Библиотека портала. Питер Левин. Пробуждение тигра — исцеление травмы. Часть 2

Категория: Общее в подготовке Опубликовано 11 Сентябрь 2016
Просмотров: 3199


12. Реальность травмированного человека

Эта книга основывается на том, что травма — это часть естественного физиологического процесса, который просто не получил возможности придти к завершению. Она не является производным от личности человека — по крайней мере, первоначально.
В десятой главе мы обсуждали то, как четыре основных симптома травмы — гипервозбуждение, сжатие, диссоциация и беспомощность — напрямую относятся к физиологическим изменениям, которые происходят, когда мы потрясены, реагируя на угрожающее жизни событие. В этой главе мы проследим переживание этих симптомов.

Угроза, которую нельзя обнаружить
Всего несколько симптомов могли бы дать нам лучшее представление о травматических переживаниях, чем сверхбдительность. Сверхбдительность — это прямое и непосредственное проявление гипервозбуждения, которое является первичной реакцией на угрозу. Его воздействие на ориентировочную реакцию отчасти подрывает силы травмированного человека, вызывая у него постоянное переживание страха, бессилия и мучений.
Сверхбдительность возникает, когда гипервозбуждение, которое сопровождает первичную реакцию на опасность, активирует преувеличенную, компульсивную форму ориентировочной реакции. Эта искаженная ориентировочная реакция настолько захватывает, что человек чувствует непреодолимо сильное побуждение установить источник данной угрозы, даже если эта реакция возникла в ответ на внутреннее возбуждение, а не на что-либо, воспринятое во внешней среде.
Когда возбуждение продолжается (так как разрядить его слишком опасно), мы ощущаем себя в безвыходной ситуации. Мы чувствуем непреодолимое желание найти источник угрозы, но это принуждение вызвано изнутри, и даже внешний источник угрозы установлен, то навязчивое состояние сверхбдительности все равно сохраняется, так как внутреннее возбуждение все еще присутствует. Мы будем упорно пытаться обнаружить источник угрозы (где же он?) и опознать его (что это такое?), потому что именно это и запрограммирована делать примитивная реакция ориентировки, когда нервная система приходит в состояние возбуждения. Подвох состоит в том, что часто никакой угрозы вовсе найти не удается.
Сверхбдительность становится одним из способов, с помощью которого мы справляемся с избытком энергии, возникающим при неудачной попытке защититься от первоначальной угрозы. Мы используем сверхбдительность, чтобы направить некоторое количество этой энергии к мышцам головы, шеи и глаз в навязчивом поиске опасности. Если это объединяется вместе с внутренним возбуждением, которое все еще присутствует, наш рациональный мозг может стать иррациональным. Он может начать поиск и определение внешних источников опасности. Эта слабо адаптивная деятельность направляет большое количество энергии на специфическую активность, которая будет становиться все более и более навязчивой, повторяясь все чаще и чаще. В состоянии гипервозбуждения любые изменения — включая изменения в нашем собственном внутреннем состоянии — воспринимаются как угроза. То, что может выглядеть безосновательной паранойей, в действительности может оказаться нашей интерпретацией сексуального возбуждения, или даже эффектом кофеина в безалкогольном напитке.
По мере того, как реакция замирания все больше и больше закрепляется, тенденция к сверхбдительности и самозащите усиливается. Сверхбдительные люди все время прикованы к состоянию высокой настороженности, и по причине этой постоянной недоверчивости они на самом деле могут начать выглядеть хитроватыми и боязливыми, с широко раскрытыми глазами. Возрастает тенденция видеть опасность там, где ее нет, а способность чувствовать любопытство, удовольствие и радость жизни уменьшается. Все это происходит из-за того, что в глубине своего существа мы не чувствуем себя в безопасности.
Вследствие этого мы постоянно будем находиться в критическом моменте, готовые начать защитную реакцию, но не в состоянии последовательно выполнить ее. Мы с маниакальной настойчивостью ищем опасность, которую не можем отыскать, даже если реальная угроза находится прямо перед нами. Нервная система может так сильно возбудиться, что уже не сможет быстро успокоиться. В результате этого поведенческие и физиологические ритмы (например, режим сна) могут быть нарушены. Мы будем не в состоянии успокоиться или расслабиться, даже в те моменты, когда чувствуем себя достаточно безопасно для того, чтобы сделать это.

Миссис Фаер
Миссис Фаер, персонаж небольшого рассказа М.К. Фишера «Сила холодного ветра» {«The Wind Chill Factor»), дает нам яркий и довольно точный пример того, как действует сверхбдительность. Миссис Фаер — врач, она находится одна в коттедже своих друзей на берегу океана зимой, во время сильной снежной пурги. Ей «удобно и тепло, она явно не тревожится о возможных последствиях бури, постепенно отходя ко сну. Незадолго до рассвета реальный мир врывается в ее сознание, так жестоко, как будто кто-то схватил ее за длинные волосы на голове». Сердце готово выпрыгнуть у нее из груди. Ее тело разгорячено, но руки — холодные и липкие. Она находится в состоянии полнейшей паники. Поразмыслив, она понимает, что все это никак не связано с физическим страхом. «Она не боялась быть одной или находиться в дюнах во время бури. Она не боялась физического нападения, изнасилования, всего такого… она просто была в панике». Миссис Фаер борется с охватившим ее порывом убежать прочь, говоря самой себе: «Только здесь [в доме] я останусь в живых, а если, крича, выбегу вон и побегу через дюны, то скоро я погибну среди волн и ветра».
Очевидно, что паника миссис Фаер имеет внутренний источник. Говоря словами Достоевского из «Записок из мертвого дома», никто не может жить, если не в силах объяснить себе, что с ним происходит, и если однажды они уже больше не смогут объяснить себе что-либо, то скажут, что сошли с ума, и это станет последним объяснением, которое им осталось. Мнение Достоевского разделяет и современный психолог Пол Зимбардо, который пишет: «Большинство психических расстройств представляет собой не когнитивное нарушение, а [не удавшуюся] интерпретацию прерывистых или необъяснимых внутренних состояний». Большинство людей считает необъяснимые переживания чем-то, что необходимо объяснить.

Нужда миссис Фаер найти источник ее паники является нормальной биологической реакцией на сильное внутреннее возбуждение. В самом деле, целью ориентировочной реакции является определить неизвестное в нашем опыте. Это особенно важно, когда это неизвестное может нести угрозу. Когда мы оказываемся не в состоянии правильно определить, что нам угрожает, все пострадавшие от травмы невольно сами ставят себе ловушку.
Как указывают Достоевский и Зимбардо, людям очень трудно принять то, что некоторые аспекты наших переживаний объяснить просто невозможно. Как только появляется примитивная ориентировочная реакция, мы чувствуем себя вынужденными искать объяснение. Когда объяснение не удается найти, мы обычно не используем свои мощные когнитивные способности, чтобы узнать, что происходит. Даже если мы в состоянии ясно мыслить, наши когнитивные силы не могут полностью доминировать над примитивной потребностью установить источник нашего дистресса. Если же тело/сознание, наоборот, достигает успеха в обнаружении точного местонахождения источника своего дистресса (как в примере с Ненси во второй главе), то примитивная потребность в определении некоторого источника опасности удовлетворяется. Тогда возникает естественная, успешная защитная реакция, завершающая переживание. Для многих из нас это является гигантским шагом по направлению к исцелению травмы.
Однако в большинстве случаев мы используем свои когнитивные способности, чтобы продвинуться еще дальше — понять источник дистресса и дать ему название (или запомнить его). Делая так, мы еще больше отдаляем себя от опыта. В этой отделенности семена травмы получают плодородную почву, где могут укорениться и расти. Когда животное не может обнаружить место нахождения источника своего возбуждения, оно скорее замрет, чем побежит. Когда реакция оцепенения у миссис Фаер начинает преобладать над сильным импульсом к бегству, она делает рационалистическое заключение (используя свой неокортекс), что умрет, если попытается покинуть дом. Она не только не объясняет своего предельного физиологического возбуждения, но она даже создает свою собственную дилемму, убеждая себя, что умрет, если попытается убежать. После этого миссис Фаер попадает в плотную, самой же ею сплетенную паутину иммобилизации, вызванной страхом.
Так же, как и дети из Чаучиллы (вторая глава), миссис Фаер больше боится убежать, чем остаться в ловушке. Ее нео-кортекс безуспешно пытается объяснить, в то время как ее рептилиевый мозг вынуждает ее действовать. Пойманная в когтях ужаса и саморазрушающего смятения, миссис Фаер, в конце концов, фокусируется на своем неистовом дыхании, чтобы исключить все остальное. Когда, в конце концов, ей удается временно подавить свою потребность в понимании, она позволяет своему рептилиевому мозгу завершить свое действие — разрядить чрезмерный уровень энергии, который создался внутри нее. Нам не говорят, зачем эта энергия присутствует там. Возможно, что даже миссис Фаер не понимает осознанно. К счастью для нее (и для нас) это не имеет значения. Сосредоточившись на телесно ощущаемом чувствовании своего собственного дыхания, миссис Фаер разряжает энергию, являющуюся причиной ее приступа паники.

Неумение синтезировать новую информацию/ неумение учиться
Неотъемлемым свойством сверхбдительности является отсутствие нормальных реакций ориентировки (глава седьмая). Для травмированного человека это имеет серьезные последствия. Прежде всего, это ухудшает нашу общую способность функционировать эффективно в любой ситуации, а не только в тех, где необходима активная защита. Часть функций ориентировочной реакции заключается в том, чтобы идентифицировать новую информацию, по мере того, как мы начинаем ее осознавать. Если эта функция оказывается нарушенной, любое количество новой информации, полученной нами, приводит к замешательству и перегрузке. Вместо того, чтобы усвоить новую информацию и сделать ее доступной для будущего использования, мы стремимся свалить ее в кучу. Она становится неорганизованной и бесполезной. Важные данные лежат не на своем месте или вовсе забыты.
Затем психика теряет способность систематизировать детали осмысленным образом. Вместо того, чтобы сохранять информацию, которая не имеет смысла, наша психика «забывает» ее. Посреди этого смятения любая дополнительная проблема усложняет ситуацию, и обычные обстоятельства могут вырасти в отнюдь не комичный кошмар, состоящий из разочарования, злости и тревоги.
К примеру, если свет гаснет в тот момент, когда я в тревоге пытаюсь навести порядок в бумагах на моем столе, я уже не в состоянии легко справиться с этим неожиданным событием. Я подпрыгиваю, и в голове у меня мелькает иррациональная мысль о том", что кто-то, наверное, пытается влезть ко мне в дом. Я понимаю, что это, скорее всего, неправда, но в испуге я одним движением роняю на пол стопку некогда аккуратно сложенных и важных бумаг. Внезапно накрытый волной иррациональной злости, я трачу энергию впустую, в гневе колотя по столу. Меня заполняют бесполезные мысли: «Закрыта ли входная дверь? Кто должен был оплатить счет за электричество? Где Понсер (моя собака) — внутри или снаружи?» Я нахожу спички и зажигаю одну, тускло освещая беспорядок на столе. Где же счет за электричество? Мое внимание снижается, я забываю, что горит спичка, и роняю ее, когда она обжигает мне пальцы. Бумаги охватывает огонь. Я чувствую, как ужас пронзает меня, и я ощущаю себя парализованным, не в состоянии сделать что-либо с огнем. Несколько секунд спустя ко мне возвращается некоторая способность двигаться, но иммобилизация ухудшила мою моторную координацию. Неуклюже и бесплодно я начинаю молотить по пламени. Ощущая опасность в отсутствии у себя координации, я становлюсь еще яростнее, и слишком поздно осознаю, что в своем отчаянном стремлении справиться с ситуацией я воспользовался единственным законченным черновиком своей книги, чтобы устранить пламя. Огонь тухнет сам по себе. Я снова пытаюсь разобраться с беспорядком на столе. Что это все за бумаги? Это я положил их сюда? Где же счет за электричество? Я не в состоянии разобраться, как применить то, что нахожу; и хотя мои друзья часто давали мне советы и предложения о том, как я могу стать более организованным, я продолжаю делать то, что делал всегда. Что же я могу поделать? В этом состоянии я не могу обучаться, не могу осваивать новые способы, не могу вырваться из подрывающих мои силы паттернов поведения, которые в итоге начнут подчинять себе жизни. Без этой способности обучаться новым моделям поведения, строить планы или синтезировать новую информацию, я лишен возможностей, которые могли бы помочь мне ослабить мое замешательство, которое угрожает захватить власть в моей жизни.

Хроническая беспомощность
Хроническая беспомощность наступает, когда реакции замирания, ориентировки и защиты становятся настолько затрудненными и ослабленными, что они начинают двигаться в основном по заранее предопределенному и дисфункциональному пути. Хроническая беспомощность присоединяется к сверхбдительности и неспособности обучаться новым моделям поведения, в качестве еще одной характерной черты реальности травмированного человека.
Так как беспомощность становится неотъемлемой частью жизни пострадавших от травмы, им будет довольно трудно вести себя иначе, не будучи беспомощными.
Все пострадавшие от травмы в той или иной степени переживают явление беспомощности. В результате этого нам трудно полноценно участвовать в чем-либо, особенно в новых ситуациях. Для тех из нас, кто ощущает беспомощность и отождествляет себя с ней, любое бегство или движение вперед становится фактически невозможным. Мы становимся жертвами своих собственных мыслей и представлений о самих себе. Когда наша физиология реагирует на событие или внешний стимул возбуждением, мы не входим в ориентировочную или защитную реакцию, как это делает здоровый человек. Вместо этого мы от состояния возбуждения переходим прямо в состояние иммобилизации и беспомощности, обходя другие свои эмоции, так же как и нормальную последовательность реакций. Мы становимся жертвами, которые ждут, чтобы стать ими вновь и вновь.
Не имея доступа к нормальным ориентировочным реакциям, мы в момент угрозы оказываемся не в состоянии спастись бегством, даже если ситуация предоставляет нам такую возможность. Мы можем даже не увидеть ее. Возбуждение настолько сильно связано с иммобилизацией, что эти две вещи невозможно разделить. Возбуждение приводит к иммобилизации. Точка. Как только мы возбуждаемся, мы автоматически чувствуем себя неспособными к движению и беспомощными. Мы и в самом деле являемся ими. Возможно, адреналин придает нам сил и физически мы в состоянии бежать, но ощущение беспомощности настолько сильно в нас, что мы не в состоянии найти выход и уйти. Этот сценарий обычно разыгрывается в навязчиво повторяющихся взаимоотношениях, когда мы знаем, что хотим уйти из отношений, но страх и иммобилизация попирают наши самые первозданные связи с нашим окружением, и мы остаемся, несмотря на свое желание уйти. Вместо нормальных ориентировочных и защитных реакций (а также радости и ощущения жизненной силы, которые обычно происходят из них), мы испытываем тревогу, глубокую беспомощность, стыд, потерю чувствительности, депрессию и деперсонализацию.

Травматическая сцепленность
При травматической сцепленности, один стимул крепко связан с определенной реакцией, и вместе они преобладают над нормальным поведением ориентировки. Стимул вызывает конкретную реакцию. Без всякого исключения, мы практически не в состоянии испытать никакой другой результат.
К примеру, когда нетравмированные люди принимают лекарство иогимбин (yohimbine), они ощущают просто усиление сердцебиения и повышение кровяного давления. Однако у ветеранов, страдающих от посттравматического стресса, это лекарство вызывает совсем другую реакцию. Ветераны начинают заново переживать страх и ужасы поля боя вместо того, чтобы просто пережить все это, как физические ощущения. Это является признаком травматической сцепленности. У ветеранов, возбуждение и эмоции, сопровождающие реакцию иммобилизации — страх, ужас, гнев и беспомощность — неразрывно сцеплены друг с другом.

Характерный случая травматической сцепленности проявляется, когда травмированные люди испытывают панику в момент сексуального возбуждения. Сексуальное возбуждение приводит к панике, иммобилизации и беспомощности вместо того, чтобы принести сильное наслаждение. Это может заставить людей предполагать, что они были подвергнуты сексуальному насилию, в то время как на самом деле их реакция является следствием травматической сцепленности.

Травматическая тревога
И ни у какого Великого Инквизитора нет в арсенале таких ужасных пыток, какие есть у тревоги… которая никогда не отпускает его, ни в развлечениях, ни в шуме, ни за работой или игрой, ни днем, ни ночью.
— Серен Киркегор, датский философ. Возбужденное состояние, которое не уходит, постоянное чувство опасности, непрерывные поиски этой опасности, неспособность найти ее, диссоциация, чувство беспомощности — вместе все эти элементы формируют травматическую тревогу. Когда мы не можем пройти через реакцию иммобилизации, то в результате появляется следующее биологическое сообщение: «Твоя жизнь висит на волоске». Это чувство надвигающейся смерти еще больше усиливается чувствами гнева, ужаса, паники и беспомощности. Все эти факторы объединяются, чтобы создать явление, известное как травматическая тревога.
Слово «страх» происходит от староанглийского выражения, обозначающего опасность, в то время как слово «тревожный» берет свое начало от слова, которое имеет греческий корень и обозначает «сжимать крепко» или «душить».
Переживание травматической тревоги является очень глубоким. Оно намного превышает то переживание, которое мы обычно приравниваем к тревоге. Состояние повышенного возбуждения, различные симптомы, страх выйти или совсем войти в состояние иммобилизации, так же, как и непрекращающееся осознавание, что что-то происходит совсем не так — все это создает практически неизменное состояние крайней тревоги. Эта тревога служит фоном для всех переживаний в жизни тяжело травмированного человека. Подобно тому, как мы лучше осознаем воду, чем рыба, которая в ней плавает, тревога также может быть более заметна для тех, кто окружает травмированных людей, чем для них самих. Травматическая тревога обнаруживает себя в нервозности, раздражении и беспокойстве, а также в явных проявлениях «взвинченности». Пострадавший часто испытывает панику, трепет и чрезмерно драматизированные реакции на тривиальные события. Эти расстройства не являются перманентными неотъемлемыми качествами личности, но указывают на то, что нервная система временно, хотя и беспрерывно, перенапряжена.

Психосоматические симптомы
Травматические симптомы воздействуют не только на наше эмоциональное и психическое состояние, но и на наше физическое здоровье. Когда не обнаружено никакой другой причины для физического недомогания, то наиболее подходящими кандидатами становятся стресс и травма. Травма может сделать человека слепым, немым или глухим; она может вызвать паралич ног, рук или того и другого; она может вызвать хронические боли в шее и спине, синдром хронической усталости, бронхит, астму, желудочно-кишечные проблемы, сильный предменструальный синдром, мигрени и массу так называемых психосоматических расстройств. Любая физическая система, способная связывать неразряженное возбуждение, вызванное травмой, действует по ясным правилам. Блокированная энергия будет использовать любой аспект нашей физиологии, доступный для нее.

Отрицание
Многие люди, пострадавшие от травмы, живут в состоянии смирения по отношению к своим симптомам, даже не пытаясь найти способ вернуться к более нормальной и здоровой жизни. Отрицание и амнезия играют важную роль в укреплении этого смиренного состояния. И хотя у нас может появиться искушение критиковать или осуждать людей, которые отрицают, что были травмированы (утверждая, что на самом деле ничего не произошло), очень важно помнить, что это (само по себе) является симптомом. Отрицание и амнезия — это не выбор, который человек делает по своей воле, они не свидетельствуют о слабости характера, дисфункции личности или предумышленном обмане. Эта дисфункциональная траектория отпечатывается в нашей физиологии. В момент травматического события, отрицание помогает сохранить способность к деятельности и выживанию. Однако, если отрицание — хроническое, то оно становится слабо адаптивным симптомом травмы.
Для того, чтобы аннулировать эффекты отрицания или амнезии, требуется большое мужество. То количество энергии, которое высвобождается, когда это происходит, может быть огромным, и его нельзя приуменьшать или недооценивать. Этот момент имеет большой значение для травмированного человека.

Гледис
История Гледис может показаться смешной и нелепой, но она правдива и вполне соответствует тем переживаниям, которые можно ожидать в случае типичного отрицания. Процесс выхода из отрицания или амнезии может быть облегчен при поддержке семьи, друзей и терапевтов, но время, подходящее для этого пробуждения, определяется исключительно биологическими и физиологическими факторами.
Гледис была направлена ко мне своим врачом, который лечил у нее заболевание щитовидной железы. Терапевт-интернист не смог обнаружить физическую причину ее повторяющихся приступов острой боли в животе. Встретившись с ней в первый раз, я был поражен ее напряженным, испуганным и настороженным выражением. Казалось, что ее глаза вот-вот выпрыгнут из орбит, что является не только классическим признаком гипертиреоза (hyperthyroidism), но также страха и хронической сверхбдительности. Я спросил ее, чувствует ли она себя испуганной, и испытывала ли она когда-либо травму. Она ответила, что нет.
Зная о том, что иногда люди отрицают травму, я перефразировал свой вопрос и спросил ее, переживала ли она за последние пять лет что-либо особенно пугающее или причинившее ей огорчение. И вновь она ответила — нет. Пытаясь усилить ее поддержку, я сказал, что недавние исследования показали, что большой процент среди населения пережил что-либо пугающее за последние пять лет.
«В самом деле?» — ответила она. «Ну, несколько лет назад меня похитили. Но это не было так уж страшно».
«Ни капельки?»
«Нет, вовсе нет».
«Что же произошло?»
«Ну, я каталась на лыжах в Колорадо с друзьями, и мы должны были идти на ужин. Подъехал мужчина, открыл дверь своей машины, и я села в нее. Но он не поехал в ресторан».
«В тот момент вы испугались?»
«Нет, было ощущение безопасности, ведь все это происходило во время выходных для катания на лыжах».
«Куда же он поехал?»
«Он привез меня к себе домой».
«Разве вы не испугались, когда он не поехал в ресторан, а вместо этого отвез вас к себе домой?»
«Нет, ведь я не знала, зачем он привез меня туда».
«Ясно. Что же произошло потом?»
«Он привязал меня к своей кровати».
«Это было страшно?»
«Нет, ведь ничего не произошло на самом деле. Он только угрожал мне. Да, возможно, я немного испугалась. У него на стенах висело много разных ножей и пистолетов».
«Но вы не были напуганы по-настоящему?»
«Нет, ведь ничего не произошло».
В тот день Гледис ушла внешне очень спокойной. Ее утверждение о том, что она не была напугана во время похищения или в какой-либо другой момент, все еще преобладало в ее переживаниях. Больше она не возвращалась.
История Гледис хотя и экстремальный, но в то же время типичный пример отрицания. Отрицание держит травмированного человека в своих тисках до тех пор, пока примитивные процессы, охраняющие систему, не решат отпустить его. Мы можем выйти из состояния отрицания из-за того, что почувствуем себя в безопасности, или когда другое событие инициирует «воспоминание», или из-за того, что наша биология скажет: «Довольно». Наряду с тем, что есть вещи, которые друзья, любимые и терапевты могут сделать, чтобы помочь (например, вмешательство), чувствительность ко времени является решающим моментом для того, чтобы эти попытки оказались успешными.

Чего ожидают люди, пережившие травму
Маленькая девочка, к которой пристает собственный отец, застывает в своей кровати, потому что она не может убежать и тем самым спастись от страха и позора всего пережитого. Из-за того, что ее активная защитная реакция бегства приостанавливается, способность ребенка к нормальной ориентировки в ответ на внешние раздражители меняется. Она уже не будет реагировать на них с любопытством и ожиданием. Ее действия будут скованными и замороженными страхом. Звук шагов, на который нормальный ребенок реагирует живым ожиданием, у ребенка, ставшего жертвой инцеста, пробудит цепенящий ужас.
Когда инцест носит продолжительный характер, ребенок реагирует на него привычным замиранием в состоянии иммобилизации. Тем не менее, у детей, которым угрожают, иммобилизация становится дисфункциональным симптомом их травмы. Дети становятся жертвами и в психологическом, и в физиологическом отношениях, и это состояние они проносят через всю свою жизнь. Они будут не в состоянии совершить полноценный переход от иммобилизации назад, к возможности активного бегства, не зависимо от ситуации, в которой они себя ощущают. Они настолько отождествляются с беспомощностью и позором, что у них буквально не остается никаких ресурсов для того, чтобы защитить себя в момент нападения или подвергаясь давлению.
Все люди, которые испытывают повторяющиеся потрясения, начинают отождествлять себя с состоянием тревоги и беспомощности. Сверх того, они привносят эту беспомощность во множество других ситуаций, воспринимаемых ими в качестве угрозы. Они принимают «решение» о том, что они здесь бессильны, и продолжают множеством разных способов доказывать эту жертвенность самим себе и другим людям. Они отдаются во власть чувству беспомощности даже в тех ситуациях, когда у них есть ресурсы, чтобы справиться с ними. Иногда (притом, что известно как контрфобическая реакция), они могут попытаться опровергнуть то, что им не нравится в самих себе, намеренно провоцируя опасность. В обоих случаях они ведут себя как жертвы, и их поведение способствует дальнейшей жертвенности (виктимизации).

Профессиональные преступники говорят об использовании языка тела при выборе своей жертвы. Опыт научил их, что определенные люди не будут защищать себя так же хорошо, как другие. Они отыскивают сигналы, выдающие их потенциальную жертву, проявляющиеся в скованных, не скоординированных движениях и в дезориентированном поведении.

Последний виток
По мере того, как симптомы травмы все больше усложняются, их паутина начинает охватывать все аспекты переживаний пострадавшего человека. Эти симптомы имеют физиологическое основание, но к тому времени, как их развитие дойдет до последнего витка своей нисходящей спирали, они будут уже не только воздействовать, но и фактически управлять также и психическими аспектами наших переживаний. Больше всего здесь пугает то, что немалая доля этого воздействия останется неосознанной.
Воздействие травмы может быть не вполне осознанным, но оно, без сомнения, полностью активно. Травма хитрым способом вносит свой вклад в мотивы и побуждения нашего поведения. Это означает, что человек, которого ударили в детстве, став взрослым, будет чувствовать себя вынужденным ударять других. Энергия, стоящая за его потребностью атаковать, является ничем иным, как энергией, которая удерживается в его травматических симптомах. Это неосознанную навязчивость можно преодолеть только сильными волевыми действиями, до тех пор, пока энергия не разрядится.
Феномен, вызывающий повторение прошлых травматических событий, называется повторным проигрыванием (re-enactment). Это тот симптом, который доминирует на последнем витке нисходящей спирали в развитии травматических cимптомов. Повторное проигрывание непреодолимо, таинственно и разрушительно для нас как личностей, общества и мирового сообщества.

Авторизация

Реклама