доббс подробно изучил историю советского атомного шпионажа и пришел к выводу, что, хотя обработка советских шифровок завершилась в кон­це 70-х годов, ФБР имело все основания арестовать обо­их гарвардцев одновременно с Клаусом Фуксом и супру­гами Розенберг.
Действительность оказалась совершенно иной. Ни в 1950 году, ни позднее Сакс и Холл арестованы не были. В 1950 году они оба работали в университетской лабора­тории в Чикаго под руководством «отца американской водородной бомбы» Эдварда Теллера и создателя перво­го ядерного реактора нобелевского лауреата Энрико Фер­ми. Занятые Фуксом, Гринглассом, супругами Розенберг и другими, агенты ФБР решили не трогать Холла и Сакса.
Высказывалось предположение, что причиной этого решения послужило их открытое общение с известными членами Коммунистической партии США. Считается, что ФБР тогда сделало вывод, что Холл и Сакс не могут работать на советскую разведку, поскольку в таком слу­чае они должны были бы отказаться от контактов с открытыми коммунистами. ФБР не могло себе предста­вить, что советские агенты могут вести себя так нагло. Ведь тот же Фукс хотя и состоял с 1932 года в Компар­тии Германии, но отнюдь не афишировал это. Холл же и впоследствии не скрывал своих пацифистских убежде­ний. Вместе с Джозефом Ротблаттом, другим участником «Манхэттенского проекта», он являлся активистом дви­жения сторонников мира и неоднократно публично за­являл о своей ненависти к ядерному оружию.
В 1961 году криптографы АНБ полностью расшифро­вали ключевое сообщение советской разведки, в кото­ром шла речь о Младе. Однако в это время арестовать Холла тоже не представлялось возможным. Ведь на су­дебном процессе пришлось бы предоставить доказатель­ства его вины, и тогда всем стало бы ясно, что амери­канские спецслужбы сумели подобрать ключи к советс­ким шифрам.
Почувствовав пристальный интерес к себе со сторо­ны ФБР, Холл начал разрабатывать план побега в СССР. Однако надобности в этом не возникло. Его контакты с Москвой продолжались еще в течение 10 лет. В 1949 году, после испытаний в Советском Союзе атомного оружия, он посчитал свою задачу выполненной и хотел прекра­тить контакты с советской разведкой. Но советский не­легальный резидент в США Вильям Фишер (Абель) лич­но встретился с ним в нью-йоркском центральном парке и убедил его не делать этого.

Для характеристики самого Холла весьма типичен следующий эпизод. После осуждения супругов Розенберг он, для того чтобы спасти их, хотел добровольно сдать­ся ФБР и рассказать о своей роли в краже ядерных секретов, так что сотрудникам советской резидентуры в Нью-Йорке пришлось приложить немало усилий, чтобы его переубедить.
Личная жизнь и научная карьера Холла протекали весьма успешно. В 1947 году он женился на Джоан Крекоувер и стал отцом троих детей. Еще в период работы в Чикаго он получил докторскую степень и стал одним из крупнейших специалистов по биологическому микроана­лизу. В 1962 году он вместе с семьей переехал в Англию, где устроился на работу в лабораторию Кембриджского университета. Что же касается его друга и сподвижника Сэвила Сакса, то он все время благополучно жил в США и скончался в штате Иллинойс в 1980 году в воз­расте 56 лет.
Возможно, имена Холла и Сакса так бы и остались неизвестными широкой публике, если бы АНБ в середи­не 90-х годов не предало гласности ряд материалов по операции «Венона». Ознакомившись с ними, некоторые западные журналисты и историки пришли к выводу, что таинственный Млад и есть Холл. Об этом, в частности, написал в газете «Вашингтон пост» американский жур­налист М. Доббс. Холл, страдавший к тому времени нео­перабельным раком почки, первоначально не опроверг и не подтвердил этих обвинений. В своем заявлении, кото­рое было передано в печать через поверенного, он отме­тил, что в статье Доббса содержатся многочисленные неточности и что он отказывается что-либо комментиро­вать или сообщать о том времени, когда работал в числе сотрудников «Манхэттенского проекта» в Лос-Аламосе. А позднее, в эксклюзивном интервью, данном корреспон­денту газеты «Гардиан», он отметил: «Мы с женой были членами Движения за ядерное разоружение, однако это членство было только на бумаге. Мы не ходили на де­монстрации»[126].
Но все-таки в 1996 году он сделал признание о своем сотрудничестве с советской разведкой американским журналистам Джозефу Олбрайту и его жене Марсии Кунстел. Ссылаясь на его воспоминания, они в 1997 году выпустили, в издательстве «Тайм букс — Рэндом хаус» книгу «Бомба: тайная история атомного шпионажа в Америке».

«Допрос Нильса Бора» Датский физик Нильс Бор никогда не был советским агентом. Однако, будучи великим ученым, он еще до появления ядерного оружия понял, что сделать мир бе­зопасным от нового средства массового уничтожения могут только честный диалог и желание решать вопро­сы, связанные, с его производством и применением, в духе равноправного сотрудничества ученых и прави­тельств всех стран.
В 1943 году Бор бежал при помощи английской раз­ведки из оккупированной немцами Дании в Швецию и эмигрировал в США, где принял участие в «Манхэттенском проекте». Осознав, какие цели преследуют амери­канцы, Бор открыто усомнился в разумности их полити­ки—достигнуть абсолютного военного превосходства над потенциальным противником. Еще более насторожило его стремление Вашингтона и Лондона скрыть от СССР сам факт работы над созданием атомной бомбы, так как Бор увидел в этом подрыв принципа согласованности действий союзников и опасный вызов надежде на буду­щий мир без войн.
Занимая такую принципиальную позицию, Бор в марте 1944 года имел беседу с президентом США Т. Руз­вельтом, а в мае 1944 года — с премьер-министром Ве­ликобритании У. Черчиллем, в ходе которых призвал обоих политиков к совместному и согласованному с СССР решению атомной проблемы. Однако и Рузвельт, и Черчилль наотрез отказались обсуждать этот вопрос.
В то же время в СССР еще в октябре 1942 года акаде­мики В. И. Вернадский и А. Ф. Иоффе предложили И. Сталину обратиться к западным физикам, в том чис­ле и к Бору, с просьбой поделиться информацией и начать совместные работы по атомной энергии. Сталин отнесся к этому предложению весьма скептически, од­нако согласился, что официальный зондажный подход к западным специалистам, в том числе и к Бору, от имени наших ученых может оказаться полезным.
В 1945 году в советской атомной программе настал критический момент. Надо было приступать к строи­тельству первого атомного реактора, но среди ученых не было единого мнения по вопросу — создавать реак­тор графитовый или работающий на тяжелой воде. По­лученные разведкой данные тоже не могли дать одно­значный ответ, так как были достаточно противоречи­выми. В сложившейся ситуации руководитель советского атомного проекта академик Курчатов предложил прове­сти консультацию с Бором, который вернулся из США в Данию.
Предложение Курчатова было поддержано Л. Берией и начальником отдела «С» П. Судоплатовым. Было ре­шено послать в Данию заместителя начальника отдела «С» по науке профессора Якова Петровича Терлецкого. Через некоторое время заместитель Судоплатова Лев Василевский подготовил и доложил ему план операции под кодовым названием «Миссия Т». Планом предус­матривалось:
«...1. Командировать профессора Терлецкого и пол­ковника Василевского в Копенгаген для встречи с Нильсом Бором.
2. Заблаговременно через друзей из датского Сопро­тивления и по возможности из нашего посольства в Дании получить согласие Бора на встречу с советским ученым.
3. Подготовить для Терлецкого текст вопросника, с помощью которого можно было бы получить от Бора дополнительные данные об американском атомном проекте.
4. Для установления и закрепления Терлецким лично­го контакта с датским ученым заполучить рекоменда­тельное письмо и подарки от П. Л. Капицы, который был хорошо знаком с Нильсом Бором и его семьей.
5. В связи с тем что знаний английского языка для беседы с Бором у Терлецкого недостаточно, предусмот­реть возможность использования переводчика из советс­кого посольства в Дании.
6. При ответах Бора на поставленные вопросы не вести никаких записей, а по возвращении в посольство восстановить все по памяти и в отпечатанном виде дос­тавить материалы в Центр.
7. Ответственность за проведение операции, хранение и доставку материалов от Нильса Бора возложить на полковника Л. Василевского (в Копенгагене он будет иг­рать роль водителя посольской машины)»[127].
План Василевского понравился не только начальни­ку отдела «С» Судоплатову, но и самому Берии. 24 октяб­ря он вызвал к себе Судоплатова и Терлецкого, поинте­ресовался у последнего его биографией и, узнав, что Терлецкий не особенно хорошо говорит по-английски, предложил, чтобы с ним поехал переводчик наркома внешней торговли Арутюнов.
31 октября 1945 года Терлецкий, Василевский и Ару­тюнов прибыли в Данию. Однако Бор в течение двух недель не принимал прибывшую в Копенгаген делега­цию, но в конце концов свою роль сыграло рекоменда­тельное письмо его давнишнего друга академика Капи­цы. В результате состоялись две встречи Бора с советски­ми представителями (14 и 16 ноября 1945 года), на кото­рых он в присутствии своего сына, немного гово­рившего по-русски, ответил на заданные ему через Ару­тюнова вопросы:
«1. Каким методом практически был получен уран-235 в больших количествах и какой метод считается сейчас наиболее обещающим (диффузионный, магнит­ный или какой-либо другой)?
Ответ. Теоретические основы получения урана-235 хорошо известны ученым всех стран, они были разрабо­таны еще до войны и никакого секрета не представляют. Война не внесла ничего принципиально нового в тео­рию этой проблемы <...>. Для отделения урана-235 ис­пользуется хорошо известный диффузионный метод, а также метод масс-спектрографический. Никакой новый метод не применяется. Успех американцев заключается в практическом осуществлении принципиально хорошо известных физикам установок в невообразимо больших масштабах. Я должен предупредить вас, что, находясь в США, я не участвовал в инженерной разработке пробле­мы, и поэтому мне неизвестны ни конструктивные осо­бенности, ни размеры этих аппаратов или даже какой-либо части их <...>. Могу заявить, что американцы при­меняют как диффузионные, так и масс-спектрографические установки.
2. Каким образом может быть скомпенсирован объем­ный заряд ионного пучка в масс-спектрографе?
Ответ. Если газ из вакуумной камеры выкачать пол­ностью, нам придется думать о способе компенсации объемного заряда ионного пучка. Но если газ из камеры выкачать не полностью, о компенсации объемного заря­да беспокоиться не следует <...>.
3. Возможно ли применить урановый котел, работаю­щий на естественной смеси изотопов и простой воды в качестве модератора?
Ответ. Вопрос возможности применения простой воды в качестве модератора возникал, однако практичес­кого осуществления не получил. Урановый котел с про­стой водой не применяется. Я думаю, что применение простой воды в качестве модератора является нецелесооб­разным, так как легкий водород хорошо поглощает нейт­роны, превращаясь в тяжелый водород. Эта идея непопу­лярна в Америке. Американцы вначале рассчитывали стро­ить котлы с тяжелой водой в качестве модератора, однако производство тяжелой воды требует колоссальных затрат. Во время войны американцами было обнаружено, что графит может служить хорошим модератором. Эта идея была ими практически разработана и осуществлена в ги­гантских масштабах. Конструктивная сторона, устройство и размеры этого котла мне неизвестны.
4. Какое вещество применяется для охлаждения соб­ственно урановых блоков?
Ответ. Для охлаждения урановых блоков применя­ется простая вода. Проблема охлаждения урановых кот­лов чрезвычайно сложна, так как для охлаждения котлов требуются буквально целые реки. Заметим, что охлажда­ющая вода доводится почти до кипения.
5. Каков температурный ход фактора мультиплика­ции, чему численно равен температурный коэффициент фактора мультипликации? Или какой вид имеет кривая зависимости фактора мультипликации от температуры?
Ответ. Сам факт, что урановый котел работает, говорит о том, что зависимость фактора мультиплика­ции от температуры несущественна. В противном случае в результате бурного разгорания котла должен был бы про­изойти взрыв котла. Цифровое значение этой зависимос­ти я назвать не могу, но очевидно, что оно незначитель­ной величины. Однако этим фактором пренебрегать нельзя <...>.
6. Имеются ли другие дополнительные методы регу­лирования уранового котла?
О т в е т. Для этой цели применяется опускание в ко­тел регулирующих веществ, которые являются поглоти­телями нейтронов.
7. Какое вещество применяется в качестве поглотителя?
Ответ. Кажется, стержни поглотителя изготовляют­ся из кадмия.
8. Какое число нейтронов вылетает из каждого разде­лившегося атома урана-235, урана-238, плутония-239 и плутония-240? .
Ответ. Больше двух нейтронов.
9. Не можете ли вы указать точное число?
Ответ. Нет, я не могу, однако очень важно, что
нейтронов вылетает больше двух. Это бесспорное осно­вание для того, чтобы думать, что цепная реакция на­верняка будет иметь место. Точные же значения этих цифр существенного значения не имеют. Важно, что их больше двух.
10. Чему равно число самопроизвольных распадов в единицу времени для всех перечисленных веществ (уран-235, уран-238, плутоний-239, плутрний-240)?
Ответ. Самопроизвольных распадов происходит мало, и при расчетах принимать их во внимание не следует. Период самопроизвольных распадов около 7000 лет. Точные цифры я назвать не могу <...>.
11. Используется ли только диффузионный и масс-спектрографический методы для получения урана-235 в больших количествах или также применяется комбина­ция этих двух методов?
Ответ. Американцы употребляют оба метода и, кро­ме того, комбинацию этих двух методов. Я думаю, что комбинация этих двух методов является наиболее эффек­тивной <...>.
12. Какова устойчивость многоступенчатой машины?
Ответ. То положение, что диффузионные каскады
очень многих ступеней уже работают в США, показыва­ет, что процесс может происходить и происходит. Да это и не ново. Как вы знаете, еще немецкий ученый Герц задолго до войны доказал возможность этого процесса, разделив гелий, неон.
13. Каким образом достигается большая производи­тельность при масс-спектрографическом методе, путем ли строительства большого числа обычных спектрогра­фов или путем строительства нескольких мощных спект­рографов?
Ответ. И то и другое. Вы себе не представляете, какое огромное количество колоссальных спектрографов построили американцы. Я не знаю" их размера и количе­ства, но знаю, что это нечто невероятное. Из тех фото­графий, которые я видел, можно заключить, что это колоссальные здания с тысячами установленных в них аппаратов, и таких заводов построено много <...>.
14. Каким образом можно получить большие ионные, токи урана или его соединений?
Ответ. Путем постройки большого и мощного масс-спектрографа.
15. Происходил ли процесс затухания котла за счет образования шлаков при делении легкого изотопа урана?
Ответ. Засорение котла шлаками как результат де­ления легкого изотопа урана происходит. Но, насколько мне известно, американцы специальных остановок для очистки котлов не производят. Чистка котлов присово­купляется к моменту замены стержней для удаления по­лученного плутония.
16. Как часто вынимается плутоний из машины и чем определяются сроки выемки?
Ответ. Мне неизвестно точно. По непроверенным слухам, выемка стержней производится один раз в не­делю.
17. Делится ли плутоний-240 под действием медлен­ных нейтронов? Доказана ли экспериментальным путем возможность деления плутония-240?
О т в е т. Известно, что все четные изотопы, уран-234, уран-238 и плутоний 240, требуют для расщепления зна­чительно большей энергии, чем нечетные изотопы (вспомним принцип Паули), а энергия, выделяемая плутонием-240, должна быть такая же, как и энергия, выде­ляемая при делении урана-239. (Здесь Бор подробно обо­сновал, иллюстрируя свои высказывания кривыми из своих работ, почему вопрос использования плутония-240 не имеет большого смысла. — Я. Терлецкий.) Экспери­ментально делимость плутония-240 еще никем не дока­зана.

18. Существует ли урановый котел, работающий с тяжелой водой в качестве модератора, или все работаю­щие котлы уранграфитовые?
Ответ. В США все котлы работают с графитовым модератором. Вам, очевидно, известно, что производ­ство тяжелой воды требует колоссального количества электроэнергии. До войны производство тяжелой воды было организовано только в Норвегии. И мы все покупа­ли тяжелую воду там. Заметим, что немцы во время войны приложили много усилий для производства работ с тяжелой водой, но им так и не удалось собрать доста­точное для пуска котла количество тяжелой воды. Амери­канцы нашли возможным применить графит в качестве модератора и осуществили эту идею весьма успешно. Поэтому, насколько мне известно, они отказались от применения котлов с тяжелой водой для промышленно­го производства <...>.
19. Из какого вещества были изготовлены атомные бомбы?
О т в е т. Я не знаю, из какого именно вещества были изготовлены бомбы, сброшенные над Японией <...>. Как ученый, могу сказать, что эти бомбы, очевидно, были изготовлены из плутония или урана-235.
20. Известны ли вам какие-либо методы защиты от атомных бомб? Существует ли реальная возможность за­щиты от атомных бомб?
Ответ. Я уверен, что никакого реального метода защиты от атомной бомбы нет. Скажите, как вы можете приостановить процесс расщепления, уже начавшийся в сброшенной с самолета бомбе? Можно, конечно, пере­хватить самолет, не допустив его приближения к цели, но это задача сомнительного порядка <...>. Единствен­ным методом борьбы с атомной бомбой надо считать установление международного контроля над всеми стра­нами. Надо, чтобы все человечество поняло, что с от­крытием атомной энергии судьбы всех наций сплетаются чрезвычайно тесно. Только международное сотрудниче­ство, обмен открытиями науки, интернационализация достижений науки могут привести к уничтожению войн, а значит, и к уничтожению самой необходимости при­менения атомной бомбы. Это единственно правильный метод защиты. Я должен заметить, что все ученые без исключения, работавшие над атомной проблемой, в том числе и американцы и англичане, возмущены тем, что великие открытия становятся достоянием группы поли­тиков. Все ученые считают, что это величайшее открытие должно стать достоянием всех наций и служить беспре­цедентному прогрессу человечества. Вам, очевидно, из­вестно, что знаменитый Оппенгеймер в знак протеста подал в отставку и прекратил свои работы над этой проблемой. А Паули в беседе с корреспондентами де­монстративно заявил, что он ядерный физик, но ничего общего не имеет и не хочет иметь с атомной бомбой <...>. Надо ведь учесть, что атомная энергия, будучи открытой, не останется достоянием одной нации, так как страна, не обладающая этим секретом, может очень скоро самостоятельно открыть его. И что тогда? Или победит разум, или опустошительная война, подобная концу человечества.
21. Справедливо ли появившееся сообщение о работах по созданию сверхбомбы?
Ответ. Я думаю, что разрушающая сила уже изобре­тенной бомбы достаточно велика, чтобы смести с лица Земли целые нации. Но я был бы рад открытию сверх­бомбы, так как тогда человечество, быть может, скорее бы поняло необходимость сотрудничества. По существу же, я думаю, что эти сообщения не имеют под собой достаточной почвы. Что значит сверхбомба? Это или бом­ба большего веса, чем уже изобретенная, или бомба, изготовленная из какого-то нового вещества. Что же, первое возможно, но бессмысленно, так как, повторяю, разрушающая сила бомбы и так очень велика, а второе, я думаю, нереально.
22. Используется ли при взрыве бомбы явление пере­уплотнения вещества под действием взрыва?
Ответ. В этом нет необходимости. Дело в том, что при взрыве частицы урана движутся со скоростью, рав­ной скорости движения нейтронов. Если бы это было не так, то бомба при разрыве корпуса дала бы хлопок и рассыпалась. Теперь же именно благодаря этой равной скорости процесс разложения урана продолжается и пос­ле взрыва».
Ответив на все вопросы, Нильс Бор попросил сына принести книгу Смита «Атомная энергия для военных целей» и подарил ее Терлецкому со словами: «В ней вы найдете более подробные ответы на интересующие со­ветских ученых вопросы»[128].
О результатах поездки Терлецкого в Копенгаген Бе­рия доложил Сталину, а ответы Бора на поставленные вопросы были переданы Курчатову. Через некоторое вре­мя тот дал следующую их оценку:
«Нильсу Бору были заданы 2 группы вопросов:
1) касающиеся основных направлений работ;
2) содержащие конкретные физические данные и кон­станты.
Определенные ответы Бор дал по первой группе воп­росов. Бор дал категорический ответ на вопрос о приме­няемых в США методах получения урана-235, что впол­не удовлетворило члена-корреспондента Академии наук проф. Кикоина, поставившего этот вопрос.
Нильс Бор сделал важное замечание, касающееся эффективности использования урана в атомной бомбе. Это замечание должно быть подвергнуто теоретическому анализу, который следует поручить профессорам Лан­дау, Мигдал и Померанчук. Академик Курчатов»[129].
Заканчивая разговор о так называемом «допросе Бора», стоит отметить, что датский ученый старался не афишировать свои контакты с советскими представите­лями, имевшие место в 1945 году. Так, посетив в 1961 году Москву по случаю студенческого праздника «День физика», он сделал вид, что не узнал присутство­вавшего там Терлецкого. Но, думается, это не означает того, что он раскаивался в совершенном поступке.

Любители Баха Джоэл Барр и Альфред Сарант Джоэл Барр родился в 1916 году в Нью-Йорке в се­мье российского еврея, перебравшегося в США в начале века в поисках лучшей доли. После школы он поступил в нью-йоркский Сити-колледж на факультет электрони­ки, науки в то время совершенно новой. Во время учебы в колледже Барр вступил в Лигу молодых коммунистов, где познакомился с известным впоследствии Джулиусом Розенбергом. Несмотря на то что они были совершенно разными по характеру— Барр флегматик, а Розенберг холерик, — они быстро подружились. Во многом это про­изошло из-за их взаимной симпатии к Советскому Со­юзу, где, по их мнению, осуществляется вековая мечта человечества.
Из-за своей медлительности, стремления к уедине­нию и привычке все тщательно обдумывать и взвешивать Барр долго оставался холостым. Но это не значит, что он был угрюмым и нелюдимым человеком. Он увлекался симфонической музыкой, часто ходил на концерты и сам играл на пианино и скрипке. Любимым его компо­зитором был великий Иоганн Себастьян Бах.
После окончания Сити-колледжа Барр был принят на работу в качестве инженера в «Вестерн электрик компани» — одну из ведущих американских фирм, занимаю­щихся разработкой электронного оборудования и новей­ших видов вооружения для армии США. Он быстро зас­лужил уважение со стороны руководства фирмы и заре­комендовал себя способным и перспективным специа­листом. Благодаря этому он был привлечен к таким важ­ным программам, как, например, производство радаров для бомбардировщиков серии «Б».
Когда гитлеровская Германия 22 июня 1941 года на­пала : на Советский Союз, Барр, прекрасно понимав­ший, что несет миру фашизм, стал активно пропаганди­ровать идею открытия второго фронта. Его настроения не остались не замеченными Розенбергом, и в конце 1942 года между ними состоялась откровенная беседа, после которой Барр согласился на сотрудничество с со­ветской разведкой.
Первоначально Барр передавал секретные документы Розенбергу, который в свою очередь относил их сотруд­нику нью-йоркской резидентуры Семену Семенову. В резидентуре они попадали к Александру Феклисову, кото­рый их перефотографировал, а затем по той же цепочке материалы возвращались к Барру. Через Розенберга Барр, получивший псевдоним Мэтр, передал советской раз­ведке чертежи радарных установок и их техническое опи­сание, а также материалы об устройстве «свой — чу­жой», разработанном для американских ВВС.
В конце 1943 года резидент Зарубин принял решение исключить из этой цепочки Розенберга. С этого времени оператором Барра стал Феклисов. Тогда же было реше­но, что Барр будет самостоятельно переснимать выно­симые им документы у себя на квартире. Это, конечно, было связано с известной долей риска, так как ФБР всегда могло произвести у него обыск и обнаружить принадлежности для документальной фотосъемки. Но с другой стороны, снижалась возможность провала во время передачи документов. Отснятые фотопленки Барр не проявлял и передавал их Феклисову во время лич­ных встреч.

Феклисов Александр Семенович Род. 9.03.1914. Полковник.
Родился в Москве в семье железнодорожного стрелоч­ника, выходца из крестьян Тульской губернии. В 1929 г. окончил железнодорожную школу-семилетку. Был безра­ботным, подрабатывал на разгрузке вагонов, грузчиком и разносчиком товаров в частных лавках. В августе 1929 г. по направлению биржи труда поступил в ФЗУ при заводе им. Войтовича, где учился на слесаря по ремонту ж.-д. ваго­нов. В 1930 г. переведен в ФЗУ им. Ф. Э. Дзержинского при паровозном депо «Москва-1» Курской ж. д. Учебу совмещал с работой в депо. После окончания училища поступил на завод по изготовлению металлических конструкций для мо­стов в Карачарово.
В сентябре 1930 г. поступил на вечерние годичные курсы при Московском институте инженеров связи (МИИС), а после их окончания — на дневное отделение радиофакуль­тета МИИС. В 1936—1937 гг. по заданию МГК ВЛКСМ вы­езжал в колхозы для разъяснения решений Пленума ЦК ВКП(б) по сельскому хозяйству.
В июне 1939 г. А. С. Феклисов был направлен на работу в органы государственной безопасности и зачислен на уче­бу в ШОН ГУГБ НКВД. В октябре 1940 г. принят стажером в американское отделение 5-го отдела ГУГБ НКВД. С февраля 1941 г. по октябрь 1946 г. — оперработник нью-йоркской ре­зидентуры научно-технической разведки (псевдоним Калистрат), действовал под фамилией А. С. Фомин и прикрыти­ем должностей стажера, вице-консула и третьего секретаря генерального консульства СССР.
Через находившихся на связи у А. С. Феклисова ценных источников из числа руководящего научно-технического персонала заводов и лабораторий компаний Ар-си-эй, «Вес­терн электрик», «Вестингауз», «Дженерал электрик» и др. Центром были получены ценные сведения в области воен­ной авиации и зарождающейся ракетной техники, электро­ники, в том числе по новейшим в то время различным видам сонаров, радаров, прицельным системам, зенитным радиовзрывателям, компьютерам, добыты секретные мате­риалы о технологии производства клистронов, магнетро­нов, других электровакуумных приборов.
С октября 1946 г. А. С. Феклисов — в центральном аппа­рате ПГУ МГБ СССР под прикрытием должности третьего секретаря отдела по делам ООН МИД СССР.
С августа 1947 г. по апрель 1950 г. — заместитель резиден­та по линии научно-технической разведки в Лондоне (псев­доним Юджин) под прикрытием должности второго секре­таря посольства СССР в Великобритании, являлся операто­ром советского агента физика-ядерщика К. Фукса, от кото­рого была получена важнейшая информация по атомной тематике, в том числе по устройству водородной бомбы.
С лета 1950 г. — заместитель начальника, с 1951 г. — начальник 2-го (английского) отдела 1-го (англо-американского) управления КИ при СМ-МИД СССР, затем — в ПГУ МГБ-ВГУ МВД СССР.
С 25 июня 1953 г.— заместитель главного советника МВД-КГБ по разведке при МВД ЧССР.
С декабря 1955 г. по август 1960 г. А..С. Феклисов — на­чальник американского отдела ПГУ КГБ при СМ СССР, осуществлявшего разведывательную работу с легальных по­зиций в Западном полушарии. В 1959 г. — член специальной группы при председателе КГБ при СМ СССР по обеспече­нию безопасности визита Н. С. Хрущева в США. Участво­вал в визите под прикрытием заместителя начальника Про­токольного отдела МИД СССР.
С августа 1960 г. А. С. Феклисов — резидент ПГУ в Ва­шингтоне под фамилией А. С. Фомин и прикрытием долж­ности советника посольства СССР в США. Во время Ка­рибского кризиса 26—27 октября 1962 г. провел ряд встреч с американским журналистом Дж. Скали, неофициальным представителем Администрации США, которые серьезно способствовали разрешению кризиса и нормализации отно­шений между СССР и США.
С марта 1964 г. работал на руководящих должностях в ПГУ КГБ СССР, преподавал в Краснознаменном институ­те. Кандидат исторических наук.
В 1974 г. вышел в отставку. С 1986 г. на пенсии.
Опубликовал книги воспоминаний «За океаном и на острове» (1994) и «Признание разведчика» (1999) о своей жизни и работе.
Герой России (1996). Награжден орденом Ленина (1949), двумя орденами Трудового Красного Знамени, двумя орде­нами Красной Звезды, тремя орденами «Знак Почета», зна­ком «Почетный сотрудник внешней разведки».
Приблизительно в это же время Барр рассказал Феклисову о своем друге Альфреде Саранте, с которым учил­ся в Сити-колледже. Сарант родился в 1918 году в семье православного грека Нонда Георгия Саранта (Эпаминонда Георгия Сарантопулоса), эмигрировавшего в США. Так же как и Барр, Сарант придерживался левых взгля­дов и был членом коммунистической ячейки Розенберга. Кроме того, он увлекался классической музыкой и хоро­шо играл на гитаре.
После того как США вступили во Вторую мировую войну, Сарант был призван в армию и направлен в секретную научно-исследовательскую лабораторию войск связи, расположенную в Форт-Монмартр (штат Нью-Джерси). Будучи талантливым инженером, имевшим не­сколько изобретений, он возглавил исследовательскую группу, разрабатывающую систему точного местонахож­дения артиллерии противника при помощи определения траектории и скорости полета снаряда. В конце 1943 года друзья встретились и поговорили по душам. Оказалось, что Сарант, как и Барр, был возмущен тем, что прави­тельство США скрывает от своих русских союзников новые научно-технические разработки, которые могли бы оказать существенную помощь в разгроме вермахта.
Узнав о таких настроениях Саранта, Феклисов по­просил Барра осторожно узнать, что тот думает о со­трудничестве с советской разведкой. Вскоре такой раз­говор состоялся и Сарант не только одобрил действия Барра, но и сам выразил согласие передавать русским секретные материалы, к которым имел доступ. А так как с 1944 года Сарант начал работать в лаборатории ядерной физики Корнеллского университета (г. Итака, штат Нью-Йорк), то от него советская разведка полу­чала и материалы по атомной проблематике. В частно­сти, он передал сведения о строительстве в Корнелле циклотрона, в котором принимал непосредственное участие.

Начав работать в лаборатории ядерной физики, Са­рант поселился на квартире у Барра. Это значительно облегчило их сотрудничество с советской разведкой. Они помогали друг другу перефотографировать доку­менты, а также проверять, ведется ли за ними наруж­ное наблюдение со стороны агентов ФБР. С Феклисовым по-прежнему продолжал видеться только Барр. Эти контакты происходили раз в месяц, по утрам. Во время краткой встречи Барр обычно передавал Феклисову мо­ток непроявленной пленки с материалами объемом 300—500 страниц. Кроме того, раз в месяц Феклисов встречался с Барром вечером и проводил инструктаж. Время от времени Феклисов передавал Барру неболь­шую сумму денег на покрытие необходимых расходов. Чаще всего тот отказывался брать деньги, и тогда Фек­лисов объяснял ему, что это просто знак благодарности и уважения советского народа за их ценную помощь. После таких слов Барр нехотя брал деньги, говоря, что потратит их вместе с Сарантом на покупку необходи­мой литературы, а также пластинок[130]. Материалы, по­ступающие от Барра и Саранта, представляли большой интерес для научно-исследовательских институтов и промышленности СССР. А их тематика была весьма раз­нообразна. В своей книге «Признания разведчика» Фек­лисов описывает следующий случай:
«Однажды, когда немцы стали обстреливать Лондон ракетами «Фау-2», резидентура получила срочное конк­ретное задание следующего содержания: «Вблизи Лон­дона эффективно действует радарно-компьютерная ус­тановка SCR-564, которая определяет скорость и траек­торию полета снаряда «Фау-2» и автоматически управ­ляет огнем зенитных батарей. Примите срочные меры к получению материалов по этой радарно-компьютерной установке».
На другой день была моментальная встреча с Барром. Квасников велел мне передать новое задание для источ­ника. В семь утра Барр пришел со свертком непроявленных пленок. Не успел я изложить ему суть дела, Барр улыбнулся: «Мы уже пять дней назад прочитали, как Нострадамус, Ваши мысли и достали все наставления по этой штуке. До двух ночи фотографировали более 600 страниц текста и чертежей». Передав мне моток из 20 пленок, он отправился на работу.
Через два дня дипломатическая авиапочта отправля­лась в Центр через Аляску. Отправив этой почтой в Мос­кву только что полученные секретные материалы, Квас­ников телеграммой сообщил руководству Центра, что их срочное задание выполнено. Таким образом, через семь дней на столе у руководителя советской разведки лежали требуемые документы о новейшей американской радар­но-компьютерной установке»[131].
Всего же в течение 1943—1945 годов от Барра и Саранта в резидентуру поступило 9165 страниц подробных материалов по более чем 100 научным разработкам. Все они получили высокую оценку специалистов, в том чис­ле и руководителя Комитета по радиолокации академика А. И. Берга.
В апреле 1945 года Барр уволился из «Вестерн элект­рик компани» и поступил в аспирантуру. В 1946 году он получил звание магистра инженерных наук и начал ра­ботать в компании «Сперри джироскоп». Что же касается Саранта, то он в 1946 году женился на Луизе Росс и уехал в город Итака. Там, не найдя работу по специаль­ности, он стал строителем. В связи с этими обстоятель­ствами, а также потому, что война окончилась, связь с Барром и Сарантом по решению Москвы была законсер­вирована.
Между тем после окончания войны отношения меж­ду бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции стали ухудшаться. В 1946 году на Западе поднялась волна антикоммунизма. В результате Барр, работавший в ком­пании «Сперри джироскоп», был уволен в 1948 году за принадлежность к Компартии США. Тогда он устроился в Колумбийский университет, где начал писать диссер­тацию по вычислительной технике. Но антикоммунисти­ческая истерия, раздуваемая сенатором Маккарти, не дала ему возможности продолжить работу в США. И в 1950 году Барр уезжает во Францию.
Но еще раньше, в 1944—1945 годах, произошел ряд событий, сыгравших в дальнейшем трагическую роль в судьбе Барра и Саранта. В 1944 году разведка США полу­чила от финнов 1,5 тыс. страниц шифровальных блокно­тов НКГБ, захваченных в ходе боев. В том же году агенты ФБР, тайно проникнув в нью-йоркскую контору «Амторга», выкрали еще один шифроблокнот. И хотя его использованные страницы в соответствии с инструкцией были уже уничтожены, шифровальщики по неосторож­ности оставили копии некоторых сообщений как в за­шифрованном, так и в открытом виде. Но даже это об­стоятельство не помогло бы американцам вскрыть шиф­ры советской разведки, если бы не побег И. Гузенко. Бежал он не с пустыми руками, а прихватил с собой копии секретных донесений и шифры резидентуры. Именно предательство Гузенко, получение от финнов шифровальных блокнотов, ошибки советских шифро­вальщиков и операция ФБР в Нью-Йорке привели к тому, что американцы вскрыли часть шифров советской разведки. В результате этой операции, получившей назва­ние «Венона», были установлены некоторые агенты из числа граждан США. В их числе оказались и супруги Розенберг.
Арест 17 июля 1950 года супругов Розенберг поставил под угрозу многих советских агентов, в том числе Саранта и Барра. Последний, имевший с Розенбергом непосред­ственные контакты, хотя и находился в это время в Пари­же, сразу же понял всю опасность положения. Он напра­вился в посольство СССР во Франции, где попросил по­литического убежища. Его немедленно переправили в Швейцарию, а оттуда в Чехословакию. В Праге при помо­щи советской разведки он становится сначала граждани­ном ЮАР Джоном Мором, а затем получает документы на имя Джозефа Берга. В результате агентам ФБР, настойчиво искавшим Барра в Париже, так и не удалось его допросить.
Саранту, проживавшему в это время в США, не удалось избежать допросов в ФБР. Но прямых улик про­тив него не было, и поэтому он был отпущен под под­писку о невыезде. Но ему удалось добиться разрешения на посещение больной сестры в Нью-Йорке, после чего он вместе с новой женой, Кэрол (с Луизой он разошел­ся незадолго до этого), не теряя времени, направляется в Мексику. Им удалось благополучно пересечь границу и с помощью польских дипломатов установить связь с со­трудниками советской разведки в Мексике, которые пе­реправили их в Прагу.
«Что по-настоящему поражало в Старосе — это его феноменальный инженерный талант. Он словно предуга­дал рождение современной микроэлектроники и смог определить пути ее развития. Иосиф Вениаминович Берг был отличен от него. Человек невероятного темперамен­та, он буквально фонтанировал идеями, самыми неве­роятными, доходившими порой до авантюры. Но вместе они составляли великолепный тандем»[132].
В начале 60-х годов Саранту при помощи Д. Устинова и заместителя министра Минрадиопрома А. Шокина уда­лось организовать визит Н. Хрущева в Ленинград, где его убедили в необходимости создания в СССР мощного специализированного центра микроэлектроники. После долгих совещаний и согласований было решено размес­тить Центр в подмосковном городе Зеленограде. Но в 1964 году, в разгар строительства Центра, Хрущев был снят со своих постов, после чего Саранта и Барра от­странили от этого проекта. Причиной тому стали разно­гласия между Сарантом и Шокиным.
В дальнейшем доктор наук, профессор Сарант про­должал работать в Ленинграде, а потом переехал во Владивосток в Дальневосточный филиал Академии наук. Знающие его люди шутили по этому поводу: «Старое заканчивает кругосветное путешествие — США, Мекси­ка, Чехословакия, Ленинград, Владивосток. Остался только Тихий океан». В 1979 году Сарант избирался в Академию наук СССР, но не успел. Он умер в Москве 16 марта 1979 года, внезапно, когда ехал на такси от вокзала к зданию Академии. После смерти Саранта его жена Кэрол, более известная в СССР как Анна Петров­на Старое, выехала с детьми в США, где и живет до сих пор.
Что же касается Барра, то он продолжал работать в Ленинграде, занимаясь научно-исследовательскими ра­ботами, связанными с военно-морским флотом. В начале 90-х годов он даже смог посетить США. Дело в том, что сведения о работе Барра на советскую разведку были получены в результате засекреченной до сих пор операции «Венона», и поэтому американцы решили не пре­следовать его в судебном порядке. В США Барр встретил­ся со своими родственниками, а также провел ряд пере­говоров с американскими бизнесменами, пытаясь угово­рить их вложить деньги в совместные предприятия в России. Но желающих рискнуть своими капиталами так и не нашел. В последние годы жизни он сильно страдал от диабета, в начале 1998 года лег в одну из московских клиник, где и умер 1 августа 1998 года.
Так закончилась удивительная одиссея двух амери­канцев, во время войны работавших на советскую раз­ведку, а после нее вынужденных бежать в СССР. Люди огромного таланта, они смогли найти себя даже в усло­виях социализма, что удавалось немногим. И это кажется самым удивительным в их судьбе.